Шкуры, деньги, два ствола: как работают ловцы браконьеров в России

Камчатка — один из самых лакомых регионов для браконьеров в России. За один выезд нелегальные охотники могут убить десятки медведей, чьи лапы идут на экспорт в Китай и стоят больше $1 тыс. за килограмм. Ещё недавно браконьеры на Камчатке не боялись ничего. Но за десять последних лет инспекторам удалось практически полностью очистить часть региона от незаконного бизнеса. Оперативные группы патрулируют территории, выявляют нарушителей и предотвращают преступления. Кто в России ловит браконьеров и с какими опасностями они сталкиваются, рассказал RT инспектор Кроноцкого заповедника и кинодокументалист Дмитрий Шпиленок. — Дмитрий, кто в России идёт ловить браконьеров? — Здесь две категории. Одна — люди, которые горят идеей защищать заповедники. Они тратят несколько месяцев в году и считают это делом всей жизни. У них это в крови. Им приходится ещё где-то зарабатывать, чтобы выжить. У ловцов браконьеров зарплата начинается от 6—7 тыс. рублей, в среднем — больше 10 тыс. У многих строительные специальности, они работают столярами, плотниками, каменщиками, у некоторых есть фермы. Вторая категория, вымирающая, — люди, которые нигде себя не нашли. Например, пенсионеры, живущие рядом с заповедниками. Ловцов браконьеров называют инспекторами. Инспекторы могут входить в состав оперативных групп, тех самых, что ловят браконьеров. Они, что называется, занимаются активной охраной: выявляют нарушителей, предотвращают преступления, задерживают браконьеров, патрулируют территории. Они должны находиться там, где есть природный ресурс: сопровождение животных также входит в их обязанности. Всего в России сотрудников заповедников и национальных парков — около пяти тысяч человек. Значит, инспекторов гораздо меньше. Это ничто для России. — Ловцы браконьеров проходят какую-то специальную подготовку? — К сожалению, в России нет и никогда не было обучающих центров, которые есть во всём мире. Учатся друг у друга. По охране требования очень высокие. Надо быть физически и психологически сильным, ведь ты постоянно ходишь с рюкзаком и сталкиваешься с опасностями, нужно уметь выживать в экстремальных ситуациях, разбираться в законах. — Сотрудники заповедника имеют право на личное оружие? — Да, инспекторам разрешают использовать личное оружие в служебных целях. И часто выдают служебное оружие. Я всегда вожу с собой 12-й калибр. Там есть ракеты — они спасают от медведей, не причиняя им вреда. С людьми иногда применяют резиновые пули. Но основное наше оружие — психологическое воздействие. Оружие — скорее элемент запугивания, нам важно не допустить вооружённого конфликта. Разговор — и я знаю примеры — останавливает нарушителей. — Если человек завтра проснётся и захочет ловить браконьеров, куда ему податься? — Связаться с заповедником. Если человек психологически устойчив, в нормальной физической форме и он по-настоящему хочет ловить браконьеров, спасать природу, его возьмут на три месяца на испытательный срок. А то приезжают люди и думают, что они там будут смотреть сериалы, или сбегают от судебных преследований даже, от проблем семейных убегают. Таких не берут. — Много молодых инспекторов в России? — В оперативных группах много молодёжи. — Вы как раз входите в оперативную группу. Кого удавалось поймать? — Вот лишь несколько случаев. Несколько лет назад мы тайком приезжали в Южно-Камчатский заказник, чтобы задержать рыбных браконьеров. Они заходили в заказник в сумерках, ждали два часа, потом ловили рыбу и вырезали икру. Они знали, что ночью из инспекторов к ним никто не подойдёт: в тех краях очень много медведей. Без фонарика там невозможно шагу ступить, очень страшно. Но чтобы не спугнуть браконьеров, нам пришлось идти в темноте. Адреналина было много. Мы на ощупь шли. Между нами пробегали медведи. Кто-то рядом кряхтел. Стресс чудовищный был. Но мы тогда хорошо отработали. Те браконьеры за три часа добыли более 400 кг икры. Вы представьте, насколько это экономически выгодно. Был ещё один случай, когда мы с моим напарником Анатолием Лазоренко медведя перепутали с браконьерами. Мы шли по лесу, заметили блеск и подумали, что это прибор ночного видения. Решили, что там «кукушка» — человек, который сидит на стрёме, чтобы предупреждать браконьеров об опасности. Договорились, что подкрадываемся с двух сторон, на счёт «три» прыгаем и хватаем его. Мы очень тихо минут десять подкрадывались к нему, а когда прыгнули — включили фонарики. Там на задних лапах сидел медведь и, прижавшись к дереву, с недоумением смотрел то на меня, то на напарника. Мы в воздухе от страха выкрутились, перевернулись. Не долетели до медведя, слава богу. Он в шоке был, мы в шоке. Ни слова, ни рёва, никто ничего не мог из себя выдавить. Сейчас смешно, конечно, но тогда не до смеху было. В последние годы всё чаще совместно с МВД проверяем самые криминальные места. Участковые не всегда могут отработать полноценно, а с нашей группой они могут развернуться. У них нет ни опыта в ловле браконьеров, ни желания. В этом году мы хорошо отработали в Южно-Камчатском заказнике и даже в 100 км от него. Нашли несколько схронов с добычей браконьеров и маленький завод по переработке икры. — Кто-то из друзей, знакомых погибал от рук браконьеров? — Из близких — нет, а из тех, кого знал понаслышке, — да. И в Калужской области инспектора сожгли, и в других заповедниках такое происходит. Поджигают дома, топят, стреляют. Самое любимое у них — это выкладывать «кошки», то есть раскладывать гвозди согнутые, машина наезжает и прокалывает шины. Браконьеры достаточно злопамятны. К тому же часть из них во время задержаний бывает под алкоголем или наркотиками. Могут выстрелить в инспектора: они же идут на охоту, они готовы к стрельбе. Но по сравнению с тем, что было десять-двадцать лет назад, ситуация улучшилась. Раньше группы инспекторов часто бесследно исчезали. Других отстреливали — из автоматов. В 2017 году погибшим инспекторам был открыт мемориал в Саяно-Шушенском заповеднике. На памятнике выгравировано 57 фамилий. — В России строгое уголовное наказание за браконьерство? — На бумаге да, но в суде сложно что-либо доказать. Ситуация такая: в теории инспектор должен предотвращать убийства животных. А по факту: нам надо дождаться, чтобы человек медведя застрелил. Только в таком случае суд нам поверит. К тому же весь процесс нужно снять, запротоколировать, получить чуть ли не признание у нарушителя. Приведу пример. Мы наблюдали семью медведей неподалёку от посёлка Озёрный, на территории Южно-Камчатского заказника, потом отлучились на два дня. Возвращаемся — едет серая местная машина. Мы её останавливаем, там вся наша медвежья семья, убитая. Им два-три дня до ухода в берлоги оставалось. Они бы ушли — и уже были бы защищены. Оказалось, что, как только мы отлучились, их сразу же застрелили. Отрезали лапы, сняли шкуры. Мы всё оформили, даже признание взяли. Но за то, что они убили семью медведей, им просто выписали штраф — 100 тыс. рублей. Даже уголовное дело не получилось — закрыли. Наказание по УК, с одной стороны, строгое, но я не знаю, что нужно сделать, чтобы российские судьи посадили человека за убийство животного. Браконьеры юристов хороших нанимают. Часто судьи говорят: «Не человека же убили, чего вы хотите». Бывает, задерживаем браконьера, приезжает кто-то, смотрит на убитых медвежат и говорит: «О, сколько тушёнки пропадает». Такое вот прикладное отношение. Люди не видят, что это живое существо. И к природе в целом в России относятся потребительски. В Брянской области есть деревня, где люди бросают работу, если в округе появляется лось. Мотивируют это тем, что, если они его не возьмут, то другая деревня возьмёт. Отношение к природе, как к огороду своему: туда надо идти, чтобы что-то взять. Минимум — грибы, максимум… Сейчас в полицию пришло много хороших людей, а раньше и полицейские не понимали, в чём опасность браконьеров. — А зачем люди убивают животных? — Во-первых, исторически так повелось: нужно добыть пропитание. Во-вторых, самое важное в современном мире — это вопрос статуса. За счёт убийства люди самоутверждаются: «Я мужчина, я добытчик, я имею на это право». На Камчатку приезжает много людей — и иностранцев, и русских. Некоторые даже сами по лесу ходить не могут — не то что стрелять: их подвозят на снегоходах к медведям, егери за них стреляют, а они потом в замках у себя, в Баварии где-нибудь, развешивают шкуры, а друзьям рассказывают, что это они сами добыли. Это большая беда: отстреливают ведь самых крупных медведей, которые должны размножаться. — Почему самых крупных? — Это их трофей: «Я самого большого медведя добыл». Есть люди, которые гоняются за самыми крупными хищниками в мире. Коллекционеры такие. Они готовы платить за это безумные деньги. В 1990-е годы на Камчатке браконьеры больше всего охотились за снежными баранами. Причём убивали их с вертолёта. Тогда это было возможно: только развалился Советский Союз, вертолётчики хотели зарабатывать. С тех пор в Южно-Камчатском заказнике снежных баранов нет. На охоте решают бизнес-вопросы. Охоту продвигают в разных фильмах, в том числе романтических, показывают её элитарность, рассказывают, что это удел успешных людей. Зрители пытаются подражать. Пропаганда в фильмах и книгах очень мощная. Редко показывают обратную сторону. Охота сегодня — это занятие для совсем богатых или совсем бедных. — Часто ловили пьяных охотников? — Обычно бывает по-другому: весна, люди едут отдохнуть, уже на природе напиваются и стреляют в небо — во что попадут. Чаще всего они ни во что не попадают. Я однажды видел, как человек 15 устроили канонаду. Всё утро стреляли вверх без перерыва, вокруг них лежала куча гильз, но за всё время они убили только двух ворон и одну сороку. Нередко такие охотники попадают в краснокнижные виды, потому что не понимают, в кого можно стрелять, а в кого нельзя. Во время подобных «алковыездов» люди напиваются до бессознательного состояния. Бывает, путают человека с лосем, могут случайно убить грибника. — Женщин-охотниц не бывает? — Бывают, конечно. — К какой группе охотников они относятся? — Они пытаются выделиться. Посмотрите на YouTube — там полно молодых женщин, около 30 лет, которые с гордостью демонстрируют результаты своей охоты. Сейчас это стало модным. Но это именно женщины-охотницы. Браконьерством они занимаются очень редко. — Что такое Камчатка глазами браконьера? — Номер один — это рыба, икра. Дальше идут краснокнижные соколы-кречеты, которых нелегально вывозят с Камчатки огромными бортами и продают арабским шейхам. Я не специалист по чёрному рынку, а возможностей там много. Крупные животные — медведь, снежный баран — популярны как трофеи. А медвежьи лапы — один из самых популярных товаров для перепродажи в Китай. Когда я десять лет назад впервые попал на Камчатку, за один выезд браконьеры убивали 70-80 медведей — отрезали лапы, забирали желчь, жир, остальное бросали. Сделать это легко: у медведя нет шансов убежать от снегохода. Он развивает скорость 60—80 км/ч, а медведь — максимум 40, да и сколько он пробежит. Он весной выходит истощённый из берлоги, подслеповатый, от первого солнца щурится, теряет ориентацию. Люди подъезжали и стреляли с безопасного расстояния. Спрос на медвежьи лапы большой, потому что китайская медицина использует разные части тела животных. Рог сайгака — для повышения потенции, медвежий жир — противопростудное средство, лапы — укрепляющее. Польза всего этого не доказана, а для животных это оборачивается трагедией. Конвейер смерти от восточных целителей. — Часть Камчатки — Кроноцкий заповедник со своей знаменитой долиной гейзеров и Южно-Камчатский заказник — за последние 10 лет стала безбраконьерной зоной. Как удалось этого добиться? — Туда со своей безумной энергией пришёл Тихон Шпиленок (сын всемирно известного фотографа, директора заповедника «Брянский лес» Игоря Шпиленка. — RT). Он очень хотел очистить Камчатку от браконьеров, искал для этого ресурсы, возможности. Сформировал новую команду: старую пришлось убрать — они связаны с браконьерами были. Я все операции по задержанию браконьеров стал снимать на камеру. Мы отдавали съёмки федеральным каналам, они показывали это. Местные власти, криминальные структуры уже не смогли включить обратную связь. К нам приезжали «крыши» и не понимали, что происходит. Там, по сути, государство в государстве было. Люди до сих пор поражаются, как эту махину ему удалось сломать. Тихон из-за этого и сгорел. Работа оказалась неподъёмной. В 38 лет онкология его забрала. Но все эти события изменили заказник. Созданная нами система работает. Маленький браконьерский городок стал туристическим центром. Южно-Камчатскому заказнику присвоили имя Тихона Шпиленка. — Тихон опирался на западный опыт? — Нет. Камчатка сильно отличается от других регионов за счёт своего природного разнообразия. Американский или какой-либо другой опыт к нам неприменим. Вот вы выехали — за одну поездку 90 медведей застрелили. Сколько лап сразу же. Или икры сколько можно собрать — тонны. Вы представьте, какие это огромные деньги, какой соблазн. В США и Канаде такой мощной проблемы с браконьерством нет. Канада хороша опытом просвещения. У канадца если спросить, чем он больше всего гордится, он ответит, что парками. Они с детства ходят в парки, в многодневные походы по речкам. Это замечательная традиция. У нас спросите москвича, какой заповедник поблизости он знает, — не ответит. Интересен пример борьбы с браконьерством в ЮАР. Там быстро и качественно отработали: привлекли спецслужбы, внедрились в систему, ударили по сбыту. Была выделена отдельная система — это то, чего нет в России. Мы над этим сейчас бьёмся, но пока нет. У нас всегда заповедники принадлежат разным отделам разных министерств, в результате нет единой политики. В других странах, где есть парки, создаётся что-то вроде департамента заповедников. В том же бедном Непале он есть. Как итог — там очень строгое законодательство, а к патрулированию парков привлекают военных. — Среди самых громко обсуждаемых последствий браконьерства — распространение вируса Эбола, передача ВИЧ от шимпанзе к человеку, вспышка атипичной пневмонии. С какими последствиями от действий нарушителей может столкнуться Камчатка? — Если убрать нерку, то Южно-Камчатский заказник превратится в пустыню за два сезона. Там не будет медведей, орланов, выдр, лис — никого. Всё это огромное биоразнообразие существует только за счёт нерки. А что делают браконьеры? Бригада захватывает речку. Медведь приходит на речку, его оттуда выдавливают: стреляют, отгоняют. Куда идут медведи? На помойки. И вот тут кроется самый опасный момент. Медведь ни в коем случае не должен связывать человека с пищей. Никаких пищевых отходов не должно находиться в доступности медведя. Он очень быстро подсаживается на еду, проводит цепочку «человек — пища» и… нападает на человека. Во всех случаях нападения медведей на Камчатке виноват человек. По этой же причине мы просим туристов не кормить медведей. Иначе следующие туристы могут погибнуть. По Камчатке три-четыре смертельных случая в год бывает. — Вам за свою жизнь приходилось убивать медведей? Мне приходилось стрелять из ракетниц, чтобы отпугнуть медведей — в тех случаях, когда агрессию животного нельзя было уже остановить, в целях самозащиты. Это происходит, когда ты случайно оказываешься между медведицей и медвежатами либо когда медведя надо поставить на место. Были случаи, когда нас с братом забросили на Камчатку и из-за непогоды мы больше месяца не могли выбраться. Продукты закончились. Но даже тогда в голову не пришло медведя убить. Мы нашли в схронах собачий корм, корешки собирали. Выжили. После собачьего корма я стал вегетарианцем.