Ложь «догоняющего развития»

Кто виноват в вековом «отставании» от Запада? Во всём ли мы отстаём, и только ли Россия отстаёт? Можно ли догнать мировые центры капитала, оставаясь на «периферии» экономико-политического пространства? Почему в либеральной публицистике тема отставания перевёрнута с ног на голову? Об этом «Парламентская газета» беседует с советником председателя Государственной Думы, доктором политических наук Александром Щипковым. - Александр Владимирович, проблема отставания России от Запада всё время вызывает пристальный, а то и нездоровый интерес. Он оправдан? Ведь нельзя отрицать, что до начала XVIII века наука и искусство в России отставали от западноевропейских. - Промышленный переворот XVIII-XIX вв. вообще вначале утвердил британское лидерство над всеми. Но смотрим дальше. С одной стороны — Лавуазье, Уатт, Эдисон, Парсонс, Сименс, Маркони, Даймлер, Бенц, Дизель. С другой — Ломоносов, Циолковский, Менделеев, Лодыгин, Яблочков, Попов. Так ли у нас всё было плохо с наукой? Другое дело — реализация изобретений, но это уже вопрос социально-политический, а значит, связанный с геоэкономикой. И вот геоэкономика сталкивала Россию на аграрный путь. Здесь отставание действительно было. Но зададимся вопросом: а что такое Прогресс, стоит ли говорить о нём обобщенно? - В каком смысле? - Можно ли говорить о Прогрессе, имея в виду не технические открытия, а именно «Прогресс вообще», «Прогресс человечества», Прогресс с большой буквы. Когда пели гимны веку Прогресса, обычно не уточняли, что именно и куда развивается. По аналогии с техникой мыслили развитие культуры и общества — так возник миф прогрессорства. К чему это привело? ХХ век — это самая бесчеловечная война в истории, самая бесчеловечная идеология (нацизм), больше всего заключённых в концлагерях всего мира, самое страшное оружие, мировой терроризм, разрушение семьи, гимн греху и потреблению, виртуальная экономика, жизнь в информационных «пузырях». А где же «Прогресс всего»? Модель монетаристского общества терпит фиаско. Некритичное отношение к идее прогресса привело к её мифологизации. Антураж научности и прогрессивности заслонил собственно прогресс. Много инноваций, но прорывные открытия в области фундаментальной науки давно не происходят. Мы до сих пор живём за счёт открытий 1970-х годов. Научно-критическое сознание утрачивается вслед за религиозным. «Цифровая экономика» имеет мало общего с наукой и классической рациональностью. «Нажми на кнопку — получишь результат» — это и обезьяна может, если дать ей вместо палки кнопку. - В чём причина? - Причина — это разрыв. Расщепление культурного универсума на рациональное, символическое и сакральное. Рационализм, в свою очередь, стал расслаиваться внутри себя, порождая собственную онтологию, мифологию, квазирелигию. Я думаю, научно-критическое мышление будет возрождаться в союзе с традиционными ценностями, а не в «пику» им, как в XVIII веке. Нас ждёт возрождение христианского универсализма и классической рациональности. Я называю это аксиомодерном (сочетание понятий «ценность» и «современный»). - Какова была ситуация с русским искусством? Оно отставало от западного? - Некорректно говорить, что русское искусство отставало от западного. А древнерусская литература, а русское барокко? Русское барокко более радостное, светлое, оптимистичное, более декоративное, чем западное и менее многозначное. О взлёте и расцвете, который начался с Пушкина, я даже не говорю, это очевидно. В России не было Ренессанса, и за Средневековьем сразу шли классицизм и Просвещение, что и сформировало особую эстетику. Русская и западноевропейская эстетические системы не сопоставимы друг с другом. Здесь нет и не может быть отставания. Говорят, что в России «не было литературы». Это старая тема, обсуждаемая, кажется, со времён Карамзина, но это не так. Конечно, в нём была сильна назидательность — это влияние духовной словесности. Литература русского барокко часто была посвящена государственным темам и воспитательным задачам — вспомним хотя бы Симеона Полоцкого с его «Ветроградом многоцветным», с загадками и «максимами». Например: «Человек некий винопийца бяше / Меры в питии хранити не знаше / Тем же многажды повнегда упийся / В очию его всяка вещь двоися / Во едино время прииде до дому, / И вся сугуба зрешася оному». Сильвестр Медведев, Карион Истомин, Феофан Прокопович, Кантемир, Сумароков, Карамзин, Ломоносов — разве не писатели? И как бы в условиях отставания мог возникнуть фундамент «золотого века», как могли в конечном счёте появиться Пушкин, Гоголь, Достоевский, Лесков, Бунин? В искусстве всё уникально и всё — развитие. Искусство не бывает отсталым, хотя упадок в нём возможен — мы это наблюдаем сегодня. - Правомерно ли оценивать развитие искусства так же, как развитие гражданских и политических институтов? - Нет, конечно. Это именно то, чем страдали теоретики соцреализма. У искусства внутренние источники развития, хотя и социальные факторы играют роль. - Но общественная система в России ведь явно отставала от западной? - Снова не соглашусь. Наряду с монархией были Земские соборы, общины, были Уложения — чего именно не хватает? Давайте вспомним, как выбирали Михаила Романова после Смуты. Его выкликали всенародно. По сути, это была форма плебесцита своего времени. Существует устойчивый миф о новгородской «демократии» как якобы более западной и более прогрессивной политической модели, чем «московская деспотия». На самом деле это просто модель компрадорского меньшинства, которое насильно тащило горожан от Москвы в сторону Литвы, ориентируясь на князя Казимира IV. Но «литовская партия» состояла всего из трёх-четырёх сотен самых богатых людей. Их потом историки назвали «партией белого хлеба», это, говоря по-нынешнему — поклонники пармезана. А большая часть новгородцев ела дешёвый чёрный хлеб. И у них было отнято право голоса. Чтобы достичь нужного решения, партия белого хлеба скупала голоса, запугивала несогласных, творила погромы, топила неугодных в реке. В общем, устраивала майдан. И вела подробную переписку с князем Казимиром, консультировалась с ним. Это демократия? Нет, это олигархия. Иван III пришёл затем, чтобы защитить народ и православную веру от этой шайки. Он установил подлинную демократию, то есть приоритет интересов большинства. И это было куда прогрессивнее, чем диктатура олигархов-компрадоров. По-моему, вся эта новгородская история очень напоминает ситуацию в Крыму накануне его освобождения. - От чего зависит развитие тех или иных социальных и политических моделей? - Это развитие следует либо за традицией, либо за экономикой и соответствуют месту страны в мировом разделении труда, степени её суверенитета. Например, крепостное право в России поддерживалось ролью страны как поставщика зерна на мировой рынок. И вот здесь, в сфере организации экономики, действительно имело место серьёзное отставание. - Но что было причиной отставания? - Избыток влияния западных институтов. Не недостаток, а именно избыток. Излишняя кооперация с Западом как раз тормозила развитие, в том числе и отмену крепостного права. - Именно поэтому политически и экономически Россия всегда отставала в развитии от стран Запада? - Зависимость всегда ведёт к отставанию, а не наоборот. Это аксиома. Но отставала не только Россия. Отставали все периферийные и полупериферийные страны. Это результат диктата транснационального капитала в глобальной экономике, который существовал уже тогда, в XVII-XVIII-XIX веках. И чем выше вовлечённость страны в сферу глобального рынка, тем больше отставание. Контроль за направлением финансовых потоков со стороны стран «центра» позволяет им развиваться, а страны периферии вынуждены их спонсировать. По этой причине «вторичная модернизация», то есть попытка догнать основных экономических игроков, обречена на провал независимо от предпринимаемых усилий. Выход — в создании собственной, альтернативной экономической зоны. Китаю это сегодня удаётся. - Значит, даже переняв западную систему общества и государства, Россия не сможет это отставание ликвидировать? - Конечно, не сможет. Так она его только ещё больше увеличит. Наглядный пример — современная Украина. Страна должна заимствовать и переосмысливать технологии, но не социальные институты и не культурные особенности. Только приспособив технологии к своим традиционным институтам, она и становится конкурентоспособной, поскольку создаёт «оригиналы», а не плохие «копии». По нашей оборонке это хорошо видно. А когда-то это происходило и в науке. - По-вашему выходит, что в либеральной публицистике тема отставания перевёрнута с ног на голову? - Именно так. Тема «отставания» — одна из самых мифологизированных. В радикальном варианте она включает в себя дилемму «западничества и славянофильства», а в ультрарадикальном превращается в идеологию Смердякова из романа Достоевского. Смердяков, как мы помним, говорил: «Умная нация должна завоевать глупую». То есть дать добровольное согласие на колонизацию. При этом свои достоинства — то, что нельзя перенять, а можно только создать самим — отбрасываются. Например, православие начинает «мешать» историческому развитию, как полагает Владимир Познер. - Нет ли в понимании отставания западниками некоего религиозного оттенка? - Есть, и очень ощутимый. Ведь для них западные институты — предмет культа, как для туземцев поделки из Европы. Идея «догоняющего развития» построена на культе этих институтов — чудесных атрибутов земного рая. При этом упускается из виду, что институты — если только они не фиктивны — вырастают из традиции, а традиция-то национальна. - Где начинается зона сакрального в восприятии этой проблемы? - Начинается она с отсутствия рациональных объяснений. Вместо них господствует абсолютно магическое отношение к этим самым институтам. Западники считают, что эти институты упали на Европу как манна небесная и могут быть воспроизведены где угодно по неким лекалам. Хотя это то же самое, что за сутки родить ребёнка, вырастить дерево или изменить черты лица. Не находя желаемого, эта публика злится и заводит песню о нашей якобы неполноценности цивилизационной, а то и биологической. - При этом традиционную религию они недолюбливают. - Это и понятно, ведь традиционный культ мешает культу новому, модернистскому. Точно так же как он мешал большевистскому культу коммунизма. Отсюда наряду с русофобией возникает ортофобия, антиправославность западников. В общем-то эта модель у нас воспроизводится со времён Петра Чаадаева, который считал, что все беды России от неправильного выбора религии. Вот склонили бы мы колена перед Святым Престолом — глядишь, и с культурой, и с экономикой было бы получше. Правда, век католичества в его классическом виде оказался недолог — и вот сейчас приходится привлекать для идеи «догоняющего развития» куда более экзотические культы. Скажем, неогностицизм и техноязычество. А поскольку естественным образом этот тип религиозности в России не приживается, его адепты грезят о майдане и оккупации нашей страны натовскими армиями. - Как разрушить мифорелигиозный ореол этой темы? - Долгими усилиями историков, экономистов, социологов, публицистов. А пока я могу предложить вам пять демифологизирующих тезисов на тему «Отставание России». Отставание — особенность не России, а всех периферийных стран. Отставание предопределено не позицией периферийных стран, а позицией Запада. В случае некритичного заимствования социально-экономических моделей (сценарий «догоняющего развития») отставание не уменьшается, а увеличивается. Техническое отставание вовсе не означает отставания в социальной и культурной сферах. «Догоняющее развитие» ведёт к деградации социальных, политических и культурных институтов. - Существует легенда о Петре Первом как о мудром преобразователе, прорубившем окно в Европу. Это тоже миф? - Прежде всего этот путь означал смену государственного культа — от идеи «Москва — Третий Рим» к идее «Запад — страна святых чудес» (ироническое определение Аксакова). То есть смену византийской преемственности на западническое подражательство. И в этом смысле он, конечно, был ошибочным, поскольку вёл к разрыву традиции, потому что византийская и вообще христианская традиция аккумулирует и собирает, а западная модернистская означает экспансию, подчинение, колонизацию. Запад разрушил и свою традицию, и чужие. Исторический разрыв вёл к гражданскому расколу между правящим слоем и народом, а в итоге к революции. Стратегически это было ошибкой, что не отменяет ряда отдельных достижений петровского времени — например, преобразование армии и флота. Основанная на крепостном труде петровская промышленность обусловила отставание России в XVIII-ХIX веках. Кстати, до знаменитой поездки в Европу со своим «Великим Посольством» Пётр предполагал расширение России в сторону Чёрного и Средиземного морей, контроль над проливами и Константинополем. А по возвращении его стало интересовать в первую очередь Балтийское направление. Это был геополитический просчёт. Россия — наследница Византии — должна была быть черноморской державой. - Каковы же основные причины отставания? - Причины отставания в разные эпохи разные: хлебная зависимость в XIX веке, сырьевая зависимость в ХХ веке, идеологическая, культурная и институциональная вторичность, отказ от собственной национальной научной школы (Болонская система), от национальных принципов образования (ЕГЭ), от нормальной связи между поколениями (ювенальная юстиция). - Как связаны проблема отставания и внешняя политика? - Гонка преследования — это процесс, исход которого зависит от обеих сторон. И поскольку конкуренцию в мире никто не отменял, наше желание догнать отнюдь не совпадает с желанием наших партнёров. Зачем им новые конкуренты? Поэтому они отнюдь не против того, чтобы мы шли путём слепого, буквалистского подражания — но, наверное, этот не тот путь, который позволит нам кого-то догнать. Потому что при разных исходных условиях нужны и разные принципы движения, чтобы оказаться примерно в той же точке. Автомобиль не догонит катер, если поедет по воде, но легко обойдёт его по суше. Это так называемые ножницы развития. Принцип «ножниц» важен и в технологической, и в идеологической сферах. - А как это связано с идеологией? - Конкурентам есть смысл пустить нас по ложному пути. То есть идеологически вменить нам неэффективный сценарий. Например, строго подражательный: сделайте в точности как у нас, один в один. Или наоборот: убедить нас в том, что чего-то ни в коем случае делать нельзя. Например, свободную эмиссию национальной валюты, вложений в науку и образование. Так, британцы в XIX веке убеждали наших дипломатов в том, что России непременно надо оставаться аграрной страной — мол, так вам Богом предначертано, таково ваше призвание. Мотивация была проста. С одной стороны, устранить возможного конкурента в промышленно-технической сфере. С другой — обеспечить продолжение бесперебойной продажи зерна в Европу, освобождая европейцев от этой головной боли и закрепляя за Россией роль хлебного поставщика. Точно так же и сегодня за нами пытаются закрепить роль мировой бензоколонки, идеологически запрещая поддержку внутреннего рынка и реального сектора экономики. В итоге продолжается вывоз капитала из страны, а экономика всё время недофинансирована. В научной литературе это называется «мировым разделением труда». Невыгодная роль в ходе этого разделения отбрасывает Россию назад, тормозит развитие, закрепляет её периферийный статус. - И отсюда идея «догонять через подражание»? - Да. Компрадорский класс России всегда помогал Западу под предлогом европеизации тормозить наше развитие. В частности, этому способствовал культ Запада. Причём из этого абстрактного культа делались прямые социально-политические выводы. Например, в Восточной Европе после распада советской системы не было ваучерной приватизации, вместо этого проводилась реституция. Таких примеров много. Многие реформы по западному образцу были абсолютно антиинституциональны для России. И потому деструктивны. Все эти нестыковки оставили печать на сознании российского правящего класса. - Как именно? - Русские пытались с Западной Европой договориться «по-хорошему», каким-то образом в неё «вступить», словно мы сами по себе не европейцы и не имеем за спиной христианской традиции. Нужна была ещё какая-то сакральная санкция. В итоге глубинные культурно-исторические основания нашей общественной жизни подменялась попытками соответствовать сиюминутным политическим проектам и идеологиям. В том числе европейскому христианоборчеству, позитивизму, социал-дарвинизму, трансгуманизму. Это дезориентировало общество, лишало его собственного незаменимого опыта, выстраданного столетиями, обнуляло этот опыт. - А что же сами европейцы? - А из Европы к нам приходили только с войной. И не один раз. И хотя только по вине гитлеровской коалиции (а это, напомню, несколько европейских стран) мы потеряли несколько десятков миллионов человек, мы всё никак не можем избавиться от иллюзий. В результате возникают такие уродливые явления, как «плач» по солдатам вермахта, которые якобы «не хотели воевать», как утверждал один уренгойский школьник в бундестаге. Или попытка повесить в Санкт-Петербурге мемориальную доску Маннергейму, бомбившему Ленинград и учреждавшему в Карелии концлагеря для советских граждан. У нас всё ещё очень короткая историческая память. Но, думаю, это поправимо. - Как оценить советский период в контексте темы отставания? - В этом смысле 1917 год парадоксален. Он означал декларацию отказа от периферийной модели развития, противопоставление себя Западу как нового глобального и идеологического центра. Но вместе с тем эта цель достигалась ценой утраты своих культурных, исторических, символических и иных ресурсов. Это была системная ошибка. Весь советский период ушёл на её преодоление. - Как выглядит спор западников и славянофилов сегодня? - Это всегда был надуманный спор, а сегодня особенно. Обратите внимание — на самом деле ни в Европе, ни в Америке никогда не было «западников». Но если их не было у них, то зачем, спрашивается, они нам? Если их нигде не было, значит, это лишнее колесо в телеге.