Популистская повестка отдана на откуп таким как Грудинин

Западный популизм – это, в первую очередь, контригра против наступающей либеральной глобализации, диктатуры политкорректности и постгуманизма. В России популизм – по крайней мере, пока – решает совсем иные задачи. Президентская кампания-2018, не успев стартовать, уже принесла сюрпризы. В конце года минувшего помимо появления на политической арене удивительной Ксюши «Против всех» Собчак, настоящей, а не иллюзорной неожиданностью стало выдвижение кандидатом от КПРФ беспартийного директора подмосковного совхоза Павла Грудинина. Сравнить эту инновацию можно лишь с дерзким решением Первого канала не показывать 31 декабря «Иронию судьбы» и заменить неувядающую Аллу Борисовну П. модной украинской группой «Грибы». Радостное возбуждение, охватившее значительную часть нашего общества в связи с появлением в рядах кандидатов в президенты миллионера левых взглядов, легко объяснить элементарной усталостью от бесконечного мелькания в политическом калейдоскопе одних и тех же несменяемых лиц. Сравнение с российской эстрадой, прочно оккупированной десятилетия назад одними и теми же певцами ртом, может быть, чересчур банально и даже примитивно, но по сути верно. Однако вероятный – по крайней мере, на данный момент – рост популярности Грудинина в оставшиеся до выборов недели и возможный его выход во второй тур вместе с безусловным фаворитом выборов, действующим президентом В.В. Путиным, не могут быть результатом одной лишь психологической усталости. Феномен Грудинина должен иметь гораздо более фундаментальную причину. В далеком 1994 г. первым – и на данный момент единственным - президентом республики Беларусь стал директор совхоза «Городец» Александр Григорьевич Лукашенко. Человек, сочетавший в себе два мощных начала: цепкую хватку крепкого хозяйственника и понятный широким народным массам простой крестьянский здравый смысл. Эти качества позволили ему не только победить, но и удерживать власть на протяжении почти четверти века. О чем говорит нам пример А.Г. Лукашенко? О том, что харизматичный председатель совхоза или директор завода, нащупавший верную интонацию в общении с народом, имеет хорошие шансы быть этим народом избранным. И не просто хорошие шансы, а гораздо больше шансов, чем профессиональный политик, поднаторевший в бюрократических интригах аппаратчик, гламурная звезда великосветских тусовок, богач-банкир или миллиардер-бизнесмен из списка «Форбс». Является ли это правило всеобщим? Как бы не так! В США в ноябре 2016 г. президентом стал миллиардер Трамп, во Франции в мае 2017 г. выборы выиграл инвестиционный банкир Макрон. В Австрии этой осенью выбрали канцлером 31-летнего вундеркинда, который никогда ничем, кроме политики, не занимался. Секрет (тут так и хочется добавить: «Полишинеля») заключается во второй составляющей успеха. Не только в социальной принадлежности самого кандидата, но в том, насколько этот кандидат готов стать зеркалом, отражающим помыслы, желания и страхи народные. Или, говоря более суконным языком, в степени его популизма. Слово «популизм», как бы ни определяли это понятие академические словари, чаще всего произносится с неодобрительной интонацией. Популизм все еще ассоциируется с едущим на работу в трамвае Ельциным – общество в какой-то момент очаровалось этой картинкой и вознесло первого секретаря Свердловского обкома КПСС на вершину власти. Чем это обернулось для общества, известно. И когда В.В. Путин говорит о том, что сильное ответственное свободное гражданское общество отторгает популизм и пустую болтовню, он, безусловно, прав: прививка популизма конца 80-х – начала 90-х годов действует до сих пор. Что, однако, не отменяет парадокса: сам президент Путин пользуется безусловным авторитетом среди популистов Запада, от Марин Ле Пен до Дональда Трампа. Увлеченность западных популистов Путиным столь велика, что породила устойчивый миф о популизме самого российского лидера. Однако западный популизм – это, в первую очередь, контригра против наступающей либеральной глобализации, диктатуры политкорректности и постгуманизма. В России популизм – по крайней мере, пока – решает совсем иные задачи, за исключением одной, о которой речь пойдет особо. Когда Марин Ле Пен призывает соотечественников освободиться от бюрократической диктатуры Брюсселя, она, безусловно, занимается популизмом, потому что миллионам французских фермеров и рабочих действительно не нравятся жесткие регламенты ЕС. Но для России такие проблемы, в общем, не слишком актуальны: единственным более или менее схожим с западной повесткой сюжетом является борьба за выход страны из ВТО, которую долгие годы ведет КПРФ. Однако для того, чтобы считаться настоящим популизмом, лозунг «к черту ВТО!» должен пользоваться поддержкой значительной части населения страны. А этого не происходит, не в последнюю очередь потому, что ВТО для наших соотечественников, в отличие от ЕС для французов, нечто достаточно далекое и абстрактное. Одна-единственная тема роднит западный и российский популизм: это тема миграции и конфликта «нашего мира» с миром «чужих». Для западных экспертов любая критика иммиграционной политики, проводимой либеральными правительствами, является безошибочным маркером популизма. «Привлекательность популизма растет параллельно с нарастающим общественным недовольством положением вещей, – пишет исполнительный директор Human Rights Watch Кеннет Рот. Некоторым некомфортно в обществах, которые становятся все более разнообразными в этническом, религиозном или расовом отношениях. Возникает чувство, что правительство и элита игнорируют то, что волнует общество. В этом котле недовольства процветают и даже усиливают свою власть некоторые политики, которые делают из беженцев, иммигрантских общин и меньшинств козлов отпущения. Нативизм, ксенофобия, расизм и исламофобия находятся на подъеме!» Вынесем за скобки вопрос о том, насколько обоснованы эти страхи, и почему же все больше европейцев чувствуют себя «некомфортно» (замечательно политкорректный термин!) во все более диверсифицирующихся обществах. Если отбросить оценочные суждения, Рот прав – влияние политиков, готовых обсуждать со своими избирателями проблемы иммиграционных потоков, размывания национальной идентичности и «столкновения цивилизаций» постоянно растет. Обещание построить «Великую мексиканскую стену» и ограничить доступ в США иммигрантам из стран-спонсоров терроризма принесло немало очков «ужасному ксенофобу» Дональду Трампу. Предложение закрыть границы и выслать из Франции нелегальных мигрантов помогло Марин Ле Пен выйти во второй тур президентских выборов и набрать рекордные для кандидата от НФ 34% голосов. Перехват антииммигрантской повестки Австрийской партии свободы, технично осуществленный Себастьяном Курцем, проложил ему дорогу к креслу канцлера. В конце концов, именно страх перед все более «разнообразным» обществом предопределил успех Брексита. Однако в российских реалиях аналог этого важнейшего для западного популизма сюжета – деятельность запрещенных движений ДПНИ и «Русские», идеология Национал-демократической партии и кружка интеллектуалов, группирующихся вокруг журнала «Вопросы национализма», не работает. Представить себе, что кто-то из системных политиков – а тем более президент – обратится к вопросам ограничения миграционных потоков или угрозе национальной (цивилизационной, культурной) идентичности со стороны «понаехавших тут» - невозможно. Очень робкие эксперименты на этом поле позволяла себе в 2005 г. партия «Родина» и ее лидер Д.О. Рогозин (знаменитый ролик с арбузной коркой) – но даже этот вегетарианский популизм был признан опасным и закончился для Рогозина почетной ссылкой в Брюссель. В хрупкой сбалансированной системе, пришедшей на смену расползающейся на куски ельцинской России, политический лидер не может (даже если очень захочет) воспользоваться таким важнейшим популистским инструментом, как защита «своих» от «чужих». Практически открытая граница России со Средней Азией представляет для государства опасность не меньшую, если не большую, чем дырявая граница с Мексикой для США, однако в российской политической элите широко распространено мнение, что введение визового режима драматически ослабит влияние Москвы на политику среднеазиатских «партнеров». Идея эта, по меньшей мере, спорная – но очевидно, что пока она декларируется на самом высоком уровне, искать точки соприкосновения между Путиным и Трампом на этом поле бесперспективно. Как известно, США и Россия входят в тройку стран с наибольшей численностью международных мигрантов (еще один участник этой тройки – Германия). Во всех этих странах общественное недовольство масштабами миграции (в первую очередь нелегальной) достаточно велико для того, чтобы обеспечить мощную поддержку популистским лидерам или движениям, выступающим за ее ограничение. Но если в США «популистский момент» (термин бельгийского политического философа Шанталь Муфф) привел к власти Дональда Трампа, а в Германии обеспечил рекордный результат партии «Альтернатива для Германии» (единственной, последовательно критикующей официальную политику «Добро пожаловать, беженцы!»), то в России при сохранении нынешнего политического курса на максимальное сближение с бывшими республиками Советского Союза использование этого мощного инструмента табуировано на всех уровнях политической системы – при всех рисках, которыми сопровождается политика «migrant-friendly». Сближению России с правыми популистскими движениями Запада, подобными Национальному Фронту во Франции или Австрийской партии свободы поставлены невидимые, но нерушимые пределы. Нынешней России с правыми популистами по пути лишь пока они борются за национальный суверенитет своих стран и против наползающей на мир либеральной глобализации со всеми ее прелестями вроде воинствующего феминизма и диктатуры меньшинств. С левыми популистами общих тем и того меньше – программа СИРИЗА, например, предусматривает, повышение подоходного налога до 75% на суммы свыше 500 тысяч евро, и национализацию банков: в нынешней РФ реализация этих требований возможна только в результате новой революции. Общество, в котором 10% населения контролируют 85% богатств страны (в США эта пропорция составляет 10% на 75%), представляет собой идеальную среду для левопопулистских экспериментов – и именно по этой причине такие эксперименты здесь всегда будут под запретом. Тем не менее, Путин в определенном смысле обречен на роман с популизмом Запада. «Вопреки распространенному мнению, российский президент не является поклонником популизма, – пишут на страницах The National Interest Юлия Нетесова и Торри Тоссиг. – Его поддержка популистских партий в Европе и США просто меркантильна: если им удастся разрушить базу мейнстримных партий, которые склонны рассматривать Россию, как угрозу и трансантлантические связи как жизненно необходимые для противодействия ей, шансы Путина возрастут. Его поддержка (популистов, - К.Б.) – это чистой воды расчет, чтобы выжить». Эта оценка справедлива, но однобока: она не учитывает того значения, которое имеет для популистов Запада сама фигура Путина, или, скорее, миф о Путине, как о «великом популисте» Востока, демонстрирующем возможность успеха политики, противостоящей либеральной глобализации по рецептам Жака Аттали и «открытому обществу» а-ля Джордж Сорос. Начиная с 2013 г., когда Россия предоставила убежище Эдварду Сноудену и заставила США отказаться от военного решения проблемы сирийского химического оружия, Путин одерживает на этом пути все новые и новые победы. Для правых популистов Запада фигура российского президента – это, прежде всего, фигура могущественного союзника, олицетворяющего ту стену, о которую разбиваются волны либеральной глобализации и все усилия ее агентов. «Он (Путин, - К.Б.) был неутомимым чемпионом (и временами спонсором) групп анти-истеблишмента во всем мире. Но популистский подход превращается в обоюдоострый меч для него дома. Сможет ли фигура, столь тесно связанная с политическим истеблишментом России, использовать популистские темы для российского электората, который, как обычно, все больше разочаровывается в бизнесе?» – задается вопросом Джулия Гурганус из Московского центра Карнеги. Статья Гурганус, озаглавленная «Ловушка путинского популизма» увидела свет 21 ноября 2017 г. Спустя месяц можно уверенно констатировать, что «ловушка» не сработала – или, во всяком случае, из нее удалось найти простой и элегантный выход. Путин будет продолжать оставаться символом популизма для всех, кто борется с либеральным истеблишментом на Западе (как для правых, так и для левых). Но во внутренней политике, для домашнего использования, популистская повестка будет отдана на откуп другим фигурам – таким, как «свежий кавалер» от КПРФ Павел Грудинин. И вызвано это будет не только невыносимой усталостью электората от не меняющихся уже третье десятилетие лиц в избирательных бюллетенях, но, главным образом, нарастающим давлением внешней среды. Мир входит в зону турбулентности: вздымающаяся волна популизма смывает песочные стены «конца истории», и с этим приходится считаться даже в такой антипопулистской стране, как Российская Федерация. Сто лет назад победившая в России левая идея заставила Запад перестроиться и покатиться в будущее по новым, преимущественно либерально-демократическим, рельсам. Не исключено, что в скором времени борьба с либеральной глобализацией, затрагивающая пока российскую действительность лишь по касательной, приведет к столь же серьезным и глобальным изменениям у нас дома. Кирилл Бенедиктов, российский писатель-фантаст, историк, политолог