The American Interest (США): блистательный провал
Пятьдесят лет назад Билли Пилигрим (главный герой романа Воннегута «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей» — прим. ред.) отключился от времени, и на свет появился легендарный роман двадцатого века. Роман вышел в 1969 году и сделал 47-летнего Курта Воннегута (американский писатель-сатирик XX века — прим. ред.) живым классиком. О страхах контркультурного поколения, техническом прогрессе, войне во Вьетнаме и ядерной катастрофе он говорил языком ярким и непосредственным. Как точно отметил в предисловии к юбилейному переизданию писатель и ветеран войны в Ираке Кевин Пауэрс (Kevin Powers), книги Воннегута трогают и современных солдат, у кого за плечами остался Ирак и Афганистан, и вообще никого не оставят равнодушным. Перечитывая роман полвека спустя, я поразился, что сам Воннегут книгу, которая и сделала ему имя, называл не иначе как полным провалом. Об этом он признается в первой же главе, которая написана в постмодернистской манере и рассказывает вовсе не о Дрездене, Билли Пилигриме или планете Тральфамадор, а о том, что его побудило взяться за перо. Поначалу он думал, что сможет заявить о себе как о писателе немудреным описанием своего военного опыта, объясняет Воннегут — «все, что от меня требуется, это просто рассказать, что я видел». Однако 20 лет спустя, исписав тысячи неудачных страниц, в письме издателю он извиняется, что у него вышла полная путаница — потому что «ничего вразумительного о бойне написать нельзя». Много позже, уже в восьмой главе, он в очередной раз ломает четвертую стену и признается: «В нашем рассказе почти нет героев и всяких драматических ситуаций, потому что большинство персонажей этой книги — люди слабые, беспомощные перед мощными силами, которые играют человеком». Воннегут признается, что его попытка написать антивоенный роман тоже провалилась. «А почему бы вам вместо этого не написать антиледниковую книжку?» — интересуется издатель. «Конечно, он хотел сказать, что войны всегда были и всегда будут и что остановить их так же легко, как остановить ледники. Я и сам так думаю». Так почему же именно «Бойня номер пять» — книга, которую автор называет своей неудачей — считается одним из лучших романов о Второй мировой войне? Полагаю, мы сможем ответить на этот вопрос, если, во-первых, порассуждаем, как этот шедевр вписывается в жизнь самого Воннегута, а во-вторых, рассмотрим, как Билли и тральфамадорцы воспринимают время, и поразмыслим, что здесь необычного. Но перед тем как обсуждать, как Билли Пилигрим отключился от времени, давайте посмотрим, как в нем застрял сам Воннегут. Точнее всего про Воннегута будет сказать, что он как бы приклеился к своей военной эпохе. Как отмечает Пауэрс в своем предисловии, всякий, кто воевал, знает, что прошлое оказывается «непреодолимой силой», особенно для тех, чей опыт «у кого осталась психологическая травма». Не будет преувеличением и сказать, что время, к которому приклеился Воннегут, начинается примерно там, где от него отключается Билли: незадолго до Рождества 1944 года, где-то в Арденнском лесу, в самом начале битвы за Арденны. Плохо вооруженный, почти не обученный, замерзший и полуголодный, рядовой Воннегут вместе с тысячами соратников попал в окружение Вермахта. Их швырнули в товарные вагоны и разослали железной дорогой в трудовые лагеря по всей Германии. В конце концов, он оказался в Дрездене — днем работал на фабрике, где делали солодовый сироп для беременных женщин, а ночевал на заброшенной бойне (практически опустевшей, потому что к тому моменту мясо стало жутким дефицитом). В подвале бойни, среди развешенных на крючьях говяжьих туш, Воннегут, его друзья-арестанты и их охранники и спрятались в ту ночь, когда бомбардировщики Королевских ВВС сбросили на центр Дрездена тысячи авиабомб и снарядов с зажигательной смесью. Шквал огня превратил живописный город — его еще называли «Флоренцией на Эльбе» — в груду камней, пепла и трупов. Американский писатель Курт Воннегут Утром в день святого Валентина 1945 года Воннегут и другие выжившие выбрались из укрытия — и увидели лунный пейзаж. Немцы отрядили Воннегута и других военнопленных доставать трупы из-под обломков. Воннегут назвал потом эту работу «поиском пасхальных яиц, причем невероятно сложным». Они разгребали груды пепла и битых кирпичей, спускали вниз лестницы и поднимали наружу тела тех, кому убежище стало могилой. «Так была заложена первая шахта по добыче трупов в Дрездене», — пишет Воннегут. Гробокопатели процветали. Споры вокруг точного числа погибших не утихают по сей день — особенно в немецкой политике — и как вы понимаете, ужасы Дрездена не отпускали Воннегута до конца его дней. Он принял оценку противоречивого историка (и отрицателя Холокоста) Дэвида Ирвинга (David Irving) и придерживался ее даже когда ее опровергли. Даже в 2005 году Воннегут продолжал говорить о 135 тысячах погибших — эту цифру он почерпнул у Ирвинга. (Историческая комиссия, созванная Дрезденским муниципалитетом для борьбы с праворадикальной пропагандой, проверив хроники военных лет, оценила число погибших между 22 тысячами 700 и 25 тысячами человек). По мнению Воннегута, бомбардировка Дрездена стала «величайшей бойней в европейской истории» — если считать бойней «нечто внезапное». Сам Воннегут Холокоста не отрицал. Я не думаю, что завышая число жертв, он пытался поставить знак нравственного равенства между нацистской Германией и союзниками. Истинные цифры его не очень интересовали — ведь окажись жертв меньше, это бы умалило бы моральный вес трагедии, которую он пронес через всю свою жизнь. После войны Воннегут пытался написать о том, что видел и пережил в Германии, но понял, что нужные слова не идут. Когда его спрашивали, чем он сейчас занят, он отвечал: «пишу большую книгу о Дрездене». И это напомнило ему песенку с бесконечным рефреном, которую он позднее включит в «Бойню номер пять». «Меня зовут Йон Йонсон, Мой штат родной — Висконсин. Работаю на складе я, где досочки кладут. И каждый первый встречный На улице, конечно, Мне скажет: „О, привет! И как тебя зовут?" А я в ответ: меня зовут Йон Йонсон…» Пока с «дрезденской книгой» у него не ладилось, он поучился в аспирантуре Чикагского университета на социологическом отделении (но когда его диссертацию забраковали, он ее забросил, ученой степени так и не получив), поработал репортером и, в конечном итоге, устроился в отдел по связям с общественностью исследовательской лаборатории «Дженерал электрик» (General Electric) в городе Скенектади, штат Нью-Йорк. Там, в лаборатории в северной части штата Нью-Йорк, среди машин, которые с каждым днем заменяли все больше и больше живых людей, он задался вопросом, что же будет с фабричными рабочими и их чувством собственного достоинства, когда их окончательно заменят машины? Как будет выглядеть наше общество, если автоматизация уничтожит вообще все рабочие места? Плодом этих размышлений стал его первый роман «Механическое пианино или Утопия 14» (1952). Но эти темы — слепое внедрение технологий и могучие, неконтролируемые силы, стирающие в порошок всех опоздавших — обретут продолжение в «Бойне номер пять». Издатели решили, что книга о машинах и социальных переменах придется по вкусу разве что любителям научной фантастики, поэтому за пределами жанра роман особого внимания не снискал. Ярлык писателя-фантаста будоражил у Воннегута смешанные чувства, переходящие во враждебность: «Складывается впечатление, что нельзя одновременно быть приличным писателям и разбираться в устройстве холодильника — подобно тому никак ни один респектабельный джентльмен в Сити не наденет коричневый костюм», — писал он. Тем не менее в своем следующим романе, «Сирены Титана» (1959), он воспринял все условности жанра (чтобы хорошенько над ними поиздеваться). Книга построена вокруг вторжения марсиан и путешествий во времени, и в ней уже есть персонажи и декорации, которые впоследствии войдут в «Бойню номер пять» (1969), включая планету Тральфамадор и богатого аристократа из Новой Англии по имени Румфорд. В «Бойне» также всплывают фрагменты его последующих трех романов: «Мать Тьма» (1961) рассказывают историю двойного агента нацистов и американских спецслужб Говарда У. Кэмпбелла-младшего — впоследствии он будет прятаться в подвале скотобойни вместе с Билли Пилигримом. «Колыбель для кошки» (1963) рассказывает об ученом, чье изобретение, как несложно догадаться, приводит к мировому апокалипсису. А персонаж книги «Дай вам Бог здоровья, мистер Розуотер, или Не мечите бисера перед свиньями» (1965) окажется соседом Билли по больничной палате с пачкой романов фантаста-графомана Килгора Траута, альтер-эго Воннегута. Перечитывая собрание сочинений Воннегута с позиций 2019 года, складывается странное впечатление, что «Бойня номер пять» все время возвращается к началу литературного поприща Воннегута. Похоже, эта книга стала для него тем же, чем для Билли война — застывшим в янтаре фрагментом времени, который часто всплывает сам по себе, совершенно непрошенно. Дрезден преследовал самого Воннегута, а «Бойня» — эта «короткая и путаная книга» и «полный провал» — его литературную карьеру. Так как же осознание трех уникальных временных перспектив «Бойни номер пять» — нашей собственной, Билли и тральфамадорцев — помогает нам понять эту «провальную» книгу? Как воспринимаем время мы сами, объяснять не нужно. Вы этим занимаетесь прямо сейчас. Взгляд Билли Пилигрима на время поначалу ничем не отличается от нашего, но где-то в Арденнском лесу он начинает случайным образом перескакивать туда-сюда через события своей жизни. Он смотрит собственную жизнь, будто потоковое видео на сайте «Нетфликс», разве что за пультом управления на веки вечные уселся лукавый Бог, перематывающий жизнь Билли взад и вперед по собственной прихоти. В теории Билли может воспользоваться своими знаниями о прошлом, настоящем и будущем и поступить по-другому, но — как ни странно — никогда так не делает. Он даже нанимает специальный самолет, хотя прекрасно знает, что он разобьется и все погибнут — кроме него самого. У тральфамадорцев, зеленых инопланетян в форме прибора для прочистки труб, которые похищают Билли Пилигрима и выставляют его ина всеобщее обозрение в зоопарке, представление о времени панорамное. Они видят прошлое, настоящее и будущее одновременно — как мы видим целый горный хребет со всеми его вершинами и долинами. Это высшие и низшие точки жизни, объясняют они Билли. Низшая точка наступит, когда они случайно уничтожат всю вселенную, включая Землю, «испытывая новое горючее для летающих блюдец». Если вам это известно наперед, спрашивает Билли, почему же вы ничего не измените? Потому что, объясняют они слегка презрительно, «такова структура момента». Разумеется, Билли нам кажется жалким, пассивным фаталистом. «Выглядел он нелеп», — описывает его Воннегут — высокий, шесть футов три дюйма, грудь и плечи как большой коробок спичек. Он был совершенно не похож на солдата. Он походил на немытого фламинго«. Это каким надо быть дураком, чтобы сесть в самолет, который точно разобьется? И каким надо быть трусом, чтобы не предупредить остальных о смерти? Тральфамадорцы же кажутся нам невероятно чужими, до смешного безразличными. Что за монстр затеет научный эксперимент, который, как известно заранее, уничтожит всё и вся? Но ведь мы и сами в чем-то тральфамадорцы — создаем ядерное оружие, потому что «если не мы, то его придумает кто-то другой». Мы изобрели его, зная заранее, что со временем (которого у нас предостаточно), рано или поздно кто-нибудь нажмет кнопку, которая сотрет человеческую расу с лица земли — если, конечно, нас не доконают загрязнение, изменение климата и промышленные аварии. И каждый из нас по-своему Билли. Мы можем взять и закричать: «Не садитесь в этот самолет, он разобьется!». Но Билли смолчал — «зачем зря трепаться». Молчим и мы. «Бойня номер пять» — одновременно провал и шедевр, потому что это антивоенный роман, чей автор знает, что занимается безнадежным делом, потому что по сути пишет «антиледниковую книгу». И, несмотря ни на что он смеется и заставляет смеяться нас. Безусловно, этот смех — защитный механизм перед невыразимым страданием и утратами, но по своей природе он скорее болеутоляющий, а не панический. Своим черным юмором Воннегут, как пишет в предисловии Пауэрс, «облегчает и предотвращает человеческие страдания перед лицом их неизбежности». «И я не могу назвать никакой более смелой нравственной позиции, чем эта», — добавляет он. В конце первой главы Воннегут вспоминает историю Содома и Гоморры и особенно судьбу жены Лота. Она знает, что люди у нее за ее спиной — дурные, и что миру без них будет только лучше. Она знает, что сам Бог велел ей не оглядываться. Точно так же богоподобные тральфамадорцы советуют Билли «сосредоточиться на счастливых минутах жизни и забывать несчастливые — и вообще смотреть только на красоту». Но с травмой это не выходит — ни у Билли, ни у кого из нас. Не оглядываться назад мы не можем. «Но она оглянулась, за что я ее и люблю, потому что это было так по-человечески» — пишет Воннегут. «А книга эта не удалась, потому что ее написал соляной столп», — продолжает он. Таким образом книга не только обвиняет нас всех в неудачах — как личных, так и коллективных — но и предлагает раскаяние и утешение. «Бойня номер пять» — провал, потому что автор требует невозможного, и сам это понимает. И это неописуемое желание вопреки неминуемой неудаче так по-человечески. Совсем недурно для провала.
