Что случилось с православными странами?

К слову о православии, этот текст я обдумывал уже пару недель: «Восточное православие внесло больший вклад в формирование экс-коммунистических государств, чем коммунизм. Говорят также, что православие не добавило людям счастья и сделало их противниками капитализма. Эта теория приобрела большую популярность в России в 1990-х годах, а теперь вновь всплыла в новом отчете Всемирного банка. Его авторы, бывший министр финансов Болгарии Симеон Дянков (Simeon Djankov) и Елена Николова (Elena Nikolova) из Университетского колледжа в Лондоне, проанализировали данные из Всемирного обзора ценностей (The World Values Survey) и отчета Европейского банка реконструкции и развития „Жизнь в переходный период" (Life in Transition Survey), чтобы изучить корреляцию между религиозными традициями и поведением. Они пришли к выводу, что православие сделало определенные страны благодатной почвой для коммунизма и в целом сформировало их путь, отличный от стран, придерживающихся основ западных христианских традиций». Далее: «Об этом можно было прочитать и в академических публикациях того времени: работа социолога Андреаса Бусса (Andreas Buss) в 1989 году была классикой. Но традиция, по крайней мере у русских, появилась намного раньше: она уходит корнями в работу философа-западника XIX века Петра Чаадаева, который считал, что в отличие от европейских стран Россия приняла неправильный тип христианства. „Хоть мы и христиане, плод христианства зрел не для нас, — писал он. — В нашей крови есть что-то, что отвергает истинный прогресс". В 1990-х годах, когда Россия пыталась присоединиться к „цивилизованному миру", Чаадаев вновь стал популярным. Тогда Россия и ее православные соседи, казалось, нашли свое место в мире и в большей степени следовали траектории роста и взаимодействия, а связанная с этим вопросом общественная дискуссия сделала паузу. Теперь отказ России присоединиться к западному миру и тревога по поводу экономического кризиса в Греции, на Украине и в других православных странах, похоже, вызвали оживление старого хода мыслей». Автор этой колонки Леонид Бершидский говорит, что он был склонен отвергать эту теорию, но пришел к ее пониманию: «…по крайней мере, когда дело касается России. Подходя к проблеме с совершенно другого ракурса, российский социолог Иван Забаев, который работает в одном из лучших православных университетов России и получил правительственный грант для своих последних исследований, приходит к аналогичному выводу: Специфика православия заключается в том, что оно рассматривает не призвание или профессиональную деятельность как средство спасения, а послушание и смирение в отношении того, кто более опытен или стоит на более высокой ступени в иерархии. Древние корни и религиозные основы культуры могут действительно иметь большее влияние на путь, который изберет страна, чем любые рациональные, геополитические или экономические соображения. Если это так, то православным странам не так уютно жить в мире, где доминирует Запад, выступающий в роли источника напряжения, от которого нельзя избавиться, а можно лишь смягчить». (Статья целиком). На мой взгляд, в этом что-то есть, — что-то, но не более того. Представители Запада часто забывают, если вообще изначально им об этом известно, что большинство представителей православия веками жили под мусульманским игом. Византия пала в 1453 году. Греция стала свободной лишь в 19 веке. То же самое и с православными Балканами. За исключением колониального периода, арабские христиане с восьмого века жили при исламе. Монголы вторглись в Россию в 13 веке, и она смогла освободиться от них лишь в 16 веке. Россия не переживала Реформации, благодаря которой Европа получила ни с чем не сравнимое ускорение на пути к современной эпохе. Она также не принимала участия в открытии Нового мира в эпоху великих географических открытий и не имела доступа к огромному богатству, появившемуся благодаря им в Европе. Православные страны не пережили эпохи Просвещения: попытки Петра Первого навязать Просвещение в России были грубыми и лишь отчасти увенчались успехом. В этих странах также не было промышленной революции. Современная эпоха началась в России только в 1917 году после травмы от большевистской революции. Россия провела большую часть века под игом тоталитаризма, едва не уничтожившего православную церковь и веру и распотрошившего гражданское общество и общественное доверие, необходимое для верховенства права и функционирования капитализма. Восточноевропейские страны, попавшие под советское иго после Второй мировой войны, также столкнулись с уничтожением своих религиозных традиций и институтов гражданского общества. Моя подруга-венгерка как-то сказала мне, что ее страна с трудом приспосабливается к демократии, потому что до сих пор не оправилась от морального разорения после коммунизма: людям бесконечно трудно доверять друг другу, потому что при коммунизме нельзя было позволить себе роскоши кому-либо доверять. Поэтому, когда люди смотрят на православные страны и видят в том, как они борются за экономическую стабильность, признак теологической отсталости, я понимаю, о чем они говорят. Но это наталкивает меня на мысли о тех, кто, взглянув на афроамериканское сообщество, пережившее четыре века рабства в Северной Америке, удивляется, почему они отстают. Можно даже взглянуть на их церковь и задаться вопросом, нет ли в афроамериканской религиозности чего-то, наносящего вред или не способствующего успешности темнокожих американцев при капитализме. И наверняка это подтолкнет вас к каким-то выводам! Но будет ли это справедливо по отношению к темнокожим американцам и их церкви? Христианская вера темнокожего сообщества рабов и их наследников возникла на историческом опыте рабства в условиях массового принуждения. Можно ли действительно считать, что черное христианское сообщество могло развиваться точно так же, как христианство среди белых в пределах одной страны? До 1965 года, если вы были верующим законопослушным бережливым протестантом, то в большинстве случаев это пошло бы вам и вашей семье на руку на пути к достижению буржуазного успеха. Если бы в тот же самый период, руководствуясь теми же самыми принципами, жил протестант-темнокожий, это не принесло бы ему никакой экономической и общественной пользы. Черное христианское сообщество сложилось в совершенно иных общественных и экономических условиях и существовало (или продолжает существовать), опираясь на них. Вполне возможно, что те, кто вырос в определенных традициях черной церкви, не справляются с борьбой за жизнь при позднем либерализме и нынешнем капитализме. Возможно, в некоторых аспектах черной церкви требуются перемены. С другой стороны, быть может, в переменах нуждаются именно капитализм и либеральная демократия. Возможно, всем христианам (и нехристианам) есть чему научиться у черных христиан о том, что такое праведная жизнь. То же самое можно сказать и о православии. Послушайте, я тоже выступаю за религиозную и философские объяснения культурных перемен, — именно на этих предпосылках построен и «Выбор Бенедикта» — но невозможно четко отделить их от экономических и технологических перемен, как и от социально-исторических условий. Я говорю это не в качестве оправдания православных культур, но я твердо считаю, что нельзя судить о правде религии, отталкиваясь от того, помогает ли она людям стать успешными капиталистами или либеральными демократами. Натанаэль Вуд (Nathanael Wood) из Фордхэма раскрывает этот тезис, приведем отрывок из его ответа: «Некорректно приводить пример из славянофильской политической теологии в качестве доказательства непримиримого разрыва между капиталистическим Западом и православным Востоком. В конце концов, православные антизападные настроения часто бывают на удивление западными: например, коммунитаризм славянофилов и предпочтение „органического" общественного уклада законно-рациональному, связан с западным романтизмом, отчего его с трудом можно связать исключительно с православием. Более того, „западные религиозные традиции"», которые Бершидский определяет как условие, способствующее развитию капитализма, на самом деле (по теории Макса Вебера), является определенной формой современного кальвинизма, а не западного христианства в целом. У западных христиан есть своя длительная история критики капитализма и, если и существуют подлинные трения между православием и доминирующим капиталистическим миропорядком, то можно сказать и о теологии католицизма, как папа Франциск (и все его предшественники) силится объяснить миру. Вместо того, чтобы воспринимать прокапиталистическую теорию как норму, мы должны подумать, не являются ли, по крайней мере, некоторые расхождения между капитализмом и православием, на самом деле, расхождениями между капитализмом и христианством, даже если многие на Западе (в том числе, и христиане) уже не осознают этого, пусть даже существующее напряжение необязательно исключает возможность плодотворного диалога между сторонами. Бершидский не только рискует в своем эссе объединить «западное христианство» с прокапиталистической теологией, он также упускает из виду расхождения внутри самого православия. Православный мир не однороден, и даже русская богословская традиция сама по себе намного более разнообразна, чем об этом говорится в эссе. Сколько бы ни было сходств между советским коммунизмом и некоторыми течениями русского православного антикапитализма, совершенно необходимо вспомнить антимарксистское православное политическое богословие в предреволюционные годы в России. Православные интеллектуалы, например, Сергей Булгаков и Николай Бердяев, известны своей колкой критикой русского марксизма и своей преданностью общественным принципам православного сообщества. Будучи отнюдь не просто реакционерами, эти люди подтолкнули православное богословие к диалогу с современной западной экономической и политической мыслью. Они показали, что, с одной стороны, православие не должно застревать в прошлом, а — с другой — что православное богословие может столкнуться с необходимостью представить обоснованную критику в отношении капиталистического миропорядка, который не всегда считается с безусловным приоритетом достоинства и свободы людей, подразумеваемых под православным понятием единства божественного и человеческого. Вместо почтения к западному капитализму, которого, по всей вероятности, жаждет Бершидский, такие мыслители, как Булгаков и Бердяев, нацелены на возможность и необходимость связи православного богословия с западной мыслью. Такая связь служит напоминанием, что православие не должно противиться всем аспектам современной западной экономики, а христианство не должно быть исключительно подспорьем для капитализма». (Статья полностью) Я согласен с этим. Либеральному демократическому постхристианскому Западу есть чему научиться у самого православия и есть что вынести из исторического опыта православных народов. И наоборот. Я говорю это как человек, сидящий на двух стульях сразу. Порой говорят, что православная церковь должна быть католичнее, а католическая — православнее. В этой шутке есть своя правда. Пока я не прочитал колонку Бершидского, я не думал, насколько полезно было бы задуматься о том, что светским мирам православного Востока и католического Запада есть чему поучиться друг у друга. Возможно, именно поэтому политические события в Вышеградских странах — все четыре государства являются католическими, но при этом восточноевропейскими — представляют сейчас такой интерес.