Вадим Абдрашитов: “Инфантилизация — главная проблема образования”
Расскажите, как Вы пришли в кино? У меня не было такого момента в жизни, когда я решил заниматься кино. У меня такое ощущение, что я всегда в этом направлении двигался, интересы находились в этом секторе — кинематографическом, околокиношном. Я в детстве много фотографировал, мы с младшим братом даже снимали диафильмы на так называемой “обративной” плёнке: фотографы могут знать, что это: когда снимаешь и получаешь уже позитивное изображение. Для диафильмов делали фигурки какие-то, и получались чёрно-белые диафильмы. Интересовался этим. Параллельно были какие-то другие интересы, потом, когда стал постарше — уже химия, физика, математика интересовала, при этом занимался в актёрской студии при местном ТЮЗе. В каком городе Вы росли? Поскольку я из офицерской семьи, кочевал по всему Советскому Союзу, в данном случае (в возрасте от 10 до 16 лет) мы жили в Алма-Ате. В Алма-атинском ТЮЗе посещал студию, но когда взлетел Гагарин в 1961 году, и у всех молодых, что называется, поехала крыша — стало ясно, что надо заниматься космосом, физикой, ракетами и так далее, и я, досрочно сдав экзамен экстерном, поехал поступать в Московский Физико-Технический институт, знаменитый Физтех в Долгопрудном. Поступил в 1961 году и стал учиться там, и благодарен судьбе за то, что был такой отрезок времени — становления, взросления, особое время в истории страны, оттепель в 60-е годы, необычные выставки, книги, журналы. В 1962 “Один день Ивана Денисовича” напечатали, на экраны вышла картина итальянского неореализма, к этому времени “Летят журавли” уже прогремела, всё это было очень интересно. Я, постепенно прислушиваясь к себе, понял, что всё-таки физика — это не совсем моё. И к этому времени уже в институте тоже много фотографировал, что-то пробовал писать, работал в физтеховской многотиражке. Меня привлекала фотография, создание образа, возможность каких-то оптических вещей, но в те времена пробовать снимать кино было практически невозможно: дорого, ненадёжные технологии — это можно было делать только в рамках любительской киностудии, причём очень мощной. То есть не было таких возможностей — как сейчас: взять телефон и снимать. В наши дни это доступно любому школьнику. На телефон можно снимать полнометражное кино, невероятная светочувствительность, разрешение у всех гаджетов… Но недоступность, в том числе, и порождает стремление к творчеству… Может быть. Получилась то же самое, как история с карандашом. Когда появился карандаш, можно было ожидать практически поголовную грамотность. Но всё осталось по-прежнему: количество писателей от этого не увеличилось, поэтов тем более, равно как и с современной техникой. Тогда мне очень хотелось попробовать снимать хотя бы на любительскую киноаппаратуру в рамках какой-то студии. На Физтехе не было такой студии. И я понял, что надо переводиться куда-то, а перевестись из Физтеха было легко и просто, у нас были специальные программы, мощнейшие, надолго отгоняли все другие вузовские программы, поэтому я стал узнавать, где студии, и выяснил. В те годы были три мощные любительские киностудии — в МЭСИ и в Строительном институте, в МХТИ имени Менделеева. Менделеевский был поближе по программам, я туда перевёлся, перезачёл огромное количество предметов, освободилось время, и я стал буквально работать на этой любительской киностудии и очень много снимал, монтировал институтскую хронику — сборы картошки, заседания, репетиции, КВН, “устные альманахи” и прочее — очень много снимал. На том старом монтажном столе? Да, на том самом — и с ацетоном даже застал ещё. И так набил руку. Было много свободного времени. Я готовился, понимал, что буду поступать во ВГИК, но тогда были законы, когда человек, получивший высшее образование, обязан 3 года отработать по полученной специальности. Я защитился хорошо, тема дипломной работы была интересная, актуальная — но узнав, какие варианты на распределении, просто выбрал место работы по схеме метро, чтобы было без пересадок. Этим местом оказался Московский Завод Электровакуумных приборов. Я на распределении сказал: “Хочу на завод”, хотя меня на кафедре оставляли, но я хотел на завод, и сделал безусловно правильно. Эти 3 года мне многое дали — и внутреннего багажа, и небольшого, но всё-таки жизненного опыта, но главное я был в гуще социалистической экономики, много понял о производстве и твёрдо — об экономике вообще как таковой. Поэтому, когда сейчас так много об этом говорится, я-то понимаю, что не всё то, что говорится — верно, справедливо, а ещё просто неграмотно. Говорят люди, которые не знают вообще, что такое производство и никогда там не были. В этом смысле я абсолютный марксист и понимаю, что всё в производстве так заложено: все блага, все состояния страны и государства. К сожалению, оно в настоящее время утрачено… Да. К сожалению, мы мало что делаем, и это уже сказывается на судьбе страны в целом. Это касается в том числе и кинопроизводства. Разумеется… Я работал на заводе, и за 3 года, пришедший в инженеры, дошёл до начальника большого цеха. Надо сказать, что в отрасли электронной промышленности я единственный стал начальником цеха, не будучи членом партии. Это редкость, когда в руководители попадал не член партии. Да. Но закончились 3 года — это был 70-й год, и как раз в 70-м году набирал Михаил Ромм в мастерскую во ВГИКе, человек невероятного авторитета, выдающийся режиссёр, мыслитель, философ, замечательный человек. Как раз он играл в 70-м году, и я поступил к нему в его мастерскую. И с тех пор занимаюсь кино — уже почти полвека. Защитился досрочно — во ВГИКе учился не 5 лет, а 4 года, и в 74-м году меня пригласили работать на Мосфильм. Мы с Вами в данный момент как раз находимся в кабинете Рома и Райзмана. Мосфильм был одно время поделен на 10 самостоятельных творческих объединений. Вот одно из 10 объединений, которое называлось 3-е творческое объединение, объединение “Товарищ” возглавили Михаил Ромм и Юлий Райзман. Михаила Ильича уже не было, его не стало на 2-м курсе, нас доводил до дипломов Лев Кулиджанов, замечательной души, тонкий человек, прекрасный режиссёр, и я снял курсовую работу. У меня были и другие заметные работы — “Репортаж с асфальта”, о котором писал Ромм. Это была первая ученическая работа. Я уже был опытным кинолюбителем, знал аппаратуру, и мы должны были снимать на 16-ти мм, я спросил разрешения снимать на 35-ти, достали аппарат “Конвос” и с одним другом, оператором Игорем Скачковым мы сняли “Репортаж с асфальта”, 7-минутную документальную ленту, которая в итоге стала резонансной, получила разные призы. А Михаил Ромм, когда её увидел, захотел вставить в свою большую картину “Мир сегодня”, над которой он работал еще тогда, когда занимался нами. Мы даже видели первую складку этой картины — он привёз всю мастерскую со студентами, педагогами сюда на “Мосфильм” и показал первую складку. Это была бы выдающаяся картина, и вот туда он хотел вставить мой фильм, что для меня было большой честью и помогло дальше в запуске моих будущих фильмов, так как моё имя было на слуху. Но Ромм ушёл из жизни, и картину доделывали Хуциев и Климов. Они сделали интересный замечательный фильм, который не имеет никакого отношения к первому варианту монтажа, который мы видели здесь на “Мосфильме”. А курсовая работа — это была экранизация рассказа Григория Горина “Остановить Потапова” — длинный, большой фильм, 40-минутный, Сложный по производству был. Получилось наверно удачным, потому что фильм стал известным, его везде показывал — по творческим домам, в редакциях газет. Мне позвонили из Дома творчества Болшева, где тогда отдыхал Юрий Резнер, а тогда связи были короче, проще. Там мэтры отдыхали, мы тоже работали, писали сценарии, тогда там была активная творческая жизнь — туда привозили коллекции вгиковских фильмов с последнего фестиваля, чтобы показать, что там делает молодёжь. Резнер увидел картину, позвонил мне, пригласил приехать. Я приехал, выяснил, что картина очень понравилась, она была просмотрена в компании замечательных людей — Юткевич, Габрилович, Леонид Утёсов, Владимир Высоцкий, Аркадий Райкин, и её очень тепло приняли. Я приехал, и Райнер сказал: “Сколько можно учиться? Я Вам советую защищать эту курсовую работу, и приходите на Мосфильм, Вам придёт вызов и приглашение”. Я сказал об этом во ВГИКе, там не возражали, наоборот, картина нравилась. Так я за 4 года закончил ВГИК и появился здесь, в этом кабинете. А потом, когда остался Юрий Райзман, мы с ним проработали 20 лет под его, что называется, “крышей”, и я был у него заместителем художественного руководителя. А когда его не стало, был избран худруком этого объединения, которое ныне называется “Арк-фильм”. А раньше как оно называлось? “Товарищ”, в котором были сделаны все самые замечательные отечественные советские картины: и “Коммунисты” с Урбанским, и “А если это любовь”. “Коммунисты” — великий фильм, снятый Райзманом. Да, здесь делалось много всего замечательного и интересного. Могучая кучка была – и Лариса Шепитько, и Элем Климов, и Марлен Хуциев, и все дружили, у всех были общие интересы, общие заботы, творческая открытость. Что касается Ромма — общение с ним было недолгим, к сожалению: полтора года, но очень насыщенным. Его не стало, когда ему было 70 лет. Он появился, когда мы сидели в мастерской, ждали его, думали, что сейчас будем записывать лекции. Мы общались полтора года, и выяснилось, что ни у кого нет ни строчки, так как записывать было невозможно. Можно было только слушать и внимать. От лекций фактически ничего не осталось, лучшие его лекции по режиссуре, которые он читал на предыдущих курсах предыдущим мастерским. А предыдущие мастерские — это весь цвет советской режиссуры: и Кончаловский, и Тарковский, и Шукшин, и Смирнов, и Соловьёв, и Титов. Всё это — роммовские ученики. А к нам он пришёл и сказал буквально следующее: “Я пробовал такую методу — читал лекции, а потом давал снимать. И как-то особых успехов не получалось. Потом я сделал наоборот: сначала давал снимать, а потом на основании этого разбирался в режиссуре. Я понял, что режиссуре научить невозможно. Практическим навыкам будет вас учить старший педагог”. Как мы её называли “великая Ирина” – Ирина Жигалко, выпускница Эйзенштейна, сама не режиссёр по образованию, стала заниматься педагогической деятельностью. Она была и правой, и левой рукой Ромма. Со всеми этими ребятами — Тарковским, Кончаловским, она занималась практической режиссурой: проблемами инсценирования, съёмкой, работой с актёрами, и была мощным педагогом по монтажу. А Ромм читал. Нам он читал лекции по истории XX-го века, по истории искусства XX -го века, хотя начал заведомо раньше, а именно с наскальных рисунков. Явление наскальных рисунков как явление искусства, очень много и интересно об этом говорил. Очень много было рассказано по истории кинематографа. Такие лекции, которые трудно назвать таковыми, перемежал подробными рассказами о картине, которую он снимал — то есть тоже, опять-таки, история 20-го века, и история искусства, и очень много он об этом говорил, мы словно были внутри этого. Он уезжал на зарубежные съёмки, во Франции снимал, поработал в парижской синематеке, приезжал и рассказывал. А потом, когда собрал материал, нам показал, пригласил нас сюда, на Мосфильм. Осталось ощущение невероятной глыбы — человека потрясающего калибра, невероятной личности, энциклопедически образованной, абсолютно интеллигентного устройства. Поразительная мания остроумия, замечательный рассказчик, чрезвычайно артистичен, очень демократичен в высшем смысле этого слова, я даже бывал у него в доме. Я думаю, мы бы сплотились, если бы он довёл нас до конца. Но мы не успели. Совершенно уникальный человек. Мне вообще повезло на людей, на мастеров, с которыми учился и работал: Райзман, Кулиджанов… Были и замечательные артисты, с которыми я работал, композиторы. Я много получал удовольствия и удовлетворения от работы с талантливыми людьми — это особое ощущение. Что касается Ромма — о нём можно долго говорить, вспоминать его картины, начиная с “Пышки”, и продолжая революционной для советской молодёжи картиной — “Девять дней одного года”. Он приезжал на Физтех, когда я ещё там учился. В те времена были так называемые “устные альманахи”. На них приглашались известные люди, кинорежиссёры. На Физтех, основанный Ландау, они приезжали с большой охотой. Там тоже были эти корифеи, я помню многих, в том числе и Ландау, и Игоря Тамма, и академика Семёнова. И, надо сказать, что существует некая мощная радиация масштаба личности. Это были не просто выдающиеся учёные и выдающиеся режиссёры. В первую очередь это было ощущение неких полей личностного масштаба, размера личности. Приезжали с охотой к молодым физикам на Физтех, там была лучшая команда КВН. Всё это было интеллектуально мощно, содержательно, во многом определяло становление мальчишек, и я повторяю — я благодарен судьбе за то, что учился в таком вузе как Физтех. Приезжали к нам Арам Хачатурян, Сергей Герасимов, хоккеист Юрзинов, молодые Володя Васильев, Катя Максимова, наши выдающиеся художники из балета. В том числе приезжал и Ромм, рассказывал потрясающие вещи. Это было после выхода и просмотра “Девяти дней одного года” с 7 до 12 часов. Два дня по пять часов он был на сцене и разговаривал со студентами. Это был своего рода моноспектакль? Это было что-то невероятное. Когда он приехал в первый раз, он был одной из страниц альманаха. Его с удовольствием слушали и просили говорить ещё. Он говорил до 12 ночи, пока начальство не сказало, что студентам пора спать. На следующий день, когда он приехал опять, он был непрерывно на сцене и тоже до 12 ночи, и говорил о “Девяти днях”, о кинематографе, о театре, о политике, о литературе, о прозе Аксёнова, о Шукшине как о писателе, история о том, как он ему помог печататься. Фундаментального свойства вещи, о которых он говорил, и эта эманация крупной личности присутствовала. Фото: Виктор Великжанин/Фото ИТАР-ТАСС Хотелось бы провести жёсткие параллели, которых не хватает ВГИКу и другим творческим вузам. Вообще не хватает молодёжи, которая сразу хочет стать мастерами, мэтрами. Возможно, я ошибаюсь. Это вполне естественное нежелание молодёжи. Беда находится в совершенно другом месте: она находится в нашем законодательстве. А именно: закон, который внедрён в нашу жизнь, к сожалению — о платном втором образовании, отодвинул в сторону целый пласт относительно взрослых людей, которые, попробовав что-то в жизни, пришли к пониманию самих себя и решили сделать что-то другое. Может быть, даже почувствовали призвание. Потому что человек, который занимается одной из двух смыслообразующих специальностей, а именно: драматургией и режиссурой, должен иметь хотя бы минимальный опыт жизни. Все режиссёры, которых вы знаете, пришли в кино, имея высшее образование. Но дело даже не в этом — дело в минимальном жизненном опыте. Элем Климов — авиастроительный инженер, Глеб Панфилов — химик-инженер, человек с опытом комсомольской оргработы. Я пришёл начальником цеха, Шукшин пришёл, протянув лямку директора школы и преподававшего, ребята типа Никиты Михалкова имени опыт актёрского образования. Кончаловский — с консерваторским образованием, Отаро Иоселиани — математик по образованию. Но я говорю не об образовании, а о том, что они пришли с неким минимальным жизненным багажом. А нынешний закон этих людей отодвигает в сторону. Я поступал — мне было 25 лет. Я думал, что буду самым старым дядькой среди студентов, но я оказался в середине возрастной линейки. Были люди старше меня — у нас был профессиональный спортсмен, мастер спорта по боксу, профессиональный писатель из Эстонии, профессиональный актёр из Молдавии, инженер с Тульского оружейного завода, человек, отслуживший в армии и отработавший на заводе Аркадий Сиренко, известный режиссёр. Который снимался в Шукшинских рассказах вместе со Степановым? Да, это та самая мастерская. Вы вместе с Сиренко учились? Да. Это была правильная идея, правильная философия, идеология собирания мастерской. Все очень разные, с разным опытом, варились в общем котле, обмениваясь опытом. Была взаимная диффузия, это чрезвычайно важный момент. Сейчас ВГИК, равно как и все театральные вузы, Литературный институт, журналистика так помолодела, просто детский сад. Им, конечно, очень нравится всё это — поступают молодые, красивые, одухотворённые молодостью лица, и мы имеем с ними дело. Но что может рассказать вчерашний школьник? Ну, в лучшем случае, талантливо и артистично снять что-то, рассказать о своих первых чувствах, любви, первых опытах социализации, дружбе, предательстве. Но что он будет снимать дальше? А дальше он будет копировать уже сделанное у нас или за рубежом. Или уйдёт на телевидение и будет копировать то, что телевидение уже наработало, повторять. То есть фактически творческая личность из него не вырастает? Может быть, какая-то творческая личность возникнет как исключение из правил, как опровержение всего того, что я говорю. Надо очень много читать, смотреть внимательно вокруг себя. Мы заставляем своих студентов читать и смотреть вокруг себя. Но это скорее волевые решения. А на самом деле это можно назвать насильственной инфантилизацией со стороны государства. И мы эту инфантильность видим на вгиковском экране, вообще в итоге на киноэкранах, а потом на телеэкранах, потому что молодые мальчики и девочки пытаются что-то создать. И вот уже лет 15, сговорившись между собой, мэтры кинематографической и театральной педагогики (к нам даже подключились люди из консерватории) стали писать тревожные письма на имя Президента, премьера, в Администрацию Президента, в Минфин, в Минобразования, что идёт инфантилизация, которая оборачивается дебилизацией зрителя как такового. Нельзя ли сделать простейшую вещь — не нужно тратить ни одной лишней копейки. Минфин, раз ничего тратить не нужно, согласился на поддержку. Мы везде работали “по кустам”, я по направлению Госдумы, встречался с её деятелями. И все отвечали: “Как правильно, безусловно, обязательно сделаем, поддержим”. Что именно? Внесение уточнений в закон о втором образовании, что второе образование платно, за исключением двух смыслообразующих специальностей, на которые человек с высшим образованием может претендовать на бюджетные места. Чтобы на эти две специальности человек с минимальным жизненным опытом, как и раньше было, претендовал наряду со вчерашним десятиклассником. И нигде мы не слышим отказа, потому что не нужно лишней копеечки. Но за 15 лет ничего не сделано вообще в этом смысле. Вы имеете в виду кинорежиссуру? И драматургию. В консерватории, что любопытно, дирижёрство и композиторство. То есть абсолютно в чистом виде творческие профессии не годны? Да. И государство ничего не делает. Сейчас, правда, распределяются гранты для людей с высшим образованием, помогают им не платить за образование, но из-за этого, в частности, отодвинут свой грант, которого не дают. И вот происходит инфантилизация образования, содержательной части кино, театра, журналистики, литературы и так далее. Или государство просто ничего не делает — или возникают мысли: а может быть, власти это выгодно? Зачем нужны граждански зрелые люди, которые ещё и будут иметь доступ к театральным подмосткам, кино, телевидению? Пусть лучше занимаются бесконечным копированием того, что уже снято. Вот в чём проблема. И я знаю, о чём говорю — и не только я, а те мастера, которые руководят режиссёрами и драматургами, и не только в кино, но и в театре, и так далее. Вот, какая беда на самом деле существенная. Но страна наполнена беззаботными людьми, и это обойдётся дебилизацией населения в целом. Телевидение работает точно в эту сторону, кинематограф ещё пока не очень, но по содержательной части — именно в эту же сторону. Что Вам бы хотелось сказать молодым? Молодым начинающим режиссёрам, актёрам, драматургам я говорю: надо много читать. Книг уже достаточно написано, чтобы с их помощью приобрести опыт жизни. У этих писателей свой опыт, в том числе и чтения книг, просмотров хороших картин, хороших выставок изобразительного искусства. Надо самообразовываться, безусловно. И надо конкретно знать, чего ты хочешь снять и сделать. Без этого в наше время очень сложно.
