Вкусы жизни

Привет из прошлого, причем сразу из нескольких веков, неожиданно получила "Вечерка". А передал его президент национальной гильдии шеф-поваров России Александр Филин. Вообще-то мы позвонили Александру Филину накануне приближающегося праздника, чтобы узнать о кулинарных предпочтениях нынешних москвичей. — О, «Вечерка»! — обрадовался Александр Николаевич. — А у меня с вашей газетой т-а-а-акие воспоминания связаны! Лет 20 назад дело было. Звонит мне, значит, ваш тогдашний главный редактор (Юрий Иванович Казарин. — «ВМ») и говорит: «Александр Николаевич, не могли бы вы встретиться с одной нашей читательницей?» — «Сколько лет?» — спрашиваю я игриво. — «95». Ну, нет, думаю — бабушка наверняка начнет ерундой всякой грузить... А редактор наседает — съезди да съезди. Но не говорит зачем — сюрприз, мол. Ну, в итоге я сдался. Напек пирожков, чтоб не с пустыми руками, шофруа приготовил, это желированное жаркое из перепелок — я ж ресторанный повар… Приезжаю. Открывает мне элегантнейшая дама — в брючном костюме, с прической, на каблучках… Я пять минут с Ириной Ивановной Соя-Серко поговорил и практически влюбился! Умная, интеллигентная, ироничная… Оказалось, увидела она в «Вечерке» заметку про меня и решила поделиться своими старинными рецептами. «Вот, — говорит, — Саша, это вам», — и протягивает две тетрадочки в потрепанных коленкорах. Тетрадочки эти достались ей от бабушки — много-много лет женщины в ее семье собирали понравившиеся рецепты. В 1904 году их решили переписать — так появилась первая тетрадка, в 1912-м начали вторую… В общей сложности у Филина оказалось 100 с лишним рецептов, многие из которых он включает в меню до сих пор. ...Почти вся сознательная жизнь Ирины Ивановны Соя-Серко (а прожила она без малого 103 года!) была связана с Москвой. О ней — любимой, неповторимой — оставила она потомкам свои воспоминания и рисунки: Ирина Ивановна была художником-оформителем. С разрешения ее детей и внуков мы публикуем сегодня выдержки из них. Они относятся к 20–30-м годам прошлого века — времени, живых свидетелей которого уже сложно сыскать. Работа Во время НЭПа (начало 1922 года) открылся ГУМ, и мне чудом удалось устроиться в его рекламнохудожественный отдел. Это было время жестокой безработицы. Помню, как начальник, недовольный какой-то моей работой, сказал: «Пожалуй, нам с вами придется расстаться». Я затрепетала: обещанные два миллиона в месяц, на которые я мечтала приобрести валенки, уплывали в небытие. Меня спасло то, что началась авральная работа по подготовке к пятой годовщине Октября. В Рахмановском переулке на Петровке была биржа труда. С ночи туда стекался народ и до половины дня стоял в длиннющих очередях в надежде получить хоть какую-нибудь работу. Мы были очень бедны, и я в пустом полугодовом ожидании обещанных за работу денег мысленно «покупала» массу соблазнительных вещей в ГУМе — обувь, посуду, белье и еще многое, что было так необходимо. Когда же деньги были получены, они уже ничего не стоили... Наконец наступил день стабильного червонца — это была довольно большая купюра белого цвета с водяными знаками и портретом Ленина. Миллионы окончились — рубль стабилизировался. Маяковский Он часто приходил в рекламный отдел ГУМа, приносил свои работы. Входил, ни с кем не здороваясь, проходил в небольшой кабинетик начальника. В сером костюме, в серой шляпе и перчатках, которые не снимал, даже несмотря на жаркую летнюю погоду, с суковатой палкой в руке... Мы замирали, глядя, как он разбрасывал по полу свои плакаты. А плакаты были такие: «Держитесь за этот спасательный круг, все лучшее — из первых рук» или «Тому не страшен мороз зловещий, кто купит в ГУМе зимние вещи» и т. д. Если начальник делал какие-то замечания по поводу плакатов или сомневался в требуемой Маяковским сумме оплаты, поэт возражал: «Ведь тут видна рука мастера!». Помню, на вечерах, где выступал Маяковский, меня удивляло, что поэт, очень охотно отвечавший на реплики из зала, всегда старался побольнее задеть спрашивающего — ко всеобщему одобрению публики. Говорят, что Маяковский был очень деликатный человек, об этом говорила и наша приятельница-библиотекарь, которую пригласил О. Брик, чтобы привести в порядок свою библиотеку. Она проработала несколько месяцев в квартире Бриков и Маяковского в Гендриковом переулке. Видимо, бравада Владимира Владимировича служила ему «защитной маской». Весть о его смерти как громом поразила нас. Передавали рассказ нашего почтальона: «Поднялся я к Маяковскому отдать корреспонденцию и попросить деньги, которые он мне остался должен за какую-то почту. Он был не один и с раздражением, буквально насильно выставил меня за дверь. Когда я спускался с лестницы, он вышел на площадку и бросил вниз трешку! Я ненадолго задержался у подъезда дома и вдруг услышал громкий крик: «Маяковский застрелился!!!» и бросился на лестницу. У раскрытой двери стояла соседка по квартире (В. Полонская), а в комнате на ковре ничком лежал Владимир Владимирович, руки его судорожно впились в ковер. Он был мертв...» Новый быт Почти все квартиры стали коммунальными. Мы жили в подвале, в большой комнате. От сырости обувь под кроватями становилась зеленой. Ранней весной нас заливало талыми водами так, что пройти в квартиру можно было только по досточкам, положенным на кирпичи. Окна в квартире были чуть выше асфальта. Все имеющееся у нас столовое серебро — ложки, рюмки, солонки — было отнесено в Торгсин (торговля с иностранцами). «Остатки разбитого вдребезги» меняли на манную крупу, масло... Кстати, красная икра в те годы была самой дешевой закуской, и я, будучи очень бедной, брала на работу бутерброды с красной икрой. Несмотря на скудость житья, мы считали, что живем неплохо. В начале 30-х, когда еще была карточная система, мой пятилетний сын мечтательно говорил: «Я обязательно доживу до 2000 года, может быть, баранки будут давать!». Его поколение, конечно, должно дожить до следующего века и увидеть воочию, какие «баранки» готовит мир людям. Подписывайтесь на наш канал в Яндекс.Дзен! Подписывайтесь на канал «Вечерней Москвы» в Telegram!