Как директор Музея Фаберже Владимир Воронченко сделал его третьим по популярности в городе

Директор частного Музея Фаберже превратил его в третий по посещаемости в городе и один из десяти самых известных в России, работает без зарплаты и мечтает показать в Петербурге работы Рене Магритта и Эль Греко. Как получилось, что вы, человек с медицинским образованием, стали сначала бизнесменом и коллекционером, а потом и директором музея? Я работал врачом и был неплохим специалистом, это у меня наследственное — все в семье медики. Из медицины я ушел в бизнес в 1988 году, как только разрешили им легально заниматься. Мой бизнес, кстати, был все равно связан с медициной — я открыл в Москве первый в СССР медицинский кооператив «ЛИК — Лечение и консультация». Это была целая империя в 7-этажном здании и с филиалами в других городах, в которой трудилось 2 тысячи врачей. Мы лечили платно и стали первопроходцами для всех сегодняшних частных клиник России. Это не понравилось городскому комитету Коммунистической партии — было следствие, нас уверяли, что в СССР никогда не будет платной медицины. В итоге этот громадный кооператив закрыли, была даже команда меня посадить, но не нашли за что: у нас были огромные по тем временам доходы, но эти деньги мы честно зарабатывали, а не воровали. Потом я создал торговый кооператив, который занимал второй этаж московского ГУМа и продавал товары, выпускавшиеся по всей стране первыми частными производителями, — в обстановке тогдашнего тотального дефицита в него ломились толпы людей. Затем было еще много бизнес-историй, одни удачные, другие нет: я спокойно отношусь к неудачам, ведь бизнес — не место для людей, посыпающих голову пеплом после каждого провала. Не получилось тут, получится в другом месте. И на фоне этих историй последние лет сорок пять рядом со мной всегда была моя страсть, увлечение, хобби — коллекционирование искусства. Оно меня и привело к должности директора Музея Фаберже. А почему именно коллекционирование, а не стрельба из лука или охота на львов, например? Хороший вопрос. Я вырос в маленьком украинском городке Дрогобыче. В то время в провинции для образованных людей развлечений было немного, и существовало, по сути, два варианта развития событий: либо пить, либо читать. Или совмещать одно с другим. Почему я начал собирать сначала книги, а потом и произведения искусства? Просто повезло! У моего близкого товарища отец-врач был одним из самых значимых коллекционеров старых книг в Советском Союзе. А еще он собирал иконы, фарфор и старинные драгоценности. Он просто сумел меня увлечь! Есть такие люди — влюбляют в себя и свое дело. В этом же городе вы познакомились с Виктором Вексельбергом. У нас не было шансов не познакомиться в городке с населением в 50 тысяч человек, где все друг друга знали. Но действительно хорошо общаться мы начали уже в Москве. Настолько хорошо, что уговорили его в 2004 году потратить 100 миллионов долларов и купить легендарную коллекцию Фаберже, принадлежавшую семье Форбс. Как это произошло? Кто вам сказал про 100 миллионов долларов? Не знаю, откуда взялась эта цифра, которую все вокруг из года в год повторяют, ведь ни я, ни Вексельберг никогда ее не озвучивали. Но это уже не важно, настоящую цифру я не скажу, интереснее сама история покупки. Всю свою коллекцию Фаберже семья Форбс передала в аукционный дом «Сотбис» на продажу. Уже был издан каталог торгов. Узнав об этом, я пошел к Вексельбергу — человеку очень тонко чувствующему, с прекрасным вкусом и хорошей интуицией (ведь даже в таком деле, как искусство, надо думать про инвестиции). Он согласился, мы сделали предложение «Сотбис». Не знаю, как между собой решали этот вопрос аукционный дом и семья Форбс. Могу лишь высказать предположение об их мотивах: когда ты продаешь на аукционе одну выдающуюся вещь, то можешь ожидать колоссальных результатов, а когда великолепных вещей множество, уже непонятно — найдутся ли коллекционеры в достаточном количестве, чтобы купить все по высоким ценам! Так или иначе, они приняли наше предложение, сняли с аукциона всю коллекцию из двухсот предметов, что бывает крайне редко! И теперь вы ее видите в музее. Вы помните тот день и ощущение «Я победитель!»? Да! Приятное было чувство. Но это все же не я, а Виктор Феликсович стал счастливым владельцем коллекции из двухсот предметов. Коллекция Фаберже у нас лучше, чем в Кремле или в Эрмитаже Всего в Музее Фаберже сегодня 4 тысячи экспонатов. Откуда остальные 3800, как удалось их собрать? Больше 10 лет во всех профильных газетах, журналах и на сайтах мира я давал объявления о том, что мы собираем и покупаем старинные предметы, — несите! И все, что вы видите в музее, — то, что нам принесли. Не только из Европы, но и из Африки, Азии, Северной Америки, Южной Америки, Австралии, Новой Зеландии! Много вещей мы купили на аукционах. И кроме Фаберже (кстати, коллекция Фаберже у нас лучше, чем в Кремле или в Эрмитаже), у нас в музее прекрасные собрания золотых императорских подносных коробок, фарфора, живописи и лучшая в мире коллекция русской эмали. Я очень редко чем-то горжусь в жизни, но тут повод есть: все эти тысячи предметов мы купили за пределами бывшего СССР. Огромный пласт нашей культуры был разбросан по разным странам, хранился непонятно где, непонятно у кого и был фактически утерян для страны. Мы же вернули все эти ценности на их родину. Это круто! И все это — не конфискованные у бывших хозяев предметы, как во многих музеях России, а законно приобретенные. Когда собирали коллекцию, торговались с продавцами? Торгуюсь всегда и до полусмерти! И у меня, как правило, получается снизить цену. Ведь я всегда знаю, чего хочу, сколько это должно стоить, почему это столько стоит. От многих вещей отказываюсь — цены неправильные, завышенные. Это нормально, это бизнес. Это тяжкий монотонный труд — собрать такую коллекцию. Мы и сейчас продолжаем пополнять ее, но не спеша. Почему? Мало места? Да, нехватка помещений одна из причин. У нас в каждой витрине количество экспонатов превышает общепринятые музейные нормы в два-три раза. Здесь в Шуваловском дворце мы в ужасной тесноте, поэтому и хотим восстановить здание во дворе и сделать из него еще одно экспозиционное пространство. Как вам удалось в свое время получить этот дворец? Вы ведь были готовы строить для музея новое здание в Москве, хотели пригласить западного архитектора-звезду. В итоге все сложилось наилучшим образом или Музей Фаберже в современной постройке был бы более интересным решением? Нас очень поддержала тогда губернатор Петербурга — Валентина Матвиенко. Правда Шуваловский дворец был в ужасном состоянии, на комплексную реставрацию ушло пять лет… Вообще-то я очень люблю эклектику, и мне нравилась идея выставить предметы, принадлежавшие царской семье, в современном здании. Тогда не вышло — может быть, еще получится. А пока мы продвигаем бренд Музея Фаберже на два города — последняя наша выставка (Фриды Кало и Диего Риверы) состоялась в московском «Манеже». И не просто состоялась, туда было не попасть. Да, успех был колоссальный! Любопытно, что поначалу в него никто не верил. В кругу профессионалов эта площадка не считается подходящей для подобной выставки — ничего серьезного на ней давно уже не показывают. Мне говорили, что я потеряю репутацию, деньги. В первый же день экспозиции, когда увидел огромную очередь, понял: бинго! Сейчас мы перевезли выставку в Петербург, в наш музей, надеемся на повторение успеха первой выставки Фриды Кало. Вы показывали в Музее Фаберже также полотна Модильяни, Сутина, Дали. Какие еще выставки-блокбастеры готовите? Сейчас меня интересует Рене Магритт, которого еще никто в нашей стране достойно не представил. Мечтаю сделать большую выставку его работ. И думаем над выставкой Эль Греко — есть возможность ее сделать. Я сам обязательно пошел бы на эти выставки, но по мне судить нельзя. Надо отличать посетителей от коллекционеров и профессионалов. Несколько лет назад я хотел показать в России работы Уорхола и Баскии, но испугался, что пойдет только молодежь, — сейчас жалею об этом. Заманить молодежь в музеи совсем не просто. Да! Мы сами были под впечатлением от цифр, которые получили после первой выставки Фриды Кало в Петербурге два года назад, — ее посетило 260 тысяч человек. Из них 40% — женщины моложе 30 лет. Я уверен, что мы поставили мировой рекорд, но тут большую роль сыграла всемирная популярность личности Фриды. Какие рекорды у вашего музея есть еще? Так как я человек бизнеса, то попробую говорить цифрами. В торговле есть такой показатель, когда эффективность высчитывается оборотом на квадратный метр. Или количеством посетителей на квадратный метр. Если взять размер нашего музея, то по площади и количеству посетителей на эту площадь мы номер один не просто в России, а в мире! Это реальный показатель. Вот, например, возьмем Эрмитаж — в год его посещает 4 миллиона 200 тысяч человек, но и площади там какие! А у нас цифра 700–800 тысяч человек всего на 1800 квадратных метров. Мы просто помешаны на хороших отзывах — постоянно мониторим их, читаем, моментально реагируем И в Интернете у вас высокие показатели: Музей Фаберже по запросам и упоминаниям в «Яндексе» занимает третье место в Петербурге после Эрмитажа и Русского музея, по России — в десятке, по миру — в сотне TripAdvisor. В 2018 году вы заняли второе место в рейтинге TripAdvisor 10 самых популярных музеев России. Как вам это удалось? Мы стремимся быть современным музеем, много работаем с социальными сетями, просто помешаны на хороших отзывах — постоянно мониторим их, читаем, моментально реагируем. Сегодня будущее любого музея — это присутствие в интернет-пространстве! Не так важны растяжки и рекламные плакаты на улицах, как ощущения от взаимодействия с аудиторией в Сети. И действительно, стать вторыми по популярности в России — это большая дерзость с нашей стороны! Достойных музеев много. И все же эту строчку в рейтинге нельзя купить. А дружите с другими музеями, директорами этих музеев? Может, посещаете общие конференции? Конечно, дружим! Михаил Борисович Пиотровский и Марина Девовна Лошак (директора Государственного Эрмитажа и ГМИИ имени Пушкина. — Прим. ред.) — члены нашего Попечительского совета, они и друзья, и бесценные советники и партнеры. Вообще-то мы начали дружить с крупными музеями еще до открытия Музея Фаберже — например, наш фонд сделал выставку Фаберже в Музеях Ватикана. А сейчас, когда мы регулярно привозим в Россию крупные международные выставки, без дружеских отношений с руководителями зарубежных институций вообще не сдвинуться с места. Карлос Филлипс Ольмедо — директор Музея Ольмедо в Мехико и Монсе Агер — директор Музеев Дали внесли огромный личный вклад в наше успешное сотрудничество по выставкам Фриды Кало и Сальвадора Дали, и уверен, мы с ними еще не раз с удовольствием поработаем. Фрида и Диего. Viva la Vida! Гид по главной выставке сезона Получается, музей хорошо зарабатывает при таких рейтингах, такой посещаемости? Стараемся. Почему-то всех вокруг интересует, сколько мы зарабатываем. На самом деле, зарабатывать для любого музея, и не только частного — это естественный процесс. У большинства музеев платный вход — это большой заработок, большинство музеев продает книги и сувениры — это тоже заработок. Музеи продают свои образовательные, детские и прочие программы. Само собой, масштабные выставочные проекты — тоже бизнес. И все же зарабатывать на музейных проектах тяжело, расходы очень велики. Вы можете покрыть текущие расходы, но никогда не вернете основные вложения — капитальные инвестиции в музейные здания, в приобретение и содержание ценных коллекций. Я считаю, что музей должен стремиться к тому, чтобы самому себя содержать, окупать свои операционные расходы. Я лично отстроил работу музея как бизнес-проект! А когда выстраиваешь работу как бизнес, то четко понимаешь, кто что делает. Под задачи подбираешь правильных людей. А какие задачи вы как директор выполняете? Для меня до сих пор это так странно звучит — директор музея! Я, например, не получаю в нем зарплату. Отношусь к этому музею как к любимому ребенку, и это меня вдохновляет. Кто еще так бы к нему относился? Если я сам все это придумал, собирал коллекцию, реставрировал здание — логично, чтобы я этим и управлял. Но я мало бы смог без нашей профессиональной команды. Расскажите про нее. Особенно интересно про тех, кто взаимодействует с посетителями: у вас же нет в музее шикающих смотрительниц. Да! Вместо них у нас ходят молодые охранники, одетые в хорошие костюмы. Они доброжелательны и очень хорошо знают экспозицию. У нас нет кричащих гидов, мы используем специальное оборудование, чтобы экскурсии были «тихими». Нам очень важно, чтобы посетитель чувствовал себя комфортно. Все наши сотрудники проходят специальные тренинги, на которых им доносят мысль, что посетитель — это гость. Может, поэтому у вас так много молодежи. А что скажете про детей? Рады ли вы совсем маленьким посетителям? Конечно! Я даже настаиваю на том, чтобы родители водили своих детей в музеи. Даже если дети не хотят. Попытки нельзя оставлять, и это наша общая ответственность — мам, пап, музея — культурно воспитать детей. А благодаря культурному воспитанию у нас может вновь появиться утерянная интеллигенция. А с младенцами к вам можно? У меня иногда ощущение, что к нам только с младенцами и ходят. Мы даже сделали парковку для колясок. А на выставке Фриды в лаундж-зоне мамы организовали пеленальную зону! И, кстати, никогда не слышал, чтобы эти младенцы плакали или кричали на выставке. Значит, им тоже тут хорошо. А это наша главная задача — чтобы всем было хорошо в нашем музее. Владимир Воронченко — председатель правления культурно-исторического фонда «Связь времен», созданного Виктором Вексельбергом. Фонд «Связь времен» вложил 1,2 млрд рублей в реконструкцию Шуваловского дворца, в котором разместился Музей Фаберже. Главная гордость музея — 9 пасхальных яиц, созданных фирмой Карла Фаберже для двух последних русских императоров. Владимир Сергеевич также является основателем сети ювелирно-часовых бутиков Louvre и парфюмерных магазинов Rivoli. Текст: Марта Агеева Фото: Наталья Скворцова