Гиблое место

«Недостаёт и прелести, и яда». Георгий Иванов, «Альбомный сонет».Это статья – продолжение публикации «По лезвию ножа», где речь шла о том, как российские СМИ в ноябре 2018 года интерпретировали «поножовщину» с участием современных известных российских поэтов. А вторая часть предыдущей статьи была посвящена криминальной истории с участием известного поэта и литературного критика первой половины ХХ века Георгия Адамовича. Там говорилось, что Адамович якобы был причастен к убийству человека с последующим расчленением, о чём рассказывали разные известные писатели, но больше всех «распространялся» друг Адамовича поэт Георгий Иванов.«Я, оказывается, с собой покончил»А теперь настало время поговорить о самом Георгии Иванове и его мемуарах, в которых, судя по всему, вымысла никак не меньше, чем правды. Но прежде о совсем свежем происшествии. Многие интернет-издания сообщили, что «лауреат литературной премии «Русский Букер», писатель и музыкант Михаил Елизаров госпитализирован в одну из столичных клиник. Он был доставлен в больницу после попыток свести счёты с жизнью». Десятки разных российских изданий, в том числе и вполне респектабельных, не стараясь перепроверить информацию, со ссылкой на «источник в правоохранительных органах», рассказали, что 28 ноября 2018 года Елизаров совершил попытку самоубийства («по словам пациента, он попытался покончить с собой в своей квартире»). «Он» – это не какой-то другой человек по фамилии Елизаров, а именно писатель-лауреат.Почитатели таланта Елизарова и его многочисленные недоброжелатели из сообщений СМИ могли узнать, что «45-летний писатель находится в отделении токсикореанимации - в отделении НИИ Скорой помощи имени Склифосовского».Через некоторое время начали поступать опровержения. Их давал сам Михаил Елизаров. «Смешно. Я, оказывается, с собой покончил», - удивлялся он, предположив, что в НИИ имени Склифосовского угодил его тёзка и однофамилец.Вскоре петербургский писатель Андрей Аствацатуров, казалось бы, закрыл тему, написав: «Это дезинформация. С ним всё в порядке, только что разговаривал по телефону». Однако полностью закрыть такую тему невозможно. Сообщения о том, что Елизаров отравился, никуда не делись. И тут всё зависит от того, что вам первым попадётся на глаза – информация о попытке суицида или опровержение. Если вам хочется считать, что Елизаров пытался свести счёты с жизнью, то на опровержения вы вообще внимания не обратите (зачем огорчаться?).На рафинированного интеллигента, которого легко довести до самоубийства, Елизаров похож меньше всего. Кто с ним общался, тот подтвердит. У него совсем другой образ – крутого мачо и «писателя-киллера». Хотя одно другому не мешает. Биография одного из главных мачо русской литературы Николая Гумилёва пестрит «мыслями о самоубийстве» и «попытками самоубийства».Литературные критики и читатели много раз обвиняли Елизарова в антисемитизме и в симпатии к фашистам. Елизаровым, а точнее его романом Pasternak восторгалась прохановская газета «Завтра»: «Вот уж где явил себя в полном блеске необузданный русский реванш, как ответ на все унижения и оскорбления русской нации, русского характера, русской веры и русской мечты…» писал Владимир Бондаренко в статье «Реакционный авангард».Так что, прежде чем перейти к приключениям Георгия Иванова в Псковской губернии в начале 20-х годов прошлого века, стоит вспомнить о двух встречах в столице в ХХI веке.Георгий Иванов.Это было уже больше 10 лет назад – в Москве. Я спросил у автора книги «Пастернак» Дмитрия Быкова: «А когда, по вашему, издадут книгу «Анти-Пастернак»?», - имея в виду скандальную книгу «Анти-Ахматова» некой Тамары Катаевой. - «Не скоро, - ответил Быков, объяснив, что к Пастернаку придраться значительно сложнее, чем к Ахматовой. - Но если всё же «Анти-Пастернак» появится – я лично разберусь». И Дмитрий Быков недвусмысленно повёл плечом.Вообще-то говоря, к тому времени «Анти-Пастернак» уже появился. Книга, правда, называлась несколько иначе - Pasternak. Но какая разница? Её написал Михаил Елизаров. Роман Pasternak номинировали на премию «Большая книга» 2007 года.Неправ был Быков. Пастернак оказался не менее уязвим, чем Ахматова. Нет и не было на земле писателя (музыканта, художника, сталевара, шахтёра…), которого, при желании, нельзя было демонизировать. Или втоптать в грязь.Месяца через два в Москве я случайно встретил Михаила Елизарова. Для начала – пересказал ему свой разговор с Быковым. И, оказывается, задел больную тему. Оказывается, Быков в каком-то интервью вроде бы оскорбил Елизарова. Так что, услышав от меня фамилию «Быков», Михаил Елизаров немедленно «завёлся». «Он за свои слова ответит, - грозно сказал Елизаров. – У нас в Харькове за такие слова…» К тому времени Елизаров в Харькове давно не жил, переехав в Берлин, а потом и в Москву.Рассказывать о том, что именно делают в Харькове с такими людьми как Быков, я не буду. Всё-таки я у Елизарова не интервью брал, а просто разговаривал. Кое-какие вещи произносить не этично. Но было очевидно, что Елизаров намерен как минимум поговорить с Дмитрием Быковым не без помощи кулаков. «А вы не пробовали с ним встретиться?» - спросил я. - «А зачем? Всё должно произойти само собой. Но если я его где-нибудь случайно увижу…»Оставив в покое Быкова, Елизаров переключился на нобелевского лауреата Бориса Пастернака. Это я понял, когда он произнёс: «Эта сытая гнусь…» О ком же ещё такое мог сказать Елизаров? Пастернак в интерпретации Елизарова был полным ничтожеством. Восхвалял Сталина. Вёл сомнительный образ жизни. И, что хуже всего, писал плохие стишки.Михаил Елизаров. vk.com/m_elizarovЕлизаров чеканил каждое слово. Его глаза… Среднестатистический писатель назвал бы такие глаза стеклянными. И дело тут, конечно, не в очках. Он, скорее всего, напоминал холодного героя андерсеновской сказки (тоже банальный образ). Казалось, что Михаил Елизаров действительно безоговорочно верит в то, о чем говорит и что пишет. В нём чувствовалась едва ли не фанатичная убеждённость. Или же он её хорошо разыгрывал. Досталось и стихам, и прозе Пастернака. Роман «Доктор Живаго», по мнению Елизарова, разрушает «единственно истинную духовность для России – православие». В книге Елизарова Pasternak Пастернак предстаёт бесом, носителем вселенского зла. Он выглядит ещё хуже, чем Лев Толстой, который «посеял истинное зло и был справедливо отлучён от церкви».Елизаров в разговоре со мной, можно сказать, близко к тексту цитировал свой роман, где Пастернак-поэт косноязычен «как бердичевский аптекарь». В пастернаковских стихах Елизаров услышал «отголоски древней зависти павшего Ангела-светоносца - Денницы к существу, созданному по образу Божьему и наделённому правом именовать». Недаром один из критиков написал, что Елизаров из тех русских писателей, кто ведёт свой литературный род от Смердякова. Какой там Пастернак? Как поёт Михаил Елизаров в песенке «С хирургами»: «Нет надежды на народные массы... А герои только Гитлер и Брейвик». «Сходить в могилу убийцей не хочется»Если Елизаров, не смотря на сообщения СМИ, себя убить вроде бы не пытался, то о Георгии Иванова ходили слухи похлеще. Будто бы он убивал других. По крайней, мере, одного человека. Позднее поэт Георгий Иванов напишет: «Я шучу, но тема об убийстве в моей биографии меня действительно начинает беспокоить… И сходить в могилу убийцей не хочется, знаете. Никогда никого не убивал. Чем-чем, а этим не грешен. Не только в жизни, но даже в стихах, тем более в мыслях… Так что прошу - верьте на слово - не убивал и не галлюцинирую убийствами».Откуда взялось, что поэт Георгий Иванов причастен к жуткому убийству? Поэт, переводчик и литературный критик Юрий Терапиано, эмигрировавший из России после участия в боевых действиях в составе Добровольческой армии, написал в одном из писем, кто способствовал распространению таких слухов. Ученик поэта Владислава Ходасевича Терапиано утверждал, что это сделал сам Ходасевич: «…во время ссоры Иванова с Ходасевичем Ходасевич разослал многим писателям и другим лицам такое письмо: якобы в Петербурге Адамович, Иванов и Оцуп (Николай Оцуп – русский поэт и переводчик. – Авт.) завлекли на квартиру Адамовича для карточной игры, убили и ограбили какого-то богача, на деньги которого затем все выехали за границу. Труп, разрезав на куски, вынесли и бросили в прорубь на Неве. Адамович нёс, якобы, голову, завёрнутую в газету. Можете себе представить, какой был скандал; до сих пор то здесь, то там, то в Париже, то в Ницце, кто-нибудь рассказывает: „знаете…“. Ходасевич клялся, что это правда и что будто бы ленинградская милиция требовала у парижской полиции выдачи „преступников“, но „большевикам было отказано, т. к. французы подумали, что выдачи требуют по политическим мотивам“».Михаил Елизаров. vk.com/m_elizarovО том, как на это отреагировал Георгий Иванов, рассказывается в предыдущей статье «По лезвию ножа». Если коротко, то написал, что сам к убийству был непричастен, в отличие от Адамовича. Более того, несмотря на вражду с Адамовичем, Георгий Иванов в 1953 году настоял на личной встрече – для получения расписки (это что-то вроде алиби). Адамович на встречу согласился и написал от руки: «Подтверждаю, что Георгий Иванов, живший в моей квартире в 1921-1922 г. г., уехал из Петрограда за границу осенью 1922 г. Я лично с М. В. Добужинским присутствовал при его отъезде на пароходе из Петрограда. 7/I - 1953 Г. Адамович». Эту расписку Иванов отослал писателю Роману Гулю, в архиве которого её и обнаружили. Таким образом, появилось ещё одно свидетельство того, что Иванов никого не расчленял и вообще покинул Петроград задолго до убийства.«За одним и тем же столом сидели Колчак, Савинков и Троцкий»О Георгии Иванове обычно пишут, что он один из крупнейших поэтов русской эмиграции первой волны. Здесь спорить нечего.Родился он под Ковно, умер во Франции. В Пскове вроде бы не жил. Но его поездка из Петрограда в Псковскую губернию, в Новоржев, получилась запоминающейся.Георгий Иванов – не только большой поэт, но и неординарный мемуарист. Но это как раз тот случай, когда к воспоминаниям надо относиться с предельной осторожностью. Его часто упрекали в том, что он был склонен к фантазиям. И чем ярче тот или иной эпизод в его мемуарах, эссе или очерках, связанных с Гумилёвым, Блоком, Адамовичем, К.Р., Мандельштамом, тем больше оснований перепроверять эту информацию. Многое проверить невозможно. Если Георгий Иванов пишет, что «в "Привале " за одним и тем же "артистическим" столом сидели Колчак, Савинков и Троцкий» (дело было незадолго до Октябрьской революции), то кто теперь это опровергнет или подтвердит?И всё же поездка в Новоржев действительно была. Не всем же петроградским литераторам отправляться в Порховский уезд, как это делали Чуковский, Ходасевич, Зощенко… Отчасти воспоминания Иванова похожи на воспоминания Ходасевича. Тоже командировка, тоже желание наконец-то сытно поесть и столь же абсурдные встречи с чекистами… Но по-своему абсурдные.Георгий Иванов отправился в Новоржев в конце 1920 года потому, что там с 1919 года учительствовал его друг - поэт и литературный критик Георгий Адамович. Адамович преподавал в Новоржеве литературу и историю, а мать Адамовича – французский язык.Однако просто так выехать из Петрограда было нельзя. Георгию Иванову пришлось добывать командировку, пользуясь тем, что Новоржев близко расположен к пушкинским местам. Предлог был выбран благородный. «В Н. (Новоржеве – Авт.) Псковской губернии, куда я направлялся, - вспоминал уже находясь в эмиграции Георгий Иванов в очерке «Чекист-пушкинист», - были свезены уцелевшие архивы и библиотеки из разгромленных усадеб, и надо было посмотреть их и разобрать. Мало ли что могло валяться там без призору в подвалах уездного Наркомпроса: ведь кругом были знаменитые «Пушкинские места». «Моя командировка, - объяснял Иванов, - не была совершенно дутой. Конечно, главным образом я ехал отдохнуть и подкормиться…»Вечерний Новоржев предстал перед Георгием Ивановым таким: «Розвальни, устланные соломой, мягко переваливаясь из сугроба в сугроб, заскрипели, наконец, по главной улице города - разумеется, «проспекту Карла Маркса». Огни светились кое-где за мутными стеклами мещанских домишек, снег таял, мужик нёс ведро, девчонка с криком бежала за курицей...» Думаю, что здесь Георгий Иванов фантазий себе не позволил.«Разве есть в нашей глуши понимающие люди?»Первые дни в Новоржеве Георгий Иванов «наслаждался жизнью», а именно «удивительно сытно завтракал, удивительно вкусно обедал, так же ужинал, валялся на диване в снятой …у какой-то вдовы-чиновницы комнате … или лениво прогуливался по проспекту Карла Маркса, от кладбища, с которого этот проспект начинался, до болота, которое его замыкало». А потом всё-таки решил, оправдывая командировку от Пушкинского Дома, порыться в архивах, но столкнулся с «неожиданными вещами». В уездном отделе Наркомпроса Георгию Иванову порекомендовали посетить товарища Глушкова, работающего в продовольственном отделе. Георгий Иванов посетил, и был сильно озадачен увиденным. Он шёл в отдел к мелкому советскому чиновнику, а попал в роскошный музей: «Это был музей, настоящий музей тридцатых годов. Всё, до мелочей, было выдержано в строгом и чистом стиле - от полированных спинок «Александровских диванов» до коллекции чубуков на характерной стойке. Вдоль стен очень просторной комнаты стояли шкафы красного дерева. Беглого взгляда на корешки находившихся в них книг было достаточно, чтобы убедиться, что передо мной богатейшая, тщательно подобранная библиотека пушкинской эпохи…»Встреча с товарищем Глушковым Георгием Ивановым описана подробно. «Да-с, каждую минуту, свободную от революционной работы, я посвящаю вот этому, - объяснил петроградскому гостю совслужащий. - Каждую минуту... хотя немного у меня этих минут. И вот за три года... результат, может быть, и скромный, хотя...» - Поразительный результат, - искренне похвалил я. Лицо Глушкова просияло. – «Рад, что оценили, рад, что оценили, - забормотал он. - Понимающего человека редко видишь, разве есть в нашей глуши понимающие люди? Я даже и пускать сюда не люблю - только ковры топчут, книги треплют... Учителишки какие-нибудь, экскурсанты... С ихним ли носом... Рад, очень рад, товарищ. Вот, взгляните...» Он разворачивал папки, доставал редкую книгу, снимал со стены рисунок, совал мне в руку увеличительное стекло: - «На росчерк обратите внимание, на росчерк». И далее в том же духе…По словам Георгия Иванова, была ещё и вторая встреча, даже более неформальная, когда товарищ Глушков встретил его с вином при свете двух высоких бронзовых канделябров. Одет он был в «широкий восточный халат - настоящий «архалук» пушкинских времён».Всего описывать не буду, но мне кажется, что здесь Георгий Иванов, наконец, подключил фантазию.«Ни одного расстрела не пропускает»«Командировка» подходила к концу. Обильная и жирная пища перестала Георгия Иванова развлекать. «Скука же была адская. К тому же электричество в этом благословенном уголке подавали только три раза в неделю - остальные четыре вечера приходилось сидеть при крошечной лампадке-коптилке, при которой ни читать, ни работать не было никакой возможности…». Так что петроградский гость собрался домой.Мужик, отвозивший Иванова на станцию, показал кнутом в сторону, пояснив: «Вот оно, гиблое место». – «Почему гиблое?» - «Глушков овраг. Нешто не слыхали?... Сколько тут народу лежит - с пол-оврага, не меньше. Всё Глушкова работа. Два года председателем Чека был, два года людей глушил. Теперь продовольственный комиссар. Ну да, всё одно - лизнула раз крови тигра, всю жизнь будет кровь пить. Хоть и продовольственный - ни одного расстрела не пропускает».Михаил Елизаров и Ирина Прохорова на вручении премии «Нос». vk.com/m_elizarovЕщё одна «чекистская» история у Георгия Иванова связана с Дзержинским, Мандельштамом и Блюмкиным (дело происходило – если происходило, ещё до убийства графа Мирбаха). Тихий Осип Мандельштам заметил буйного комиссара Блюмкина тогда, когда тот сидел за столом в ресторане и перебирал расстрельные ордера, подписанные Дзержинским. « Сидоров? – будто бы говорил чекист Блюмкин. - А, помню. В расход. Петров? Какой такой Петров? Ну, всё равно, в расход». Дальнейшее Георгий Иванов описывает так: «И Мандельштам, который перед машинкой дантиста дрожит, как перед гильотиной, вдруг вскакивает, подбегает к Блюмкину, выхватывает ордера, рвёт их на куски. Потом, пока ещё ни Блюмкин, никто не успел опомниться - опрометью выбегает из комнаты, катится по лестнице и дальше, дальше, без шапки, без пальто, по ночным московским улицам, по снегу, по рельсам, с одной лишь мыслью: погиб, погиб, погиб…» Это красивая история. Можно сказать - легенда, а особенно её окончание. Что может сделать против этой власти беззащитный поэт, чтобы хотя бы ненадолго остановить «машину смерти»?Но разве эту машину таким образом можно остановить? Разве что в писательских фантазиях. А наяву всё будет иначе… Мандельштам ещё немного поживёт, а Николая Гумилёва арестуют в комнате, в которой до этого жил Георгий Иванов.«Там остался русский человек»Георгий Иванов рассказывал, что будто бы, опомнившись, Мандельштам явился на квартиру одного из большевистских вождей Льва Каменева, и рассказал его жене, что натворил. Каменева дала пальто мужа, и вместе они будто бы отправились к Дзержинскому.«Дзержинский принял сейчас же, - пишет Георгий Иванов, - выслушал внимательно Каменеву. Выслушал, потеребил бородку. Встал. Протянул Мандельштаму руку. - Благодарю вас, товарищ. Вы поступили так, как должен был поступить всякий честный гражданин на вашем месте. - В телефон: - Немедленно арестовать товарища Блюмкина…» После чего Дзержинский якобы добавил: «Сегодня же Блюмкин будет расстрелян», а бедный Мандельштам попросил: « Если можно, не расстреливать…» Почему-то не любил Мандельштам расстрелы.Через несколько часов Мандельштаму сообщили, что Блюмкина расстреляли, а ещё через три часа – что выпустили на свободу, и он ищет доносчика по всему городу. Мандельштам бежал в Грузию, а начальник «германского» отдела ВЧК Блюмкин через некоторое время убьёт посла Германии графа Мирбаха, и его заочно приговорят к расстрелу.Мандельштам, после отсидки в Грузии, где его арестуют как «большевистского шпиона», вернётся в Советскую Россию… И далее в том же духе. «Первый человек, который попался Мандельштаму, только что приехавшему и зашедшему поглядеть, «что и как» в кафе поэтов, был… Блюмкин. Мандельштам упал в обморок. Хозяева кафе - имажинисты - уговорили Блюмкина спрятать маузер». Это рассказ Иванова.Думаю, что к мемуарным рассказам Георгия Иванова надо относиться точно так же, как к рассказам Сергея Довлатова. Там тоже могут действовать люди с реальными фамилиями и именами. Но это совсем не значит, что именно так всё и происходило. Хотя Георгий Иванов продолжал настаивать: «Ни одного слова о Мандельштаме я не выдумывал»Три года Иванов после Октябрьской революции безвылазно прожил в Петрограде, объясняя это тем, что «застигнутый наводнением, добравшись до клочка твёрдой почвы, отсиживаться на нём, ожидая, когда упадёт вода». Похожим образом вели себя тогда многие («в первые годы большевизма так, по разным углам, отсиживалась вся Россия»).Потом Георгий Иванов совершил свой первый выезд – в Новоржев, и понял, что в следующий раз надо уезжать дальше, хотя бы в Париж.«Нет в России даже дорогих могил, // Может быть, и были - только я забыл. // Нету Петербурга, Киева, Москвы. - // Может быть, и были, да забыл, увы. // Ни границ не знаю, ни морей, ни рек, // Знаю - там остался русский человек». Так писал Георгий Иванов.Знание того, что «там остался русский человек» не равносильно знанию «русского человека». Что ему надо? Кто ему милей – вор или кровопийца? В конце концов, товарищ Глушков, который уверял, что ведёт свой род от Александра Сергеевича Пушкина, тоже русский человек, но два года «людей глушил» - тоже русских людей. Вкус к изящному искусству ему запах крови не отбил. «Русский он по сердцу, русский по уму, // Если я с ним встречусь, я его пойму. // Сразу, с полуслова... // И тогда начну // Различать в тумане и его страну».Пройдёт четверть века, и 20 марта 1945 года в издающемся в США журнале «Новое русское слово» появится написанная ещё в январе статья собственного корреспондента «НРС» в Париже Якова Полонского со страшным названием «Сотрудники Гитлера». Там был приведён список русских эмигрантов, которые, по мнению Полонского, сотрудничали с нацистами. Список солидный: Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Серж Лифарь, Нина Берберова, Илья Сургучёв… Был в нём и Георгий Иванов.Но если с Мережковским было всё ясно без комментариев, тем более что к тому времени он уже умер, то с Ивановым всё было сложнее.Когда фашистская Германия напала на СССР, Дмитрий Мережковский выступил по радио с зажигательной речью, в которой говорил о «подвиге, взятом на себя Германией в Святом Крестовом походе против большевизма». Мережковский, когда-то увлекавшийся фашистскими идеями Муссолини, летом 1941 года считал Гитлера подходящим «орудием» в борьбе против «царства Антихриста», то есть против СССР.Но Георгий Иванов ни с чем подобным не выступал. Более того, он, находясь на оккупированной немцами французской территории, в отличие от многих других русских литераторов, нигде не печатался. Но в списке «сотрудников Гитлера» всё равно оказался.Иванов в ответ старался бодриться и даже иронизировать. В 1947 году он написал в Нью-Йорк журналисту Александру Полякову: «…Шлю Вам привет от фашиста, продавшего Россию Гитлеру и купавшегося в золоте и крови во время оккупации. Таковы, насколько мне известно, слухи обо мне …» Сохранилось письмо Иванова к писателю Марку Алданову (родственнику Полонского). «К сожалению, - писал Георгий Иванов, - я бессилен оправдаться в поступках, которых не совершал... Я не служил у немцев, не доносил (на меня доносили, но это как будто другое дело), не напечатал с начала войны нигде ни на каком языке ни одной строчки, не имел не только немецких протекций, но и просто знакомств, чему одно из доказательств, что в 1943 году я был выброшен из собственного дома военными властями, а имущество моё сперва реквизировано, а затем уворовано ими же». Чаще всего приводятся только эти слова Георгия Иванова. Но в письме есть ещё продолжение: «Конечно, смешно было бы отрицать, что я в своё время не разделял некоторых надежд, затем разочарований - тех же, что не только в эмиграции, но еще больше в России разделяли многие, очень многие…» Действительно, первоначально многие русские противники большевиков надеялись на «немецкое оружие». Однако осторожный Иванов свои надежды предпочитал не афишировать.Как бы то ни было, но после публикации «Сотрудников Гитлера» с Георгием Ивановым многие старались дела не иметь. Иванов написал Алданову: «Таким образом, я по-прежнему остаюсь в том же положении парии или зачумлённого…»В ответном письме Алданова есть такие строки: «Вы сами пишете: "Конечно, смешно было бы отрицать, что я в свое время не разделял некоторых надежд… Как же между Вами и мной могли бы остаться или возобновиться прежние дружественные отношения? У Вас немцы замучали "только" некоторых друзей. У меня они замучали ближайших родных…»«Конечно, есть и развлеченья»У Георгия Иванова есть стихотворение, заканчивающееся такой строфой: «Конечно, есть и развлеченья:// Страх бедности, любви мученья, // Искусства сладкий леденец, // Самоубийство, наконец».«Сладких леденцов» в его жизни было немало, прожил он 63 года и умер во Франции в 1958 году своей смертью.Александр Блок, считавший Георгия Иванова одним из самых талантливых среди молодых стихотворцев, в 1919 году, ознакомившись с его сборником стихов «Горница», написал: «Это - книга человека, зарезанного цивилизацией, зарезанного без крови, что ужаснее для меня всех кровавых зрелищ этого века; - проявление злобы, действительно нечеловеческой, с которой никто ничего не поделает, которая нам – возмездие».Итак, как показывают недавние события, бывает, что поэты сами себе наносят ножом увечья, а бывает, что расправу совершает цивилизация. Второе происходит чаще.В упомянутом сборнике Георгия Иванова «Горница» есть стихотворение «Фигляр». Оно начинается со слов: «Я храбрые марши играю,// Скачу на картонном коне // И, если я умираю,// Все звонко хлопают мне».Фигляров в литературном мире всегда было предостаточно. Послушайте, если хватит терпения, матерные песенки Михаила Елизарова, в которых с трудом отыщется что-нибудь цензурное, вроде этого: «Мы желаем вам ГУЛАГа - London, // Strasbourg, Lady Gaga. // Ножницы, бумага, камень - // Сатана и адов пламень». В газете «Завтра» Владимир Бондаренко назвал нескольких популярных русских писателей начала ХХI «весёлой реваншистской компанией». Но это специфическое веселье. Оно воинственное. Но чем воинственнее веселье, тем естественнее насильственная смерть. Смерть превращается в глумление.У Георгия Иванова стихотворение «Фигляр» заканчивается так: «И, если я умираю, // Звенят мои бубенцы».Без шутовских бубенцов смерть вроде как становится недействительной.Чтобы оперативно получать основные новости Пскова и региона, подписывайтесь на наши группы в «Телеграме», «ВКонтакте», «Яндекс.Дзен», «Твиттере», «Фейсбуке» и «Одноклассниках»