Как не превратить валютный союз в долговой

В этом году единая европейская валюта – евро – дожила до своего 20-летия. Правда, на фоне политического кризиса в Европейском Союзе, который в немалой степени связан и со спорами из-за евро, в отношении этого юбилея правдивее будет сказать «о юбилее вспоминают», чем «юбилей празднуют». Споры о евро можно было бы считать чужим делом, если бы на просторах Евразии ни зрел альтернативный интеграционный проект – Евразийский экономический союз, в котором Россия участвует и в рамках которого также ведутся разговоры о единой валюте. Более того, в рамках Союзного государства России и Белоруссии последняя приняла юридические обязательства перейти на российский рубль ещё с 1 января 2005 года, но саботирует исполнение соглашения. Опыт единой европейской валюты в этой связи перестаёт быть безынтересным для нас. Понять происходящие сегодня вокруг евро процессы невозможно, если не понять, как рождалась сама идея евро. Единая Европа родилась после того, как Германия и Франция смогли достичь соглашения о примирении после напряжённого векового противостояния, вылившегося среди прочего в две мировые войны. Евро также родился из сочетания французской политической идеи об упрочении экономических основ для дальнейшей политической интеграции континента с одной стороны и германского опыта валютной политики в рамках послевоенного германского экономического чуда с другой стороны. Германскую часть этого подхода можно выразить цитатой федерального канцлера в 1963 - 1966 годах Людвига Эрхарда: «Устойчивость валюты следует включить в число основных прав человека. Каждый гражданин вправе требовать от государства её сохранения». Устойчивость немецкой марки, последовательно дорожающей по отношению к американскому доллару с 1948 по середину 1990-х годов и привлекающей на этом фоне всё больше инвестиций в Германию, немцы постарались сызмальства привить евро. Такой подход имел оборотную сторону – необходимость бюджетной строгости: жить по средствам, не допуская избыточных и необеспеченных социальных обязательств. Соответствующие подходы к регулированию обращения евро были юридически закреплены в Договоре о функционировании Европейского Союза: «Все страны-участницы приняли немецкую философию, заключающуюся в том, что денежная политика в первую очередь обязана обеспечить стабильность цен, остальные же политико-экономические цели должны выполняться во вторую очередь», – заключал по этому поводу один из руководителей германского Бундесбанка Тило Саррацин. После введения евро в 1999 году в безналичное и в 2002 году в наличное обращение правдивость немецких аргументов почувствовали все вошедшие в зону евро страны. К 2006 году по сравнению с 1998 годом приток капитала во Францию вырос с 2 до 3,4%, Португалию – с 2,4 до 6,3%, Грецию – с 0,4 до 2%, а в Италию – с 0,2 до 2,9% ВВП в год. Начавшийся затем мировой экономический кризис был вызван процессами, зародившимися далеко от Европы, но тем не менее именно он спросил, как южно-европейские страны распорядились тем значительным капиталом, который оказался в их руках благодаря переходу на евро со своих находившихся десятилетиями в режиме свободного полёта в пропасть лир, драхм и эскудо? И как же? Если в Германии или Швеции доля социальных расходов была стабильной на уровне 25 - 27% ВВП, то на этом фоне в Греции она возросла с 18 до 27% ВВП, в Испании – с 19 до 25% ВВП, в Португалии – с 18 до 24%, во Франции – с 28 до 32% ВВП. Вместо того, чтобы модернизировать производства, снижать налоги и стимулировать экономическую активность, развивать инфраструктуру, эти страны повысили зарплаты чиновников и создали богатую россыпь синекур в государственном секторе, а также стимулировали безработицу уравниванием социальных пособий и зарплат, повышая налоги для работающих: «Зачем мне работать, если за такие деньги я могу быть и безработным?» Кризис ударил за такую неосмысленную экономическую политику эти страны особенно больно. И вряд ли в этом вина евро. Если Мавроди судили за мошенничество за то, что он продавал свои купоны МММ по большей цене, чем покупал, то уместны ли оправдания южно-европейских правительств, ссылающихся на то, что единая валюта мешала им поступить, как Мавроди? Не слишком ли много самозваных Юпитеров, «которым можно всё», в мире стало приходиться на одного пашущего быка, «которому нельзя ничего, кроме как пахать»? Нежелание повторить опыт южно-европейских стран разумно. Однако посылка, что неповторение должно заключаться в сохранении собственной валюты с целью её последующего кратного обесценения, ошибочна. Верный ответ – чтобы не повторять ошибок стран Южной Европы, необходимо вводить стабильную валюту и дополнять её ответственной бюджетной политикой: «Денежное финансирование государственных долгов не требуется ни в экономическом, ни в фискальном плане, но из-за присущей ему возможности злоупотреблений оно опасно в плане политики формирования экономического порядка», – справедливо отмечал в этой связи уже упомянутый Тило Саррацин. И вот на этой неделе по новостным лентам замелькало сообщение, что некие учёные посчитали, что от введения евро выиграли только Германия и Нидерланды, а все остальные страны сильно проиграли. Выводы понятные – «раскошеливайтесь и платите». Превратим валютный союз в долговой союз, так сказать. «Брал тот парень, а платить будешь ты» (вспоминаем о французской, политической части подхода к валютной интеграции). Учёные не «британские», но подходы те же. Не поленился найти и прочитать самое исследование, столь понравившееся журналистской братии. О чём же оно? Алессандро Гаспаротти и Маттиас Куллас посчитали, как бы ВВП стран, перешедших на евро, изменился бы, если на евро они не перешли бы. Ключевой вопрос – как? Они составили для каждой страны свою контрольную группу из других не использующих евро стран, выполнили определённые усреднения и получили результат. Например, если бы Бельгия не ввела евро, то её экономика, по мнению Гаспаротти и Кулласа, развивалась бы как сумма 55% роста экономики Великобритании, 27% – Дании, 13% – Новой Зеландии и 5% – Японии. Почему именно так? Хороший вопрос. Меня он тоже заинтересовал. Господа ответили на него следующим образом: «Определённый вес коэффициентов был выставлен не по соображениям достоверности, а на основе эконометрической оптимизации». Проще говоря, чтобы расчёты лучше получились. Теперь это называется наукой. На такое «исследование» газеты ссылаются. Общественное мнение под его воздействием формируется. Единая стабильная валюта способствует привлечению капитала в группу связанных экономическим союзом стран, способствует удешевлению кредита и снижению рисков инвестирования, уменьшает транзакционные издержки и, что особенно важно для предпринимателей, способствует повышению капитализации их компаний (т.е. повышает цену, за которую можно продать самую компанию, а это, в свою очередь, позволяет сдерживать рост цен на производимую компанией продукцию, что выгодно уже потребителям). Но всеми этими благами можно воспользоваться только при условии, что в рамках экономического союза наблюдается свободное движение капитала, равноправие на рынке труда, а государства-участники проводят взвешенную бюджетную политику. Потому устойчивость валюты и следует рассматривать как одно из основополагающих прав человека. И, именно понимая всё это, член верхней палаты белорусского парламента и лидер местной Либерально-демократической партии Сергей Гайдукевич говорит: «Только переход на российский рубль даст возможность не распродать за бесценок белорусские активы». России и нашим уважаемым партнёрам по евразийской интеграции следует серьёзно задуматься над возможностями углубления экономической интеграции и возможностях валютного союза. От связанной с этим стабильности валютного курса и вынужденной бюджетной рачительности, который отныне вынуждены будут придерживаться правительства входящих в союз стран, выиграет гораздо большее число жителей наших стран, чем от курсовой непредсказуемости, когда, как в Белоруссии, валюта может за сутки подешеветь едва ли не в два раза. Главное – учитывать и не повторять ошибок Европейского Союза: валютный союз не может и не должен быть тождественен союзу долговому.