Управляющий финансовым центром «Астана»: «Мы и «фин», и «тех» – две стороны одной медали»

В 1968 г. советник первого премьер-министра Сингапура Ли Куан Ю сказал западному банкиру, что Сингапур хочет в течение 10 лет стать финансовым центром Юго-Восточной Азии. «Вы сможете добиться этого в течение пяти лет», заполнив нишу в банковском обслуживании между закрытием банков в Сан-Франциско и их открытием в Цюрихе, ответил тот. Создатели Международного финансового центра «Астана» (МФЦА) внимательно изучали опыт Сингапура, а также Дубая, который построил финансовый центр примерно за три года и затем быстро сделал его поистине международным. МФЦА заполнит пустую нишу в Центральной Евразии, уверен его управляющий Кайрат Келимбетов. Он сможет стать связующим звеном между странами Азии, Ближнего Востока, постсоветского пространства и Европы. Символ такого подхода – Международная биржа Астаны, акционерами которой стали Шанхайская фондовая биржа, Фонд Шелкового пути, NASDAQ и Goldman Sachs. МФЦА стали создавать в 2015 г., когда президент Нурсултан Назарбаев обнародовал план структурных реформ «100 шагов», направленный на достижение пяти целей: формирование эффективного госаппарата, создание подотчетного государства, обеспечение верховенства закона, содействие индустриализации и экономическому росту, укрепление гражданской идентичности. Президент Сбербанка Герман Греф тогда говорил, что испытал «культурный шок» от этой программы. Если будет сделано хотя бы 50 из заявленных 100 шагов, «Казахстан будет принципиально другим государством», заявил он. МФЦА, для создания которого даже пришлось внести изменения в конституцию, заработал спустя три года. В марте 2018 г. Астана уже попала на 88-е место из 96 в рейтинге международных финансовых центров Z/Yen, а в сентябре поднялась на 61-е из 100 (Москва оба раза была на 83-м). Гордость создателей МФЦА – введение на его территории английского права. Разрешать коммерческие споры будут британские судьи в отставке, включая бывшего главного судью Англии, который также участвовал в развитии финансовых центров в Гонконге и Катаре. «Зачем летать в Лондон, если Астана ближе, здесь дружественная, русскоязычная среда», – говорит Келимбетов. Официальный язык МФЦА – английский, но бизнесменам разных стран там будут помогать в общении и составлении документов на всех языках – китайском, арабском и др., обещает Келимбетов. При этом, по его словам, МФЦА не останется оазисом в пустыне и будет способствовать реформированию судебной системы и экономики Казахстана (включая масштабную приватизацию и радикальное сокращение доли государства в экономике). – В чем уникальность МФЦА? – Мне кажется, это система правового и регуляторного режима в финансовой сфере. Впервые на постсоветском пространстве создан специальный режим, основанный на принципах общего, или прецедентного, права, который вобрал в себя лучшую практику мировых финансовых центров. Для этого в прошлом году были приняты изменения в конституцию, а за последние три года подготовлена вся система законодательства. По сути, это новое слово в развитии международных финансовых хабов. Дубай в помощь – МФЦ в мире много. Вы брали пример с какого-то конкретно? – Нам была интересна практика финансовых центров, оперирующих в рамках английского права, но не в странах, где оно зарождалось, а там, где его начали применять недавно. Это Гонконг в последние 50–70 лет, Сингапур в последние 40–50 и страны Ближнего Востока – такие центры, как Дубай в последние 20 лет, Абу-Даби в последние пять. Это нам было интереснее всего, поскольку там не было 200-летнего институционального опыта; эти страны взяли западные образцы и создали всё буквально с нуля. Мы в деталях изучили опыт Дубая и именно его использовали. – Что там было важнее всего? Именно то, как Дубай утвердил у себя английское право? – В Дубае все случилось буквально на наших глазах. Именно успешность изменений в регулировании позволила сдвинуть с места процесс, для которого там не было объективных предпосылок – ни географических, ни институциональных. Причем в стране, собственное законодательство которой далеко от английского общего права, где вообще шариатские законы. Тем не менее удалось создать правовой анклав, который способствовал бы развитию агломерации и созданию нового умного города, который конкурентоспособен в мировом масштабе как по привлечению инвестиций, так и по комфортным условиям для проживания и инвесторов, и экспатов, и местных жителей. Они начинали подготовку где-то в 2001–2002 гг., в 2004 г. официально запустились. Приблизительно в 2004–2006 гг. мы на постсоветском пространстве пытались делать что-то такое в Алма-Ате и в Москве; какой-то позитивный опыт у этого есть, но, наверное, есть и негативный опыт того, что не было сделано или было сделано не совсем так, как нужно. Негативный опыт тоже полезен, я считаю, в любом предпринимательстве. – Я как раз хотел спросить: учитывали ли вы опыт строительства МФЦ в Москве, в том числе негативный? – Мне, наверное, проще критиковать что-то, чего мы не сделали у себя. Если сравнивать, что не было сделано в Алма-Ате и было сделано в Астане, то, во-первых, было принято политическое решение. Это очень важно. В Астане было понятно, что нужно создавать свою юрисдикцию, свой специальный суд. А в Алма-Ате суд был не самым высоким в иерархии местных судов, подотчетен вышестоящим судам и коллегиям, что выхолащивало идею независимости и автономности и самое главное – идею отличности права. Законодательство и в России, и в Казахстане ближе к европейскому континентальному, а процентов 80 самых успешных финансовых центров в мире работают на прецедентном английском праве: это и Нью-Йорк, и Торонто, и Лондон, и Гонконг, и Сингапур. И в Астане было принято политическое решение по созданию абсолютно автономной юрисдикции. Теперь у нас и отдельный суд, и отдельный международный арбитражный центр, в которых работают люди с опытом в юрисдикциях, где действует английское право. Понятно, что у нас таких людей сегодня быть не может и первые 5–10 лет будут люди именно с таким опытом. Мы смотрели, как в Дубае происходит транзит от только экспатов к использованию местных кадров. А у нас, думаю, кадровые возможности побогаче, потому что мы в последние 25 лет очень сильно вкладывались в свою молодежь, которая училась в лучших вузах... – Западных? – Да, в топ-100 западных вузов, работала на практике в западных компаниях – для этого у нас есть программа стипендий «Болашак» (подготовка специалистов для приоритетных секторов экономики. – «Ведомости»). Мы также создали университет западного типа – «Назарбаев-университет» в Астане, который за время своего существования подготовил около 3000 специалистов мирового уровня. По программе «Болашак» обучилось порядка 10 000 человек, многие поработали в аудиторских компаниях большой четверки и в других международных компаниях, тысячи людей учились на свои средства, т. е. несколько десятков тысяч человек у нас есть. Они создадут критическую массу специалистов финансовой индустрии, которые смогут квалифицированно работать в той юрисдикции, которую мы создаем, – это в перспективе и суд, и арбитражный центр, и биржа, и финансовый регулятор МФЦ. Но самое главное – в тех компаниях, которые в нем будут работать. Ментальная революция – Вы смотрели, в других странах возникают противоречия между таким анклавом и окружающей средой? – Это большая ментальная революция – и в политической, и в юридической сфере. Cамо создание нашего финансового центра – это не отдельное решение, а часть больших структурных реформ по диверсификации экономики. Потому что после кризиса 2008–2010 гг., после падения нефтяных цен в 2014–2015 гг., когда мы действительно поняли, что нефтяной суперцикл закончился, возникает больше международной неопределенности, особенно в свете торговых войн между крупными мировыми экономиками. И нужно создать систему, максимально к этому подготовленную. Что мы стали делать? В России, например, было введено бюджетное правило, функционируют суверенные фонды. У нас тоже практически все доходы от нефти и газа изымаются в специальный фонд и используются по специальной формуле на цели развития. Это одна реформа. Вслед за Россией мы перешли к инфляционному таргетированию и гибкому обменному курсу. Эти две системы позволяют абсорбировать внешние шоки. Они необходимы, но они автоматические, их недостаточно, потому что инвесторы сегодня во всем мире очень внимательно смотрят, куда им идти. Поэтому главное – это правила игры, регулирование, система судов. И это такая двухскоростная реформа, где, с одной стороны, мы прямо сейчас создаем центр предоставления таких услуг, а с другой – это ориентир для местной системы, которая должна улучшаться в ближайшие 5–7 лет. Это революция. Потому что как же так? Мы 100 лет находимся в такой-то системе или 20 лет создаем такую-то, а здесь нужно решиться на политическую реформу и сказать: «А давайте создадим с нуля». Кстати говоря, по теории change-менеджмента зачастую эффективнее создать с нуля, чем переделывать старое и то, что не работало. Безусловно, будут возникать вопросы. Для судов главный вопрос – исполнение решений. В МФЦА суд в двух инстанциях – первой и апелляционной, решение которой окончательно. И у нас есть соглашение с верховным судом, министерством юстиции, ассоциацией исполнителей судебных решений, что на остальной территории Казахстана они это решение тоже будут претворять. Суд МФЦА возглавляет лорд Вулф. Он легендарная фигура как в самой Великобритании, где делал судебную реформу, так и в Гонконге, в Катаре. (Гарри Кеннет Вулф, в 2000–2005 гг. – лорд главный судья Англии и Уэльса; доклад его комиссии повлиял на принятие в 2010 г. британского закона о противодействии взяточничеству и коррупции; девять лет был непостоянным членом Высшего апелляционного суда Гонконга; в 2007 г. стал первым председателем Гражданского и коммерческого суда Катарского финансового центра в Дохе. – «Ведомости».) В нашем суде работает dream team – люди, на чьих учебниках воспитаны юристы во всем мире; они законодатели мод, гуру, за ними последнее слово в трактовке, например, прав на интеллектуальную собственность. А также: а) есть добрая воля внутренней судебной системы Казахстана, что она будет выполнять их решения, б) понятно, что на это нужно время. МФЦА начал работать 1 января, по опыту Дубая и Катара мы понимаем, что первые 2–3, может быть, 4 года уйдут на то, чтобы выработать понимание. Мы сегодня просим все государственные органы в своих контрактах по государственно-частному партнерству, правам недропользования, использованию альтернативных видов энергии вставить возможность ремарки к нашему арбитражному центру и к нашему суду, который разрешает коммерческие и гражданские споры в инвестиционной сфере, помогает решать проблемы инвесторов, малого и среднего бизнеса. Второй вопрос – у нас есть своя биржа, которую мы создаем как международную региональную площадку. Конечно, здесь есть определенная конкуренция с биржами в Алма-Ате, странах Центральной Азии и Евразийского экономического союза (ЕАЭС). Но я считаю, что это скорее конкуренция плюс кооперация. Если привести исторический пример, то помните Шелковый путь? В чем было его преимущество? Власти тех времен обеспечивали транзит, и чем больше городов, торговых хабов было на пути, тем выше безопасность, больше доступа к соответствующим услугам, ведь чем больше расстояние, тем выше неопределенность. В нашем ЕАЭС тоже несколько центров, может быть, Москва выполняла эту роль в большей степени. Но и самой России, как показывают последние исследования, нужны 10–12 городов-миллионников, которые бы работали на уровне глобальных хабов или глобальных умных городов. Соответственно, нужны такие центры и постсоветскому пространству, думаю, что Астана – первая ласточка в строительстве таких хабов. – Судьи переезжают в Астану или вызываются на процесс? Как это происходит на практике? – Если посмотреть статистку Высокого суда Лондона, то страной номер один по его использованию является сама Великобритания, далее – Россия и в чуть меньшей степени Казахстан. Мы себе сказали: раз есть такой рынок, давайте предложим его постсоветскому пространству. Во-первых, летать к нам гораздо ближе. У нас дружественная, русскоязычная среда. Мы предложим экосистему, в которой репутация судей не подвергается сомнению. Но судьям не надо у нас жить: по мере возникновения дел они будут приезжать. Пока дел нет, они периодически обучают внутренний персонал, помогают во взаимодействии с юридической системой Казахстана. В суде у нас 10 судей-британцев во главе с легендарным лордом Вулфом. Председатель арбитражного центра – Барбара Доман, в нем порядка 30 арбитров. Они тоже прилетают по мере необходимости. Для дел, рассматриваемых в арбитраже, представители бизнеса обычно выбирают судей из своих юрисдикций. У нас есть и российские арбитры. Не пессимисты делают реформы – Сейчас в мире идут процессы деглобализации, но, с другой стороны, около двух лет назад на финансовом форуме «Ведомостей» несколько экспертов прогнозировали регионализацию, т. е. переход к активному развитию региональных блоков и экономическому сотрудничеству внутри них. Получается, что вы как раз участвуете в таком процессе? – Мы участвуем, наверное, в двух процессах. Когда 25 лет назад мы начинали строить свои институты – государственные, институты сотрудничества с внешним миром, – то воспринимали глобализацию как данность. Помните, мы все хотели вступить в ВТО, а потом – в ОЭСР? Для Казахстана, как для страны с 18 млн населения и не имеющей выхода к открытым морям, вопрос интеграции в глобальные рынки очень важен. В нашей торговле 50% приходится на страны Евросоюза, 20% – на Россию, 20% – на Китай. Было бы неплохо, чтобы нас на всех этих рынках воспринимали позитивно. Казахстан – активный участник, если не инициатор евразийской интеграции. Еще 25 лет назад наш президент выступил с лекцией в МГУ и говорил об интеграции на постсоветском пространстве. Есть и новый региональный формат – это возрождение Шелкового пути, для Казахстана это еще одна возможность попадания на рынок второй экономики мира – Китая. Сейчас кажется, что первое направление сворачивается, а люди, которые писали международные правила игры, говорят: «Меняем их». Этот спор очень больших экономик, наверное, приведет к тому, что какие-то правила будут переписаны. Но глобальное сотрудничество экономик неизбежно. В этом есть и универсальный контекст: сейчас мы все объединяемся на базе доступа к новым технологиям, к новым трендам, к новой индустриальной революции. И здесь сказать: «Вот мы здесь в своем блоке закрываемся, пока вы там разберетесь», – очень трудно. Другое дело, что это не отменяет региональную повестку дня, которую мы, может быть, недоработали в предыдущие 20 лет, но в последние 5–7 лет активно к ней вернулись. Создание в ЕАЭС наднациональный платформы по торговой политике должно быть дополнено взаимодействием в сфере науки, новейших технологий, цифровизации и подготовки человеческого капитала. Здесь у Казахстана и России огромное поле для сотрудничества, особенно в сфере образования. – Какие компании вы прежде всего хотите привлекать к работе в МФЦА? – Мы сейчас участвовали в дискуссии в Московском университете. Там обсуждалось два интересных тезиса, которые дадут мне возможность перейти к ответу на ваш вопрос. Один тезис – почему многие страны так яро занялись цифровизацией. Потому что это направление, где мы еще не так безнадежно отстали. Скажем, в Америке есть традиционное представление: Уолл-стрит и Кремниевая долина, здесь – деньги, там – инновации. Но сегодня и в самой Америке инновации перекочевывают в Нью-Йорк, а деньги – в Кремниевую долину. И мы в финансовом центре «Астана» пытаемся все это объединить. То есть мы и «фин», и «тех» – две стороны одной медали, которая показывает, куда будет идти развитие. Тот же WeChat в Китае или Google и Amazon в США уже предоставляют и кошельки, и возможность платежей и любых других услуг. И не понятно, как их регулировать. Но это уже реальность, новый элемент в том числе поведенческой экономики, который нам предстоит осознать. Второй тезис. Любые реформы и инновации воспринимаются прежде всего с пессимизмом. Это очень выгодное мировоззрение, потому что, если что-то не получилось, можно сказать: «Ну мы же говорили», а если получилось, то – «Мы приятно удивлены». Но не пессимисты делают реформы. Вот говорят: «у вас нет глубоких финансовых рынков» или «все наши активы, постсоветские состояния, управляются в Сингапуре, Дубае и Лондоне», или «зачем вы создаете финансовый центр, если их и так уже больше 100». Но что бы было, если бы так думали 20 лет назад в Дубае или в Африке по финтеху, где Кения или Уганда перескочили через стадию традиционного банкинга и теперь там везде мобильный банкинг? Или если бы Китай не проводил революцию в финансовой инклюзивности, а говорил: «Давайте пройдем столетний путь европейских институтов, а потом начнем думать, что же нам делать с цифровизацией»? Сегодня мы видим, что в мире очень много возможностей в финтехе, в других областях, где какая-то страна может вовремя среагировать, построить умное, гибкое регулирование и получить определенные преимущества. И мы хотим быть не просто финансовым центром и предоставлять услуги для уже существующих бизнесов, но и быть площадкой типа Lego, куда присоединяются любые решения. Не получается что-то в каком-то секторе – давайте попробуем это у нас. Или пришли люди с новой идеей – почему бы не реализовать ее на нашей платформе? Такие точки роста или территории опережающего развития в технологических секторах должны существовать. В этом смысле мы наднациональная, в том числе евразийская региональная, платформа, где все это можно тестировать, где нужно совершить квантовый скачок. Давайте вообще ничего не делать, потому что мы будем 199-й страной в мире, которая применит эту новую технологию. Будет нам от этого толк? Скорее нет. А быть страной пусть не номер один, но по крайней мере во втором десятке – это, наверное, более правильный подход. И у нас есть свой независимый финансовый регулятор, который такого подхода как раз придерживается, ориентируется на репутацию, предоставляет знак качества в сфере корпоративного управления. Если вы получаете такой знак качества, значит, к вам придут инвесторы, а если вам надо что-то доработать, то мы вам об этом скажем. Для компаний из ЕАЭС, Центральной Азии и даже Китая мы станем альтернативной платформой. И даже если крупная компания, уже размещавшаяся в Лондоне или на Московской бирже, хочет дополнительно разместиться у нас, то почему бы и нет. Я говорю это не гипотетически: ряд российских компаний – я не хотел бы что-то конкретно озвучивать до того, как оно произойдет, – имеют такой интерес, изучают сейчас наше законодательство. А оно очень похоже на требования в Лондоне: как они там размещались, так примерно будет и здесь. Или это средние компании, не попавшие под радары больших бирж, которым нужно привлечь дополнительный акционерный капитал, – почему бы не встретить их спрос предложением и возможностями инвесторов с азиатских рынков, причем не только китайских. Мы работаем с японскими инвесторами, с Малайзией, Сингапуром, Гонконгом. Мы для себя выбрали 5–6 направлений: это рынки капиталов; управление активами и благосостоянием частных лиц; такие направления, как финтех, различные новые технологии, в том числе использующие искусственный интеллект в финансовой индустрии, блокчейн, большие данные; это «зеленые» финансы; так называемые социально ответственные финансы и исламское финансирование. Своя финансовая ниша – Казахстан, наверное, нельзя назвать страной с большими капиталами. Вы сказали, что работаете с инвесторами разных стран, чтобы привлечь их средства. Какой у них интерес? – Каждый финансовый центр находит свою нишу. В тех же Сингапуре или Дубае капиталы изначально тоже не присутствовали. Но Дубай стал местом сосредоточения благосостояния частных лиц всего Ближнего Востока. Все увидели среду, место, удобное для всех, и начали этим заниматься. Мы считаем, что Астана и Казахстан – это в силу своего физического расположения удобное место, особенно сейчас, когда экономики Европы и Китая строят сухопутный мост. Это сопряжение ЕАЭС и китайской «Инициативы пояса и пути». Страны Центральной Азии – это последняя недооткрытая точка, недоглобализованное место в мировой торговле, где появляются новые возможности в связи с демографическими процессами в регионе, открытием экономики Узбекистана, реформами в Казахстане. И мы эти новые возможности как раз предоставляем, поскольку у нас есть преимущество делать это с нуля на базе новых технологий и последних трендов. И считаем, что многим инвесторам, которые интересуются развивающимися рынками, будет интересно сюда прийти. – Партнеры биржи Астаны – Шанхайская фондовая биржа и NASDAQ. Это помогает привлечь деньги? – У нас в Алма-Ате есть биржа, основанная 25 лет назад, но вряд ли можно сказать, что фондовый рынок в Казахстане состоялся. Он очень успешно состоялся в России, в том числе в связи с реформами, бывшими частью создания финансового центра. Нам же важно: а) привлечь деньги у населения и б) чтобы международные инвесторы имели безопасный доступ к нашим бумагам. Поэтому Московская биржа присоединилась к Euroclear, Clearstream и другим пост-трейд платформам. И мы, решив создавать финансовый центр с нуля, подумали: раз торговая площадка, то на базе технологии, которая не оспаривается нигде в мире, – NASDAQ. Институциональные инвесторы, которые будут покупать ценные бумаги на нашем рынке, говорят: «Я знаю, как работает NASDAQ, тот же Euroclear, там [в МФЦА] законодательство на принципах английского общего права, эта система мне понятна». То есть мы потихонечку строим вход международного уровня на наш рынок. То же и с Китаем. Сотрудничество с Шанхайской биржей помогает нам получить доступ к китайским инвесторам. Шанхайской бирже в бирже Астаны принадлежит 25% плюс 1 акция, около 5% – Фонду Шелкового пути, порядка 7% – NASDAQ, и недавно присоединился Goldman Sachs (около 4%). Идея была такая: мы показываем, что у нас есть знак качества, и хотим через сотрудничество с глобальными инвесторами интернационализировать нашу площадку. Параллельно, я уже говорил, у нас большая программа структурных реформ, идет процесс приватизации. В ноябре министерство финансов впервые разместило еврооблигации в Астане и Лондоне, номинированные в евро. Прошло успешное IPO «Казатомпрома», тоже в Лондоне и в Астане. В перспективе все компании, принадлежащие государству, будут выходить на рынок через этот механизм. Плюс государственные ценные бумаги минфина, акции и облигации частных компаний. Все это перезапускает фондовый рынок в Казахстане. То есть идея – стать хабом и для Казахстана, и для других стран Центральной Азии, и для компаний ЕАЭС. Мы активно проводили презентации в России, были и в Москве, и в Казани, и в Краснодаре. Встречались с компаниями среднего размера, которые могли бы заинтересовать китайских инвесторов, которые вписываются в модель сопряжения ЕАЭС и «Инициативы пояса и пути». Возили представителей этих компаний в Шанхай. Также мы были в Белоруссии, сейчас планируем поездки в Закавказье. – А исламские финансы интересны? – Есть традиционный стереотип, что это прерогатива стран Персидского залива и стран, где преобладает исламская экономика. Этот стереотип в последние 10 лет был преодолен, исламские облигации, которые называются сукук, взяли на вооружение в Лондоне, Японии, Гонконге, Люксембурге. Лидер по исламским облигациям – Малайзия, в этом смысле Куала-Лумпур – реальный глобальный центр исламского финансирования. Существуют также институты исламского банкинга, страхования. В постсоветских странах есть некоторый интерес к таким институтам, в том числе с точки зрения возрождения культурных традиций. В России такой интерес есть в Татарстане, в кавказских республиках, высокий спрос на такие услуги, в том числе розничные, в Центральной Азии; исламские финансы релевантны при производстве халяльной продукции. Я знаю, что есть рабочие группы и в Центральном банке Российской Федерации, и в Сбербанке изучали этот вопрос, даже появились финтех-решения. Исламская индустрия – 2% от всей мировой финансовой индустрии, но это $2 трлн. Казахстан активно внедрял исламские финансы с 2009 г., мы делали реформу в банковском законодательстве и в каком-то смысле стали лидерами на постсоветском пространстве. Но каждый наш приоритет – это не вместо чего-то, это в дополнение к тому, что существует. Нам часто говорят: «А если у вас тут не получится, что тогда будете делать?» Мы говорим, что специально выбрали 5–7 направлений с идеей, что не мы будем решать, какое из них в мире победит. Но если мы не будем этим заниматься, то отстанем, поэтому надо нарабатывать определенную практику, понимать внутренние проблемы и пытаться их преодолеть. – С учетом того что вы создали у себя такой правовой режим, строите такой прозрачный центр, можно сказать, что вы хотите сыграть роль честного посредника на постсоветском пространстве. То есть вы считаете, что такая роль может принести хорошую финансовую выгоду? – Да, но не только. Казахстан сразу начал поддерживать процессы интеграции. Было создано Содружество независимых государств, потом первая версия «Евразэса», потом Таможенный союз, который сейчас называется второй версией «Евразэса», ЕАЭС. Когда делали последнюю версию нашей интеграции, мы сразу сказали: «Давайте делать таможенный союз на базе принципов ВТО» или «Давайте делать ЕАЭС на базе принципов ОЭСР» – и Россия тогда опережала многие страны по присоединению к инвестиционным инициативам и принципам ОЭСР. Что такое ОЭСР? Это клуб развитых стран, где есть правила игры. Хотите, чтобы мы считали вас равноправными партнерами по диалогу? Чтобы мы посчитали, что в вашей стране борются с отмыванием так же, как в наших странах; что в вашей стране финансовое регулирование столь же релевантное, как в наших; что в вашей стране инвестиционный климат столь же позитивный, как в наших? Давайте присоединяйтесь. Это знак качества. И мы сказали: давайте объединяться на принципах стран, которые уже знают, что какие-то вещи они делают хорошо, и к ним подтягиваются все остальные. В этом смысле наша инициатива – одна из таких наднациональных платформ, которая позволяет подобные вещи тестировать и продвигаться дальше. – Сколько уже резидентов в МФЦА и из каких стран? – Мы посмотрели на опыт других центров: Дубай с 2004 г. привлек свыше 2000 компаний, Абу-Даби за пять лет – около 300. Мы для себя поставили амбициозные цели: 100 компаний до конца этого года, 250 – до конца 2019 г., 500 – до конца 2020 г. Первая задача на днях реализовалась: мы зарегистрировали сотую компанию. Сегодня около 60% – это компании казахстанского происхождения, но которые в нашей юрисдикции становятся международными; и порядка 40% компаний из других стран – Великобритании, Гонконга, Таиланда, Малайзии, Сингапура, Финляндии, России, стран Центральной Азии. В трехлетней перспективе мы хотим получить 60% зарубежных и 40% местных компаний. И мы тесно работаем с центробанком, минфином, чтобы не было ухода от налогообложения или каких-то серых зон. Работаем с ОЭСР и международными налоговыми инициативами, чтобы не стать юрисдикцией, которая не понятна и не прозрачна. Когда говорят «офшор», у этого есть негативная коннотация. Мы скорее «мидшор», потому что офшор – это нечто отдельное, но непрозрачное, а мы – нечто отдельное, но прозрачное. – Подсанкционные российские компании могут у вас работать и привлекать капитал? – Мне понравилось, как сказал на форуме руководитель ВТБ Костин: «Санкции приходят и уходят, но надо как-то жить». А дальше санкции и вообще любой комплаенс – это большой юридический вопрос. В России эта сфера сейчас развивается, потому что как-то нужно жить, и многие компании теперь знают, как с этим работать. Мы не хотим сказать, что бросаем какой-то вызов. Мы изучаем эту ситуацию. Как юрисдикция, претендующая на универсальный доступ к мировым глобальным рынкам, мы являемся частью мирового законодательства. И любые попытки быть каким-то офшором, где оно игнорируется, будут пресекаться по репутационным соображениям.