Индульгенция для миллиардеров. Почему бизнесу не нужно строить храмы

Фильм Юрия Дудя «Колыма — родина нашего страха» набрал только по прямой ссылке в Ютьюбе более 13 млн просмотров. Это отражает новый запрос в российском обществе на получение знаний о сталинском времени, — очередной, после перестроечного, тридцатилетней давности, когда СМИ писали о событиях 1937 года неустанно и ежедневно. На фоне такого успеха видеоблогера, ставшего результатом точного нахождения «болевой точки», понимания зрительских интересов, тем более удивительно выглядят екатеринбургские события вокруг строительства храма Святой Екатерины. Поясню свой тезиc. Глава НКВД Николай Ежов сообщал Сталину, что только в период с августа по ноябрь 1937 года было арестовано 31359 «церковников и сектантов», из их числа приговорено к расстрелу 13671 человек, в т. ч. епископов — 81, священников — 4629, монахов 934. В «сопроводиловке» Ежов писал: «В результате наших оперативных мероприятий почти полностью ликвидирован епископат православной церкви, что в значительной мере ослабило и дезорганизовало церковь». Казалось бы, в свете нынешней тенденции было бы логично, если просвещенная либеральная публика — основной зритель того же Дудя — будет с особенным сочувствием и вниманием относиться к реституции имущества РПЦ и восстановления ее храмов, взорванных либо закрытых и оскверненных. Однако, как мы видим, такого не происходит. В Санкт-Петербурге намерение тогдашнего губернатора Георгия Полтавченко передать РПЦ Исаакиевский собор вызвало большой скандал. В итоге решение так и не было принято, что и подтвердил недавно исполняющий обязанности главы города Александр Беглов. В Екатеринбурге идея строительства храма Святой Екатерины (вместо снесенного в 1930 году) — то на прежнем месте на площади Труда, то на насыпном острове на городском пруду — уже дважды отклонялась под воздействием протестов местных жителей, и теперь, когда власти выделили под него третье место, опять начались протесты. Почему же церковь в глазах просвещенной публики выступает не как жертва, а как нечто ретроградное, поползновениям которого необходимо давать отпор? Вот данные опроса ВЦИОМ 2015 года: за 25 лет, с 1990-го, почти в два раза уменьшилось число россиян, считающих распространение религиозных убеждений полезным для общества (с 61% до 36%). Соответственно, число убежденных во вреде распространения религиозных убеждений для общества возросло с 5% в 1990 до 23% в 2015 году. Если обратиться к данным ФОМ, то на конец 2017 года на 12 % (до 44%) уменьшилось число тех, кто положительно относится к выступлениям РПЦ против тех или иных выставок, фильмов и т. д. Напротив, на 9% (до 33%) возросло оценивающих их отрицательно. Можно сделать вывод, что российское общество прошло эволюцию в своем отношении к религии. От бурного обращения к ней в перестройку после семидесяти лет гонений и запретов оно перешло к более спокойному и трезвому восприятию. Это отношение вполне соответствует тому месту религии, которое она занимает в развитых странах мира. Там общество уже несколько поколений вполне секуляризовано. Такая же ситуация наблюдается и в посткоммунистических странах, например, в Польше, где в годы «Солидарности» католическая церковь воспринималась как важнейший компонент национального самосознания, фундамент, на котором строилось сопротивление коммунистической власти, а Кароль Войтыла, избранный папой римским, считался еще при жизни практически святым. Власть коммунистов пала, и католические иерархи обнаружили, что поляки, особенно молодые, вовсе не готовы слушать их некритически, что выявила попытка изменить закон об абортах в 2016 году в сторону ужесточения. Проблема РПЦ заключается в том, что она никак не может найти своего места нынешней жизни. С одной стороны, она не настаивает на своем имидже «жертвы». Церковь тонко чувствует настроения в Кремле, который не хочет подобного запроса, ибо если заниматься темой репрессий против церкви, то придется выходить на репрессии вообще, порождая тем самым острые столкновения и споры в расколотом обществе. Вспомним, что число считающих, что Сталин сыграл положительную роль в истории страны, согласно данным мартовского опроса этого года Левады-центра, составило 70% — абсолютный рекорд за все постсоветские годы. Соответственно, раскручивать тему изничтожения РПЦ (и других церквей) — значит идти против преобладающего общественного мнения. РПЦ не союзник либералам, ибо ее база — это консервативные прихожане, чуждые спорам о сталинизме, и уж никак не зрители Дудя. Действуя в государстве, от которого религия отделена по конституции, РПЦ воспринимается многими как «официальная» церковь, поскольку тесно сотрудничает с властью — достаточно посмотреть рождественские и пасхальные богослужения с участием президента и премьер-министра. История с храмом в Екатеринбурге — история о тесном вовлечении областной власти в строительство. Это также влияет на ее имидж, и тот негатив, который может существовать против тех или иных действий власти, переходит и на церковь. Поэтому положение РПЦ противоречиво: с одной стороны, она сохраняет высокий уровень доверия россиян (на втором месте после армии), с другой — вовлекается, пусть даже против своей воли, в разного рода местные конфликты, играющие против нее. Церковь не может отойти от государства, занять независимую позицию, что чревато еще большими проблемами в будущем. Если говорить конкретно о Екатеринбурге, то изначально конфликт спровоцирован не отношением к РПЦ, а именно действиями власти и бизнеса, якобы в ее интересах. Не стоит забывать, что это особый город, со сложной историей постсоветского времени. Здесь так и не сложился авторитарный режим. Первого губернатора Свердловской области Эдуарда Росселя то снимали указом Бориса Ельцина, то ему бросали вызов сильные игроки, такие как бывший мэр Екатеринбурга Аркадий Чернецкий, который был неподконтролен областной власти. Россель всякий раз выигрывал выборы лишь во втором туре. Политическая жизнь бурлила. Здесь сделали карьеру такие политики федерального уровня как Антон Баков, Александр Бурков, Евгений Артюх, Евгений Ройзман, который уже во вполне путинское время — в 2013 году — был избран мэром Екатеринбурга. Поэтому общественная активность — привычное явление для города. В конце прошлого года прогремел скандал с Ольгой Глацких, на тот момент директором департамента молодежной политики областной администрации, заявившей что «государство ничего не должно» детям. С РПЦ у местной общественности также сложная история взаимоотношений. В 2017 году в Екатеринбурге произошел громкий публичный скандал с видеоблогером Ильей Соколовским, ловившим покемонов в храме. На его защиту поднялось много известных фигур, как уральских, так и из Москвы. Строительство самой известной церкви города — Храма-на-Крови — сопровождалось в 90-е многочисленными скандалами, в том числе разворовыванием средств священнослужителями. В результате он был построен лишь в 2003 году, на несколько лет позже задуманного. В постсоветской России строительство или восстановление храмов во многом превратилось в своеобразную покупку индульгенций предпринимателями. В нынешнем скандале это также играет роль. Миллиардеры Игорь Алтушкин и Андрей Козицын, на чьи деньги и должен возводиться храм, воспринимаются как олигархи, которые таким образом лоббируют свои интересы и манипулируют властью. На это намекнул и Евгений Ройзман (не называя имен) в своем первом комментарии о событиях в городе. На Западе период, когда меценатство было обращено на строительство храмов, давно прошел. Ни один из крупнейших благотворительных фондов мира строительством церквей не занимается. Конечно, в России своя специфика: на Западе не происходило ничего подобного советским гонениям на церковь и уничтожению религии. Тем не менее, с распространением современной культуры практика строительства храмов (а не ремонта ранее уничтоженных) на средства олигархов выглядит и эстетически не совсем изящно (получаются новоделы по типу храма Христа Спасителя), и этически некорректно — деньги направляются на отправление религиозных функций вместо конкретной помощи страждущим и жаждущим. События в Екатеринбурге — громкий сигнал об этом.