Как после атомной войны. После передачи епархии бывшее военное училище стало территорией разрухи

В начале прошлого века в Саратове был уничтожен Спасо-Преображенский монастырь. Сейчас на том же месте столь же варварскими методами разрушается бывшее химическое училище. Одна из самых известных «заброшек» Саратова находится в районе Стрелки, военное учебное заведение было закрыто в 2009 году. Огромную территорию со зданиями и коммуникациями по распоряжению федерального правительства безвозмездно передали саратовской епархии для восстановления мужского монастыря. Большая часть бывшего училища до сих пор пустует и разрушается. «Нашим даже прийти некуда» «Когда мимо КПП проходим, жена меня за руку дергает: не смотри, не трави душу!» – вздыхает Степан Лашин, бывший директор музея химучилища. От КПП ничего не осталось. На этом месте строят новые кирпичные ворота с золотой маковкой. Стройплощадка обнесена металлической сеткой. Рабочих не видно. Через дыру в ограждении, оглядываясь по сторонам, протискиваются два потертых мужичка. Лашин закончил химическое училище в 1969 году. Как он вспоминает, курсантами восхищались. «В кино и театр нас водили строем, с песней. Вот идет наша рота – 208человек – и на Сенном встречается с ротой из ракетного училища… Весь рынок на нас смотрит, даже трамваи останавливались», – говорит Степан Алексеевич. Степан Лашин По территории училища можно было изучать историю города. Читальный зал располагался в здании Димитриевской церкви Спасо-Преображенского монастыря, закрытого в 1926 году. На стадионе обнаруживались остатки могил кладбища, ликвидированного в 1931-м. Часть казарм была построена для курсантов пехотного училища, действовавшего на этой территории до 1954 года (выпускниками этого учебного заведения были Василь Быков и Петр Тодоровский). Курсантом Лашин видел вишни и яблони, посаженные на территории в первые годы существования «химдыма». В 2000-е многие деревья вырубили. «Училище стало выглядеть пустынным. Вместо тени от огромных тополей остался раскаленный асфальт, – пишет Лашин в своей книге «Район Стрелки: вчера и сегодня». – Поменялись и кумиры. Огромными портретами Анатолия Сердюкова завешали снаружи все стены казарм, общежитий и корпусов. Возможно, тополя выпиливали для того, чтобы не закрывали изображений начальства». В августе 2009-го курсантов отозвали из отпуска. «Состоялось построение. Курсанты попрощались с боевым знаменем и убыли на вокзал, а далее в Кострому. Здания и коммуникации, полностью подготовленные к началу учебного года, начали «бомбить», – вздыхает Степан Алексеевич. Через год, в октябре 2010-го, премьер-министр Владимир Путин подписал распоряжение о безвозмездной передаче комплекса зданий училища саратовской епархии. Весной 2011-го Синод принял решение об открытии Спасо-Преображенского мужского монастыря. Были снесены лабораторный и учебный корпуса, клуб и теплица. Листая свою книгу, Степан Алексеевич показывает эпиграф к последней главе: «Умом Россию не понять». «Не удержался, чтобы не процитировать Тютчева. Почему в Саратове, где так много ветхого жилья, рушатся вполне пригодные к использованию здания? Почему брошена огромная территория с инженерными сетями и складскими помещениями? Мы действительно можем себе такое позволить?» Как после атомной войны Вдоль бетонного забора поднимаемся ко второму КПП на улице Волгоградской, где во время существования училища выезжала техника. Теперь здесь черные кованые ворота и магазинчик с вывеской «Монастырская выпечка». Новенькая асфальтовая дорожка ведет к церкви Дмитрия Солунского. Здание отреставрировано. Перед ним – клумба с красными левкоями и декоративные фонарики на кованых столбиках. За голубыми елями (один из начальников училища привез саженцы из родной Кабардино-Балкарии) маленький освоенный участок территории заканчивается. На плацу замер оранжевый экскаватор с пневмомолотком. Заметных повреждений асфальту он не нанес. Время справляется с этой задачей гораздо эффективнее: сквозь трещины пробиваются молодые ясени и вязы. Слева стоит настоящий молодой лес. Ни газонов, ни дорожек, ни спортивного городка – всё исчезло в зарослях. Пробираясь через бурьян, неожиданно наталкиваемся на остатки скамеек. Нужно быть осторожным – тут и там попадаются канализационные люки без крышек. Двери бывшей столовой распахнуты. На первом этаже – гардероб с металлическим ограждением, украшенным геометрическим узором (такой был, наверное, в каждом учреждении советского общепита). Снизу, из подвала, пахнет общественным туалетом. На ступеньках валяются грязные матрасы. Судя по всему, здесь гнездятся бомжи. В офицерской столовой – еще одна примета «доисторического» шика: стойка буфета обшита бордовыми панелями из кожзама. В 1990-е в этом зале проводились дискотеки, на которые мечтали попасть многие саратовские девушки. Завязавшиеся здесь знакомства имели неплохие перспективы, ведь курсанты понимали, что жену лучше выбрать в городе, до выпуска и отправки в гарнизон. За березовой рощей – трехэтажная сталинка, казарма №2. Внутри целы паркетные полы, доставившие немало незабываемых минут дневальным. «Ёлочки» и «квадраты» не мыли водой, а натирали мастикой. Сейчас на полу валяются военные журналы из библиотеки, гроссбухи с надписью «Опись имущества» или «План-конспект занятий по боевой подготовке», раскисшие ушанки и валенки. В спортзале перед огромным зеркалом (от него осталась рама с несколькими осколками) – куча шприцев и ведро с пустыми водочными бутылками. На училищном стадионе теперь – монастырский сад. Здания спортивной кафедры выглядят так, как будто атомный конфликт со «стратегическим партнером», которого опасались в годы создания училища, произошел именно здесь. В тренажерном зале крыша пробита в нескольких местах, листы гофрированного металла свисают внутрь. В игровом зале для волейбола и баскетбола с потолка, кружась, падают желтые листья. Точнее, никакого потолка здесь уже нет, вместо него – ветви разросшихся деревьев. В борцовском зале можно прочитать надпись на стене: «Рукопашник, помни: природа изобрела человека, но запасных частей к нему нет». Почему вокруг «химдыма» не водились кошки Тарас Соляник, в 1994-1999 годах курсант химического училища (института РХБЗ): «Я родом из другого региона. Родители за время обучения смогли приехать только на присягу и на выпуск. Местные ребята ходили в увольнения, а я по два-три месяца сидел в казарме. Хотелось всё бросить, ведь два года отслужил, в армию уже не надо (процентов 20 ребят после второго курса действительно написали рапорта на увольнение). Надо было себя перебороть. Я встретил Светлану – будущую жену, и мне больше не было одиноко. Курсантская казарма не отличается от солдатской.120 кроватей, посередине – «взлетка», кирзовые сапоги, форма на стульях, шинели на плечиках. В 6.00 – подъем. 120 человек вскакивают за пять секунд. На третьем курсе курсанты переходили в общежитие, где были комнаты на четырех человек. Учиться было сложно. Одной из самых строгих считалась преподавательница высшей математики. На втором курсе я сдал экзамен с четвертого раза. Повезло: заучил пример наизусть, и именно он мне попался. Один из преподавателей любил давать на экзамене необычные задания. Говорит мне: брось зачетку в щель под дверью. Если проскочит, поставлю тебе «4». Я понимал, что не каждому такое предложат. У меня был один шанс. И я попал. Поначалу я не понимал химию. Но к старшим курсам эта дисциплина стала интересна всем, потому что начались опыты на животных. Из увольнения все приносили кошек. Собака не подходит, она может укусить, а крыса маленькая, на ней ничего не видно. Кололи кошке отравляющее вещество, фиксировали картину поражения. Позвоночник животного изгибается, изо всех желез начинаются выделения. Потом кошке вводили атропин. Он блокирует действие ОВ, но не восстанавливает нервную систему. Кошка выживала, но была уже не та. После лабораторных вокруг КПП кишели коты в соплях и их хозяйки. Дальше проходной возмущенных бабушек не пускали, а дежурному даже весело с ними пообщаться. Спустя годы могу сказать: нисколько не жалею, что поступил в училище и выбрал военную службу. Армия обеспечила меня всем. У меня есть и жилье, и пенсия, и семья. Очень жаль, что училища больше нет». В одиночку не ходить Александр Щелков, курсант 1994-1999 годов: «Химическое училище отличалось порядком на территории. Всё было ухожено, покрашено, почищено. Сейчас в интернете смотрю на то, что от него осталось, и сердце кровью обливается. Думаю, после закрытия училища можно было разместить на этой базе кадетский корпус. Все ждали воскресенья, когда проводились турниры КВН. С 3-го курса, подписав контракт, мы получали свободный выход в город. С курсантами других училищ отношения складывались по-разному. Ракетчиков мы называли «кресты» из-за их эмблемы – скрещенных пушек. Ребята из училища МВД порой вели себя высокомерно, у них было прозвище «рексы». Нас называли «дустами». Это было мальчишество, понятное в таком возрасте. Вообще же, дисциплина в химучилище находилась на первом месте. По территории училища ходили патрули. Курсантам было запрещено одиночное передвижение, за исключением дневальных. Военное образование помогло мне выработать организованность, дисциплинированность, стать человеком. У меня есть жена, двое детей, квартира. Я не бедствую». Портянки и волшебный гвоздь Сергей Рязанцев, курсант 1995-2000 годов: «Это училище закончил мой отец, поэтому и я поступал сюда. Это был военный оазис в центре города: техника, приборы, всё это работало как гигантский отлаженный механизм. Мы получали две специальности – военную и гражданскую. Изучали черчение, сопромат, гидродинамику, электротехнику. Химий было пять видов – неорганическая, органическая, коллоидная, аналитическая, химия отравляющих веществ. У нас было пять взводов. Тот взвод, который первым проходил новую тему, рассказывал остальным. На самостоятельной подготовке мы назначали восемь человек, которые завтра вызовутся желающими отвечать. В первый год меня ругали за то, что я медленно обуваюсь. Дело в том, что у меня был «волшебный гвоздь»-сотка. Им я подворачивал кончик портянки. Из-за этого задерживался, зато у меня за пять лет не было ни одной мозоли. Портянки – хорошее изобретение, я в них проходил до выпуска. В носках отцы и деды войну бы не прошли. Училище научило меня ориентироваться в сложных ситуациях, принимать решения и нести ответственность. Я достиг того, что планировал будучи курсантом, – звание подполковника, квартира, пенсия, жена, двое детей. Из трех российских химучилищ наше было лучшим по материальному обеспечению. После закрытия института РХБЗ можно было разместить там химический факультет гражданского вуза». «Играй до конца!» Дмитрий Генералов, курсант 1994-1999 годов: «У нас в семье все были военными, и я продолжал династию. Казарменная жизнь не была для меня неожиданностью, ведь я с детства занимался спортом и привык жить в коллективе. Среди курсантов люди попадались разные: кто не сел, тот туда пошел, и такое бывало, это же 1990-е. Я был мальчик неспокойный, в увольнения меня не пускали, и все пять лет я бегал в самоволки. В окно смотрю вечером: ротный ждет троллейбус на остановке – значит, пора. В заборе вокруг училища была узкая щель, я вылетал через нее как ракета. Дома успевал покушать, в карты поиграть в подъезде, семечки погрызть. Через пару часов слышу – рота поет. Значит, возвращаются в казарму с плаца после вечерней прогулки. Бегу обратно и сажусь в курилке, как будто никуда не отлучался. Единственное официальное увольнение мне дали так. Намечался лыжный кросс на 10километров, куда должен был приехать генерал. Мне говорят: ты лыжник, вперед. Я пытаюсь объяснить, что занимался горными лыжами, а это совсем другое. Никого не волнует. Ладно. Напарафинил лыжи. Вышел на старт. И у меня ноги разъехались. Что делать? Гору я знаю прекрасно. Забежал за поворот, жду. Вижу – перворазрядники возвращаются. Следом можно и мне. Отжался раз тридцать, чтобы запыхаться, лицо снегом натер. Прибегаю на финиш, падаю, типа без сил. Генерал говорит: молодец, на второй разряд пробежал! Врач училищный отводит меня к дереву, сует нашатырь. Я тихо говорю: со мной все нормально. Он так же тихо отвечает: играй до конца! Все пять лет я старался сбежать, а ротный говорил: вы будете вспоминать учебу здесь как лучшие годы. Так оно и произошло. Когда училище закрыли, я почувствовал, что мой дом разрушили. Раньше я ездил вдоль забора, заходил на территорию. А теперь, когда всё в таком состоянии, и смотреть не хочу, одни слезы».