Бабкен Митарджян: летом Владикавказ становится "фастфудовым" раем

Бабкен Митарджян — выпускник филологического факультета Северо-Осетинского государственного университета той поры, когда лекции там читал доктор филологических наук Ирлан Хугаев. Поэт, журналист, учитель литературы и русского языка в старших классах средней школы уже много лет работает и живет в Калининграде. — Кто вам привил любовь к чтению? — Первый вопрос — самый замечательный. Ответ покажется странным: советское телевидение. Как это ни странно звучит, именно оно. Сейчас у человека есть возможность открыть любое видео или любой фильм и пересматривать его столько раз, сколько он пожелает. А лет тридцать назад: пропустил серию кино, не уточнил в программе ТВ, когда начинается, а хочется узнать, что же дальше. А книга всегда под рукой. — Есть книга, которая в юности или в детстве вас перевернула? — Если совсем в глубину, то и не вспомню. Мы, как в балладе Высоцкого из фильма о Робин Гуде, начинали с Дюма, Скотта, Сабатини, Майн Рида… Но больше всего, конечно, повлиял после всего этого Морис Дрюон, показавший ту же эпоху рыцарей без рыцарских прикрас. Такое голенькое грязное Средневековье. Только много лет спустя я осознал, что именно этот контраст — романтика и реальность — позволяют сохранить равновесие не только в литературе. Бабкен Митарджян — Когда вы учились в школе и потом в университете было так, что вы отстаивали свой взгляд на произведение? То есть было так, что вы не соглашались с общепринятой трактовкой героев или в целом, произведения? — Конечно, и так развлекался. Классе в седьмом прочитал "Евгения Онегина", так зацепило, что даже выучил наизусть первые две главы, почти целиком. Потом уже, когда дошли по программе, совершенно не мог понять, о чем написано в учебнике литературы. Долго доказывал, что Онегин это просто юноша, который в меру возраста еще слишком смел, а Татьяна — не бедная наивная девочка, а истинная женщина, которая отомстила за унижение. Помните, прежде чем отчитать Евгения она так страстно произносит: Онегин, помните ль тот час, Когда в саду, в аллее нас Судьба свела, и так смиренно Урок ваш выслушала я? Сегодня очередь моя. Про Наполеона вообще молчу. В школе меня, по факту, упорно убеждали, что Лев Николаевич — идиот, который не знал истории и не имел элементарной логики. Цитата, дословно, из свежего ответа на муниципальном экзамене по литературе ученицы 10-го класса: "Толстой хотел показать, что Кутузов был гений, а Наполеон — маленький, злой, закомплексованный. Не разбирался в стратегии и тактике, не щадил своих солдат, поэтому проиграл Бородинское сражение и сжег Москву". И хотелось бы сослаться на неграмотность, но сам слышал абсолютно то же самое от моей любимой учительницы по литературе. Девушка была ни при чем — просто заучила. — Способен ли ученик старших классов в полной мере воспринять авторов и всю глубину произведений, которых изучают по школьной программе? Ведь еще нет жизненного опыта и прожить полноценно книгу по сути невозможно. — Ни ученик, ни мы с вами в полной мере не сможем проникнуть в какое-либо произведение, если не поставлена такая цель уважаемым профессором филологии. Особенность литературы и искусства в целом в том, что автор пишет, как кажется, одно произведение, но на самом деле им написано столько произведений, сколько у этого романа, или рассказа, или стихотворения читателей. Думаю, что в живописи то же самое: "Черных квадратов" или "Вечерних кафе в Арле" столько, сколько человек над ними задумалось. Но если глубже, то представьте, что вы прочитали "Гамлета" в 10-м классе — это одно произведение, потом перечитали его спустя год — и уже совсем иначе, спустя десять лет — вы читаете совершенно новую, незнакомую вам книгу. — Какой Ирлан Сергеевич как педагог? В чем его изюминка? — Ирлан Сергеевич — педагог блистательный, и, в первую очередь, его изюминка в том, что никаких педагогических шаблонов, стереотипов, методик, по-моему, никогда не использовал и не вспоминал. Он тончайший психолог, чувствующий людей, а этого более чем достаточно, чтобы спокойно прикуривать от костра из идей Макаренко, Ушинского, Монтессори и других, не подражая ни одному из них, не заимствуя, не играя по чужим правилам. А в сочетании с высочайшей эрудицией и умением объективно анализировать ситуацию — это педагог, который никогда не повторится и которого никто никогда не повторит. И подобного человека я не только никогда не встречал, но со временем понял, что на самом деле нужно понимать под словом "личность". При этом я не романтизирую образ. Но прекрасно помню, как, спустя месяц, выкинул все распечатки методик и рекомендации завуча, от применения которых были только проблемы, и вспомнил об Ирлане Хугаеве. Я не подражал, а постарался быть собой, но приблизиться, насколько это возможно, к его уровню и ощущению темы, людей и философии. И все встало на свои места. Еще спустя месяц, в слякотный мартовский вечер позвонил ему и искренне поблагодарил за то, что он есть. Созданный им образ в некотором роде — маяк, при этом маяк, спасающий там, где сереют отличники изучения методик, любящие нелогичные, закрученные не совсем осознанно педагогические термины. — Какие у вас подходы к преподаванию? — Никаких. Я бы пересказал вам тезис о разнице между академическим профессором с бородой и современным. Но это лучше сделает сам автор-профессор. Но это тоже из того, что помню и применяю. Если честно, есть куча рекомендаций, в которых написано, как надо и что надо, но как только я что-нибудь воплощал по этим методикам, то получался бред. Урок, пара — это театр в хорошем смысле этого слова. А дальше по Станиславскому: либо вам верят, либо нет. Бабкен Митарджян — За что вас любят и не любят ваши ученики? — У нас декларируется перманентное состояние вражды: в споре познается истина. Каждая идея или мысль должна подвергаться всесторонней критике, в меру возможностей. — Можно говорить о том, что современное поколение — это в массе своей юные циники, для которых любовь — это нечто практичное, лишенное духовных и высоких идеалов? — Истинный цинизм — это достояние очень высокого интеллекта. Современное поколение молодежи, скорее всего, это немного индивидуалисты, эгоисты, но такие же романтики, как все всегда в этом возрасте. Они слушают "попсу" — массовая культура рассчитана на романтические эмоции, которых истинный циник лишен. Другое дело, что современный романтический герой обладает иными чертами: он высокомерен, силен, считает, что все крутится вокруг него, но эрудиция и благородство заменены предпринимательской хваткой. Представьте, что цель графа Монте-Кристо вдруг изменилась: вместо справедливости он решает создать транснациональную корпорацию и становится жадным до каждого франка. Бабкен Митарджян — Есть ли у вас ученики, которые делятся с вами своими литературными пробами пера? — Да. Сейчас в меньшей степени, но маленькое сообщество на площадке одной из гостеприимных детских библиотек до недавнего времени успешно существовало. Многие его участники уже заканчивают вузы. — Что самое сложное в профессии учителя? — Самое сложное — не стать "учительницей"… — Известно, что в живописи "смерть" искусства наступила после "Черного квадрата" Малевича, а какое литературное произведение можно назвать подобной точкой невозврата? — Живопись в меньшей степени привязана к этносу, чем литература. Для каждой страны, наверное, есть свое такое произведение. В русской литературе — таких, думаю, нет. — Почему Пушкина считают гением? — Кто-то считает гением Пушкина; Бродский, например, считал гением Баратынского; некоторые мои знакомые — Джобса или Тинькова. Но для кого-то Пушкин — гений, а для большинства — такая фраза — стереотип. Пушкин уже давно в большей степени бренд. — Что должен понять ученик, прочитав "Евгения Онегина"? — Лучшие произведения элитарной литературы ничему не учат и ничего не пропагандируют. Они создают в обществе определенные модели мировоззрения и нечто, что можно назвать виртуальным опытом. Если у человека есть такой опыт, он может видеть и слышать любого собеседника. Он будет инициативен. Не зря утверждают, что того, кто читает — слушают те, кто не читает. Хотя надо понимать, перефразируя Брюса Ли, что лучше тысячу раз прочитать одну книгу, чем по одному разу тысячу книг. — Когда вы осознали в себе поэтический дар? — Я до сих пор сомневаюсь, не поторопился ли я, подпустив такую мысль. Скорее всего, — ошибся в юности. Бабкен Митарджян — Планируете ли издать книгу? — Где-то в подсознании такая мечта, как у любого самолюбивого человека, есть. Но в реальности пока не понимаю, зачем. — Как вы относитесь к критике? — В общепринятом значении этого слова — негативно. Как правило, критиканов в мире немеряно. А с точки зрения истинного значения этого слова — положительно, как к любой аналитике, которая выявляет ошибки и позволяет выстраивать стратегию развития. — Кто ваши любимые поэты? — Любимые поэты — Гумилев и Блок, хотя Блока терпеть не мог именно со школьных времен. Потом долго понимал умом, что тянет к нему, но внутреннее отвращение, ассоциированное со школой, мешало расслабиться. Потом ушли эмоции и осталось, наверное, самое нормальное ощущение: объективное и беспристрастное признание того, что тот, кто вызывал неприятие, на самом деле — гений. Гений — не в оценочном понимании. Но ближе всего почему-то Гумилев. Когда-то уже давным-давно Ирлан Хугаев старался передать свои впечатления от Брюсова, которого, как известно, поэтом отказываются считать, как и Гумилева, и он употребил одно хорошее выражение: "Он (Брюсов) — теплый". Теперь то же могу сказать я про Николая Степановича. — Расскажите, как вы оказались в Калининграде? — Не поверите, на самолете. Я и собирался сюда заглянуть, но не думал, что застряну. — Как вы там осваивались? Чем вам дорог этот город, а чего не хватает? — Вы знаете, на этот вопрос мой ответ мало кому понравится. Я не привязан к городам, как географическому пункту. Мне больше интересны люди. Во Владикавказе у меня друзья, ближе которых нет никого, мы все выросли из филфака СОГУ, некоторые из них уже давно или в Москве, или в других городах России, но человеку все равно, где находиться, если он лишен геолокационной сентиментальности. Калининград — быт, Питер — романтика, заряжающая творческим ощущением, вдохновением, Москва — побродить денек и понять, что это мозаика из всех российских регионов, Владикавказ — цель, надежда, что работа закончится к концу июля: и я доберусь до Владикавказа и расслаблюсь. Некоторые считают нонконформистом, потому что не могут понять, зачем так далеко и дорого, если можно "сгонять" в Польшу, Германию, Испанию — и ближе, и дешевле. — В какой роли вы себя чувствуете комфортнее — в роли журналиста или педагога? — В роли свободного художника. Педагог я никакой, а с журналистикой завязал много лет как. Та сфера, которая мне была близка — стала неактуальна вообще. А публикуют то, за что платят. Платят, естественно, за рекламный пафос, диджеев, криминал, оппозицию и чего-нибудь поострее и пожелтее. — Что убивает современную журналистику? — То же, что и всегда — финансовая зависимость. Товарищи из-за границы долго рассказывали о свободной прессе в 90-е. Им поверили. А о том, что есть такие понятия, как реклама, контроль, политтехнологии услышали имеющие уши, но не только журналисты. Я не отрицаю, что свободная журналистика существует, может существовать, она и будет существовать, но соответствующий такому понятию уровень образованности в обществе и гибкость мышления людей, лишенных предрассудков и умеющих оценивать события объективно — это, надеюсь, ближайшее будущее нашей цивилизации, но пока туманное и кажущееся утопическим. Пока есть политика и деньги, пока есть страсти и слабости — первые полосы будут либо рекламными модулями, либо насмерть желтыми, либо пропагандистскими. За что больше заплатят. И не потому, что журналист хочет об этом писать, а потому, что — это спрос. Но это отдельная глубокая социально-политическая и социально-экономическая тема, в которую погружаться есть смысл только тем, кому это действительно понятно. — Что убивает современную школу? — Буду банален до невозможного: ОГЭ-ЕГЭ. Как практик могу сказать, что даже самого безграмотного учащегося можно надрессировать на эти тесты. Не фейерверк, но баллов 40-50 на платное место в вузе он наберет. Другое дело, что доблестные школы подают статистику поступлений выпускников и не учитывают факты того, сколько из них пережили 1-2-й курсы, встретившись с наукой, когда одним зазубриванием не обойдешься. Возвращаясь к журналистике: потребителями прессы являются (и их становится больше) именно те, для кого варианты бытия можно укладывать в конкретные формулировки, подразумевающие только одно решение. История — это несколько тысяч зазубренных понятий, математика вся построена на решениях по принципу "интуитивный интерфейс", и должен сказать, что чем ниже планка, тем сложнее в 11-м классе становится решить квадратное уравнение. Про алгебру и начала математического анализа — молчу, поскольку их решать обязательно нужно только тем, кто собирается на математический факультет. Бабкен Митарджян — Как современный учитель справляется с клиповым мышлением сегодняшних учеников, которые привыкли потреблять короткие тексты и повседневный поток разнообразной информации? — Наверное, "клиповое мышление" — это более культурологическое понятие. Сегодня очень заметна разница между поколением прошлого века и теми, для кого планшет, телефон, интернет — друзья детства. Мы придумывали себе миры — мозг работал, сейчас виртуальные миры воплощены очень ярко в компьютерной графике. Как-то на встречу с моими учениками пришел профессор математики из Балтийского Федерального Университета им. Иммануила Канта, старичок, веселый, очень впечатлил молодежь. Они у него спросили: "А зачем вам компьютер, если вы четырехзначные цифры в уме перемножаете?" Он на них долго смотрел, а потом сказал: "А у меня нет компьютера. Я даже не умею его включать. Я знаю, что как только он начнет создавать математические модели вместо меня, я сам разучусь это делать". А что касается потока информации, есть такое самоунижающее понятие "интернет-серфинг". Серфить" по поверхности надоедает, и если донести до человека, что тайны не на поверхности моря информации, а в глубинах, то многие начинают, извините за каламбур, "дайверить". Особенно хорошо это получается с Лермонтовым, Достоевским и, как ни странно, с Гончаровым. Каким-то парадоксальным образом я пытаюсь проскочить "Обломова", но большинство моих десятиклассников он чем-то цепляет. И они начинают "копать" и рассуждать. Вот оно практическое влияние литературы. — Как изменилась Осетия за время вашего отсутствия? Какие позитивные изменения, а какие — негативные? — Изменения не бывают позитивными или негативными. Они — факт. Другое дело, что не всегда легко к некоторым из них адаптироваться. Меняется город, меняются люди. Новая эпоха настолько подвержена глобализации, что противостоять ей невозможно. Остается принять лучшее и сохранить лучшее. Поэтому, с какой точки зрения посмотреть. На углу Плиева и Маркса, напротив ЦУМа, стоит новый дом, стены которого образуют острый треугольник. Меня и дом, и его архитектор (увы, не нашел, кто) восхитили настолько, что я долго хранил его фотографии. Но это снаружи. Представьте, что должны говорить жильцы, изнутри наблюдающие абсолютную нерациональность помещения с точки зрения быта. Так и изменения: позитив и негатив — эмоции. Изменения становятся обыденностью, их анализируют, начинают корректировать — и мы снова говорим об изменениях. Летом Владикавказ становится просто "фастфудовым" раем или вымирает. При этом город постоянно меняется. Мои друзья, которые, в силу занятости, приезжают домой иногда раз в три-четыре года, говорят, что можно заблудиться. С другой стороны, новые районы — повторение хрущевок: пока они свежие — ладно, но, поверьте, в таком районе — человек уже не во Владикавказе. Они абсолютно одинаковые и в Калининграде, и в Липецке, и в Орле. Иногда окрашены по-разному. Утомленный Ирлану Хугаеву Ох, не рано ли желанья вы уняли, Командор? В вашем званье колебанья, не гневитесь, просто — вздор. Под забральной крепкой створкой загрустили вы совсем. Посмотрите: вон, за горкой Божий град Ерусалем. Сарацинскою шкетнею был бесславен он досель: так не взять ли нынче боем нам и эту цитадель?! Вы грустите?.. Вы устали?.. Надевайте же доспех… Командор, вы крепче стали — и всегда храбрее всех. Командор, велит баронам в бой готовиться сейчас. Запрягайте першеронов — настает покоя час. Все устали — он внимает нашим просьбам и мольбам: нынче знамя поднимает наш воинствующий храм. Командор велит не мешкать, не метаться вразнобой — отдыхать идем без спешки вместе с ним на славный бой. Вот, мессир, и мы готовы вместе с вами отдохнуть. Алчут воины Христовы продолжать свой грешный путь. Ждем лишь вашего приказа: так устали мы уже, как велите в бой: так сразу зарядим все требюше. Под высокими стенами с сарацинскою шкетней так размашемся мечами, что почувствуем покой. Ну а там, не пряча лица, увлекая в дивный сад, иудейские девицы отдохнувших ждут солдат. 11.10.11