«Кавказ разный, и с этой мозаикой надо научиться работать»

Исследования с использованием инноваций и новых механизмов сбора и обработки информации востребованы на рынке, — их заказывают и города, и министерства, и корпорации, утверждает эксперт в области этнодемографии и пространственного развития Кавказа, кандидат наук, старший научный сотрудник географического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, управляющий партнер компании «Картфонд» Александр Панин. Он участвовал в подготовке стратегий социально-экономического развития Нальчика, Ростова-на-Дону, Липецка, Астраханской, Владимирской областей, других регионов страны. Такие исследования позволяют собрать и проанализировать данные, не попадающие в зону внимания официальной статистики, а в совокупности — сформировать более полное и детальное представление о территории и населении. — Многие эксперты говорят, что на Северном Кавказе нормальной статистики нет, а той, которая есть, верить не стоит. Так ли это? — У меня встречный вопрос. А для каких регионов России можно найти достоверную официальную статистику? К сожалению, это проблема совсем не региональная. Хуже всего обстоит дело с демографической статистикой. Мы с трудом узнаем, какова реальная численность населения в муниципалитете, его возрастная и этническая структура, как формируется география миграционных потоков и какой эффект на территории оказывают инвестиционные проекты. Одним словом, мы плохо знаем свое население. — А почему? — Росстат долгое время не совершенствовал механизмы сбора информации. У меня ощущение, что он дрейфует в сторону инноваций — не может адаптироваться к реальности и применять действительно современные методики учета населения. Перестали использовать целые группы показателей, которые очень важны для управления полиэтничным регионом. Например, в 2001 году прекратился учет этнических аспектов естественного движения населения. А в 2007 в Росстате исчезла статистика, характеризующая национальный состав мигрантов. Причем талоны прибытия/выбытия и акты записи рождаемости и смертности по-прежнему содержат графу национальность и во многих муниципалитетах заполняются, но Росстат не ведет обработку этих данных. В 2007 году мы еще могли строить карты этнических миграций и говорить, могли прогнозировать, какой будет этническая мозаика муниципалитета. Сегодня таких данных нет, и мы вынуждены искать другие источники — это похозяйственные книги, социальные сети, BigDatа. — И если следовать таким источникам, то как за 10 лет изменилась картина этнического состава субъектов в общих чертах? Есть нечто свойственное для всех республик и Ставрополья? — Доля русских на территории Северо-Кавказского федерального округа и впрямь серьезно уменьшилась. Сегодня она составляет чуть более 30% против 55% в 1959 году, в то время как абсолютные показатели изменились не кардинально. Русских в СКФО по-прежнему около 3 миллионов человек. Кавказские этносы, напротив, серьезным образом приросли и в абсолютном, и в относительном выражении. Их совокупная доля теперь составляет более 60% в этнической структуре населения Северного Кавказа. На первый взгляд ничего страшного не произошло: русских в округе не стало меньше, просто других этносов стало значительно больше. Некоторые народы показали настоящие чудеса роста. К примеру, численность чеченцев увеличилась почти в 7 раз, аварцев — в 4 раза, даргинцев — в 3 раза и т. д. Однако при более детальном рассмотрении видно, что республики, входящие в состав СКФО, с 1959 года потеряли примерно половину всего русского населения. В Чечне и Ингушетии численность русских уменьшилось в 12,5 раз, в Дагестане — в 2,5 раза, Кабардино-Балкарии — в 2 раза. — Одних и тех же людей могут посчитать дважды? Человек может быть зарегистрирован в селе, но живет и работает в городе. — По нашим оценкам, для ряда муниципалитетов Северного Кавказа разница между де-факто проживающими и де-юре прописанными может составлять от 15 до 35%. Но это особенность не только Северного Кавказа. В Центральном федеральном округе мы находим муниципалитеты и с более высокими значениями. — Как вы учитываете это в исследованиях? — Например, мы выбираем конкретный муниципалитет и смотрим официальную численность населения, ее динамику и возрастной состав. Это дает возможность определить диапазоны рождаемости и смертности. Мы понимаем, что, допустим, в сорокатысячном муниципалитете, в котором количество пенсионеров соответствует, скажем, среднероссийским значениям, не может родиться 70, а умереть 80 человек (должно быть примерно 400 на 500). Следовательно, у нас появляется повод усомниться в заявленной численности населения и посмотреть на муниципалитет более внимательно. Это не значит, что методика работает во всех случаях. Но показатели рождаемости и смертности на уровне поселения подделать трудно, поскольку каждый факт (и рождение, и смерть) требует выдачи официального свидетельства. С миграцией все гораздо сложнее. Так, молодые люди, покидая родительский дом и отправляясь на учебу в крупный город, редко выписываются из своего населенного пункта. В лучшем случае они становятся на временный учет по месту пребывания. Когда приходит время переписи, их считают дважды — дома и там, где они фактически проживают. Примерно такая же история с трудовыми мигрантами и военными. Так что посчитать реальную миграцию, ее масштабы, географию и структуру стало очень сложно! Чтобы попытаться понять механическое движение населения, мы используем информацию из социальных сетей. Я называю эту методику «ягодкой на торте», в то время как самого торта — то есть достоверной статистики — нет. — И как вы используете соцсети? — Сбор проводится внутри API (набор функций и данных, открытый для использования другими приложениям и сервисами — Ред.) социальной сети, например «ВКонтакте», эта информация открыта и доступна. Деперсонифицированная информация собирается специальной программой. Далее загружается в табличный формат и обрабатывается на предмет анализа с помощью методов статистики. Анкетные данные пользователей дают богатые сведения: пол, возраст, место жительства, геотеги опубликованных фотографий, статус в тематических группах и т. д. Конечно, только по этим данным анализировать население и тем более миграцию некорректно. Но вместе с другой статистикой — Росстат, социологические опросы, муниципальная статистика и прочее — можно формулировать обоснованные предположения. — Вы говорили про миграцию выпускников. За последние, скажем, 10 лет изменились ли как-то эти потоки? Стало ли больше абитуриентов, которые едут учиться не в региональный центр, а в столицу или за рубеж? — Конечно изменились. У многих родителей и выпускников школ теперь совсем иной взгляд на образование. Если в 90-е и 2000-е основным критерием была близость университета к дому, то сейчас абитуриенты смотрят, как получить более качественное образование в признанных центрах и соответственно иметь более привлекательные перспективы построения карьерных лифтов. Как ни странно, ЕГЭ и другие изменения в системе образования способствуют оттоку молодежи в образовательные центры за пределами Северного Кавказа: молодые люди, получившие достаточно высокие балы ЕГЭ, делают выбор, и часто он не в пользу региональных вузов. Вузам региона, включая СКФУ, стало гораздо сложнее проводить профориентационную работу среди школьников. Охота на абитуриента — главная цель любого вуза в России. Но есть и другой, еле заметный тренд. Обеспеченные кавказские семьи, выбирая место учебы для своих детей, активно рассматривают не только Москву и Санкт-Петербург, но и образовательные центры в Европе и Америке. — Северный Кавказ — один из немногих регионов России с положительным приростом населения. С чем это связано кроме традиций? Сохранится ли эта тенденция? — Северный Кавказ сейчас является донором для многих российских территорий. Репродуктивные способности кавказских этносов по-прежнему высокие. Хотя это не означает, что так будет всегда. В начале нулевых, когда нам еще была доступна этническая статистика по рождаемости и смертности, мы фиксировали естественную убыль у ставропольских армян, греков и даже туркмен. Потом ситуация выправилась, но тренд уменьшения рождаемости совершенно точно есть. Ни Дагестан, ни Чечня, ни любая другая республика в долгосрочной перспективе его не обойдет. Уже видно, как упала рождаемость в Карачаево-Черкесии, Кабардино-Балкарии, Северной Осетии. То есть не так все здорово. В качестве примера падения рождаемости приведу Карачаево-Черкесию: 1980 г. — 19,0%, 1990 г. — 17,0%, 2008 г. — 14,9%, 2017 — 11,0%. Цифры очень убедительно показывают тенденцию снижения рождаемости. — Как выглядит миграционная ситуация на Северном Кавказе в последние 20 лет? Что влияет на эти процессы помимо урбанизации? Крупные города с остервенением высасывают все сельское население в радиусе своего влияния. Главные бенефициары — застройщики бюджетного жилья. «Урбанистические гетто» выросли в большинстве крупных городов юга России и вошли в учебники по архитектуре в качестве примеров того, как не надо строить. Кавказские города оказались не готовы к сегодняшним объемам миграции ни инфраструктурно, ни институционально. В результате, вместо того чтобы постепенно формировать благоприятную городскую среду и стремиться к высоким стандартам качества благоустройства, власти городов пошли на поводу у застройщиков. Яркий пример — Махачкала. — Что происходит в селах сейчас, когда молодежь уезжает в город: общее уменьшение числа жителей и их старение или этот пробел кем-то замещается? — Очень больной вопрос. И на разных территориях Северного Кавказа этот процесс протекает по-разному. Горные территории республик очень заметно потеряли население. Властям крайне трудно остановить отток, не помогают даже вложения в инфраструктуру. На востоке Ставрополья ситуация другая: отток населения компенсируется мигрантами. В результате активно меняется этническая структура населения и местами даже характер землепользования. Часто это приводит к конфликтам. Но в целом территория остается хотя и проблемной, но «живой». Угроза демографического опустынивания больше характерна для центральных и западных «русских» районов Ставропольского края. Именно там наиболее выражены депопуляционные процессы и существуют реальные угрозы укрупнения сети поселений — Труновский, Апанасенковский, Красногвардейский и другие районы. — Переехав в город из села, люди на этом останавливаются? — У миграции ступенчатый характер. Из села переезжают в райцентр, потом — в города покрупнее, потом — в краевые или республиканские центры, а затем — в Москву, Санкт-Петербург. — Новые проекты, реализуемые на Кавказе, не останавливают трудоспособных людей от отъезда? — Многие инвестиционные проекты, которые запускаются на Кавказе, несмотря на грандиозные цифры, дают работу для небольшого количества человек. И из них большая доля — люди со специфическим образованием и опытом. Они приехали из других регионов, потому что на месте таких специалистов нет. И получается, что местных на предприятии — несколько десятков. Наши карты говорят об одном: Кавказ разный, и с этой мозаикой надо научиться работать. Долгое время казалось, что все проблемы можно решить экономическими методами — строить заводы, курорты, и все заживет. Но этот подход не работает — проблемы Северного Кавказа надо решать комплексно. — А на Дальний Восток едут за гектаром? — Во-первых, у нас нет такой статистики. Во-вторых, рассуждения, кто куда едет, — это самая удивительная штука. Я всегда как завороженный слушаю экспертов, которые рассуждают, куда уезжают и откуда приезжают люди. У нас нет фактов, чтобы подтвердить или опровергнуть эти вещи. История с дальневосточным гектаром и мерами господдержки еще не доиграна. Скепсиса много касательно этого гектара. Но проблема, мне кажется, в другом. Выходцы из Кабардино-Балкарии, Чечни, Карачаево-Черкесии инвестируют не у себя в регионе, а за пределами — на Ставрополье, в Краснодарском крае, в регионах Центральной России или в Сибири. — Почему? — Боятся. Многие бизнесмены не верят в развитие своих бизнесов в регионе и стараются инвестировать в недвижимость в Москве. В ненужные и неблагоустроенные дома. Хотя на Кавказе все же есть примеры успешных бизнес-проектов — особенно в области сельского хозяйства. — Есть ли предпосылки, что крупные аграрные проекты привлекут людей в села, как это было в советские годы? Или такие методы закрепления людей на селе для Кавказа неэффективны? — На это хочется надеяться, но таких проектов крайне мало.