Человек с нормальным зрением: памяти Владимира Войновича

Умер писатель и диссидент Владимир Войнович – человек, у которого было нормальное зрение В одной из книг он рассказывал, как врач сообщил Бернарду Шоу, что у него нормальное зрение. «Такое же, как у большинства?» – спросил Шоу. «Нет, – сказал врач, – нормальное зрение встречается у людей очень редко». Владимир Войнович был человеком с нормальным зрением, не затуманенным ни верой в светлое будущее, ни ностальгией, ни любовью к метафорам, ни советским и новорусским романтизмом. Он видел, что творится вокруг, и умел сказать об этом – иронично, спокойно и точно. Он прожил 85 лет. Жил долго и весело, писал стихи и автопортреты, его цитировал глава государства и искренне ненавидела советская номенклатура, его чуть не убил КГБ, его выдавили из страны, когда он начал печататься на Западе. Войнович написал самый длинный и самый грустный российский анекдот – роман в трех частях «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина», антиутопию «Москва 2042», которая в последние годы начала уверенно превращаться в реальность, и два без преувеличения великих текста. «Четырнадцать минут до старта» – неофициальный гимн космонавтов, и письмо главе государства в ответ на указ о лишении Войновича советского гражданства: «Господин Брежнев я Вашего указа не признаю и считаю его не более чем филькиной грамотой. Юридически он противозаконен, а фактически я как был русским писателем и гражданином, так им и останусь до самой смерти и даже после нее». Он был абсолютно бесстрашен, и если можно говорить о настоящем герое его произведений, то это, безусловно, сам автор. Человек, способный написать Брежневу, что его, Брежнева, сочинения будут сданы в макулатуру. Человек, способный написать о «кольцах враждебности» вокруг Москвы 2042 года, вывести в романе Гениалиссимуса-гэбэшника, придумать генерал-майора религиозной службы Отца Звездония, – и сказать потом, что пророком себя не считает. Человек, способный показать начало Великой Отечественной войны как хаос и абсурд. О песне «Четырнадцать минут до старта», ставшей своеобразным памятником романтике 1960-х, Войнович рассказывал, что дама из музыкальной редакции просила исправить строчку о пыльных тропинках далеких планет: пусть будут «первые тропинки», «новые тропинки», – но Войнович отказался что-либо менять. Когда песню процитировал сам Хрущев, Войнович поинтересовался у редакторши, не надо ли поменять на что-нибудь «пыльные тропинки». «Вы смеетесь! Вы знаете, кто цитировал эти строки?» – закричала дама. Вот это он ненавидел: трусливые вопросы с очевидными ответами, идеологическое подхалимство, готовность кричать «Да здравствует Гениалиссимус!». Проза Войновича устроена так, будто он аристократ, а советская власть его оскорбляет – своим абсурдом, своими бессмысленными требованиями, своей самоубийственной жестокостью. И вот он, книга за книгой, пытается объяснить ей, подробно и внятно, почему она не права, глупа, сожрет сама себя и собою же подавится. «Чонкин» – не эпатаж и не нападение, это подробный рассказ об устройстве советского мира, причем рассказ человека, который, кажется, изначально находится вне этого мира. Неудивительно, что Войновича выдавили на Запад (сказав, буквально, что «терпение советской власти и народа кончено»), неудивительно, что его травили и в прямом, и в переносном смысле. Войновичу, к счастью, всегда не хватало пафоса и самовлюбленности, чтобы стать Великим писателем земли русской, – как и его Чонкину не нужен был пафос, чтобы стать героем. Чонкин – нескладный, не самый умный мужичок, который не умеет хитрить, невинный Иван-дурак, никому не нужный часовой посреди идеологического хаоса. Войнович вынужден был уехать в 1980-м, ему вернули гражданство в 1990-м. Он написал еще много книг, дописал своего «Чонкина», получил Государственную премию, но к абсурду власти лучше относиться не стал. У него было нормальное зрение: он осуждал боевые действия в Чечне, считал глупостью присоединение Крыма к России, призывал освободить режиссера Олега Сенцова. Оставался русским писателем и гражданином – до самой смерти и даже после нее.-