Отложенный приговор

Исаак Бабель (12 июля 1894 – 27 января 1940) привнёс в русскую советскую литературу густую терпкость еврейского фольклора, библейское отношение к жизни и смерти, избыточную метафору, как средство предельного «обострения» текста. «Оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова, нежный свет загорается в ущельях туч, штандарты заката веют над нашими головами». Предметом исследования писателя (цикл рассказов «Конармия») был человек за пределами общепринятых представлений о жестокости и милосердии, добре и зле. Если герои Достоевского (Раскольников, Ставрогин, Иван Карамазов) «научно» и единично отпадали от Бога, Бабель в «Конармии» показал отпавший от Бога народ, которому революция и Гражданская война позволили «всё». И народ, без лишних переживаний и внутренних терзаний: «Интернационал кушают с порохом и приправляют лучшей кровью», воспользовался этим правом, легко и естественно перешёл черту, отделяющую человека от зверя. Такой взгляд на революцию и Гражданской войну, естественно, не мог понравиться руководителям советского государства. В «Конармии» не было ни одного положительного героя. С критикой Бабеля выступили Будённый, Ворошилов и сам Сталин. Писателю был вынесен отложенный смертный приговор. Бабель был одним из виднейших представителей «южной», некоторые литературоведы называют её «одесской», литературной школы. Помимо него к ней относят Багрицкого, Катаева, Олешу, Ильфа и Петрова, Паустовского. Это была литература, менявшая общепринятые стандарты русского языка, вводившая в обиход новых героев типа бандита Бени Крика из «Одесских рассказов» Бабеля и «великого комбинатора» Остапа Бендера из романов Ильфа и Петрова. Горький, ещё до революции опубликовавший в журнале «Летопись» рассказы Бабеля, считал его романтиком. Наверное, он был прав. Но есть две большие разницы между исполненной юмора, мудрости и симпатии к героям романтикой «Одесских рассказов» и кровавой (на грани патологии) романтикой «Конармии». Творчество Бабеля – ярко расцветшая ветвь еврейской литературной традиции на рассечённом «молнией» революции кровоточащем древе русской словесности. Тут и несвойственная классической русской литературе физиологичность образов: «Голубые дороги текли мимо меня, как струи молока, брызжущие из многих грудей». И специфическое отношение к Иисусу Христу: «Тогда Иисус, видя томление женщины, жаждавшей мужа и боявшейся его, возложил на себя одежду новобрачного и, полный сострадания, соединился с Деборой, лежавшей в блевотине». Эту тему, кстати, очень талантливо продолжил современный молодой писатель Олег Зоберн в недавно опубликованном романе об Иисусе Христе. Жизнь Бабеля полна тайн и странностей. В 1918 году он был штатным сотрудником ЧК, всю жизнь крутился вокруг «расстрельных» вождей: Ягоды, Ежова. Неоднократно мог эмигрировать (его надолго отпускали за границу), но почему-то этого не сделал. По свидетельству современников, был «умнейшим человеком», но до последнего надеялся «переиграть» карательную машину. Узнав в тюрьме о заключении пакта Молотова-Риббентропа, сказал: «Теперь меня точно расстреляют». На суде просил сохранить ему жизнь, чтобы «завершить начатые произведения». Бабель, как и многие писатели и поэты того времени, пережил очарование насилием как методом решения любых социальных (и не только) проблем. Лучше всех это сформулировал Есенин: «Розу белую с чёрною жабой // Я хотел на земле повенчать…» Но этот «брак» невозможен. Революцию можно уподобить источнику света, на который, как бабочки, летят люди искусства. Им кажется, что этот свет рассеет вечную и злую тьму. Итог, как правило, один: отложенный приговор и гениальные произведения, открывающие (часто помимо воли авторов) истинную природу революционного «света». Такие, как «Конармия».