Почему всемирно известный писатель Стефан Цвейг покончил с собой

Стефан Цвейг казался современникам воплощением удачи, баловнем судьбы. Родился в семье состоятельных австрийских евреев, блестяще окончил философский факультет Венского университета. Первые же его литературные произведения были высоко оценены критиками. Он был красив, умен, окружен друзьями и пользовался успехом у дам. Ему суждено было познать настоящую любовь… И тем не менее однажды он решил свести счеты с жизнью. Несмотря на то что в то время у людей, погруженных в состояние войны, было немало других проблем, двойное самоубийство — известного австрийского писателя и его молодой жены Шарлотты — не могло не всколыхнуть общественность. 23 февраля 1942 года газеты вышли с сенсационными заголовками и фотографией на первой странице — шестидесятилетний Цвейг и его тридцатитрехлетняя жена Шарлотта лежали, обнявшись, в постели. Они выпили огромную дозу снотворного. Перед смертью супруги написали тринадцать писем родным и друзьям — пытались объяснить причины, прощались… Впоследствии поступок известного писателя сравнивали с другими подобными же случаями. Разочаровавшись в западной демократии, которая не смогла помешать приходу к власти Гитлера и остановить продвижение фашизма, ушли из жизни многие выдающиеся деятели культуры: Вальтер Беньямин, Эрнст Толлер, Эрнст Вайс, Вальтер Газенклевер. Вайс вскрыл себе вены, когда гитлеровская армия захватила Париж. Газенклевер отравился в лагере для интернированных. Беньямин принял яд, опасаясь попасть в руки гестапо: испанская граница, на которой он оказался, была перекрыта. Оставшийся без гроша в кармане, брошенный женой Толлер повесился в отеле в Нью-Йорке. Цвейгу, который находился в солнечной Бразилии, близ Рио-де-Жанейро, опасность не угрожала. Страна, в которую он эмигрировал, приняла его с восторгом, рядом находилась верная Шарлотта, он не испытывал ни финансовых трудностей, ни проблем со здоровьем. В его столе лежали так и не законченные рукописи. Тем не менее был страх, который отравлял существование Цвейга. И чем старше становился писатель, тем сильнее этот страх становился, преследуя его словно амок, о котором он писал в своей новелле. В психологии подобное состояние называют герантофобией — боязнью старости. Цвейг нации «Возможно, прежде я был слишком избалован», — говорил Цвейг в конце жизни. И слово «возможно» тут не совсем уместно. Уже сам факт рождения открывал перед Стефаном блестящие возможности. Его отец Мориц Цвейг был текстильным фабрикантом в Вене, мать Ида Бреттауэр принадлежала к богатейшей семье еврейских банкиров. Старший брат Стефана Альфред унаследовал отцовскую фирму, а Стефану предоставили возможность учиться в университете, чтобы получить докторскую степень и заниматься любимым делом. Он был талантливым учеником, которому знания «небрежно валились в руки», как выражался его друг Артур Шницлер. Уже в шестнадцать лет Стефан напечатал свои первые стихи, а в девятнадцать за свой счет издал сборник «Серебряные струны». Успех пришел мгновенно: творения юного дарования понравились самому Рильке, а редактор одной из самых уважаемых австрийских газет «Neue Freie Presse» Теодор Герцль взял статьи Цвейга для публикации. Будучи вполне ассимилированным еврейским юношей, родители которого вращались в высшем обществе, Стефан мог бы наслаждаться жизнью, принадлежа к кругу, как бы сейчас сказали, золотой молодежи. Но, будучи от природы человеком живым и любознательным, Стефан не желал довольствоваться тем, что жизнь предоставляла ему на блюдечке. Он хотел познать мир. Целых десять лет — до Первой мировой войны — писатель провел в путешествиях, побывал не только в Европе: Франции, Англии, Италии, Испании, но и посетил далекие Канаду, Кубу, Мексику, США, Индию, Африку. Судьба благоволила к нему. Во время Первой мировой войны Цвейга хоть и призвали в армию, но из уважения к его пацифистским взглядам отправили на работу в военном архиве, вдали от полей сражений. Параллельно Стефан публиковал антивоенные статьи и драмы и занимался общественной деятельностью — участвовал в создании международной организации деятелей культуры, выступавших против войны. Обладая от природы эффектными внешними данными, он очень заботился о своем имидже — всегда был по моде, с иголочки одет. А его изящные манеры и образованность делали его приятным собеседником. Молодой человек пользовался большим успехом у дам, с легкостью заводил романы, тем не менее связать себя узами брака не спешил. Своим подругам Стефан недвусмысленно давал понять, что главное для него — использовать по назначению свой писательский дар, а не погрязнуть в семейной пошлости — ссорах, претензиях и ревности. Таким же необременительным увлечением могла бы стать для него и Фридерика фон Винтерниц, но… стала гораздо большим. Письмо незнакомки Их роман начался нетривиально — с письма. И позже Цвейг использовал это в одной из своих новелл «Письмо незнакомки». Точнее, сначала Фридерика увидела модного писателя в литературном кафе «Ридгоф». А незадолго до этого подруга как раз подарила ей томик стихов Верхарна в переводе Цвейга. Женщины скромно сидели в углу, когда в кафе зашел Стефан, кинул в их сторону небрежную улыбку, и… благовоспитанная замужняя дама и мать двоих детей почувствовала, как почва уходит у нее из-под ног. «А это как раз наш переводчик, — прошептала подруга, — такой красавчик». Фридерика колебалась недолго — влечение одержало верх над благоразумием, и уже на следующий день она отправила литератору письмо. «Вчера в кафе мы с вами сидели недалеко друг от друга. Передо мной на столе лежал томик стихов Верхарна в вашем переводе. До этого я читала одну вашу новеллу и сонеты. Их звуки до сих пор преследуют меня… Я не прошу вас отвечать, а если все же появится желание, напишите до востребования…» Она ни на что не рассчитывала, но он ответил. Завязалась вежливая, ни к чему не обязывающая переписка. Кроме того, у них нашлись общие интересы — Фридерика тоже пробовала свои силы в литературе. Наконец спустя время произошла личная встреча — на одном из музыкальных вечеров. Жизнь фрау фон Винтерниц была довольно скучна и безрадостна — страсть уже ушла из ее брака, муж изменял ей направо и налево. Знакомство с блестящим венским щеголем дало возможность расцветить мир новыми красками. И она решила не упускать такую возможность. Они стали любовниками. Но Стефан осторожно дал понять: не следует придавать слишком большого значения этой связи. Терять свободу он не хотел. Фридерика благоразумно молчала… А через какое-то время он решил проверить границы этой свободы — умчался в Париж и завел там интрижку с хорошенькой модисткой по имени Марселла. О чем не преминул сообщить любовнице в письме. Страдая от ревности, она тем не менее отправила ему вежливый холодный ответ: «Я рада, что Париж встретил тебя таким приятным сюрпризом». А Стефан испугался: он решил, что эта холодность означает лишь одно: Фридерика решила с ним порвать. А ведь он уже успел так привязаться к этой мудрой, тонкой и все понимающей женщине! Вернувшись в Австрию, он тут же сделал ей предложение. В 1920 году они стали законными супругами. Звезда Давида Цвейги прожили вместе восемнадцать счастливых лет. Романы Фридерики пользовались спросом в Австрии, Стефан же стал всемирно известным писателем. Настоящую славу ему принесли произведения, написанные после войны: новеллы, «романизированные биографии», сборник исторических миниатюр «Звездные часы человечества», биографические очерки. Но тем не менее положением своим супруги не кичились. Жили достаточно скромно, даже не обзавелись собственным автомобилем. В их доме бывала вся творческая европейская элита того времени: Томас Манн, Поль Валери, Зигмунд Фрейд, Ромен Роллан… Цвейг поддерживал молодые дарования, всегда помогал коллегам, некоторым даже выплачивал ежемесячную ренту, буквально спасая от нищеты. Ромен Роллан так писал о нем в дневнике: «Я не знаю среди своих друзей никого, кто бы так глубоко и благочестиво делал из дружбы культ, как Стефан Цвейг; дружба — его религия». Их пару с Фридерикой считали идеальной. Даже расставаясь на несколько дней, супруги обменивались нежными письмами. Первый звоночек прозвучал, когда Стефану исполнилось сорок лет. 24 ноября 1921 года Фридерика написала ему: «…Мое дорогое, сладкое, любимое дитя! Позволь прижать тебя к моему сердцу, тысячу добрых пожеланий. Пусть все заботы останутся далеко, а Господь пошлет тебе радость, бодрость и хорошую работу, чистое сердце — лишь оно источник всех наших счастливых радостей…». В ответ на это нежное послание Стефан заметил: «Почему ты своим поздравлением сделала меня старше раньше времени на два дня? Разве сорок — это недостаточно?.. Я все еще хорошо законсервированный тридцатилетний. Еще целых сорок восемь часов». И чувствовалось в этом не ироничное отношение к событию, а искренняя озабоченность. Еще одну встречу Фридерика потом будет вспоминать с горечью, хотя в тот момент не придала этому особого значения. Они прогуливались неподалеку от своего дома в Зальцбурге, когда навстречу им попался дряхлый старик под руку с молодой девушкой. Та заботливо поддерживала его, прокладывая путь. «До чего же отвратительна старость! — сказал тогда Стефан. — Не хотел бы я дожить до нее. А впрочем, если бы рядом с этой развалиной была не внучка, а просто молоденькая женщина… Помнишь библейского царя Давида? Рецепт вечной молодости остается одним на все времена. Старый человек может ее позаимствовать только у влюбленной в него молодой женщины». Зерно было заронено. В ноябре 1931 года Цвейгу исполнилось пятьдесят. Он в расцвете зрелости, на вершине литературной славы, рядом любимая и любящая жена — а он впал в жуткую депрессию. Одному из друзей он написал: «Я не боюсь ничего — провала, забвения, утраты денег, даже смерти. Но я боюсь болезней, старости и зависимости». Могла ли думать Фридерика, что невзрачная секретарша, которую она привела в дом, чтобы помогать мужу печатать его труды, станет для него вожделенной надеждой на спасение? Нетерпение сердца Конечно же, она никак не могла представить, что Шарлотта Альтманн — сутулая, худая, нескладная девица с нездоровым цветом лица, может представлять угрозу их семейному счастью. Девушка искала работу через комитет по делам беженцев, и Фридерика взяла ее из жалости, чтобы сделать доброе дело. У двадцатишестилетней бедняжки Лотти было лишь одно преимущество перед стареющей работодательницей — молодость. В какой-то момент фрау Цвейг обнаружила, что существует внутри любовного треугольника. Причем сообщила ей об этом сама Лотти — виновато, в письме, умоляя простить ее, — ведь то была лишь случайность. О том, что у мужа иное мнение, Фридерика узнала в тот же вечер, когда предложила уволить секретаршу. В ответ Стефан заявил, что девушка для него «как чудо». Три года продолжалась такая странная жизнь — Фридерика скрепя сердце приняла условия игры. Но однажды, вернувшись домой, увидела осколки разбитой вазы и растерянное лицо мужа. Тот сообщил, что Лотти устроила скандал и собиралась выброситься из окна. Он просит у Фридерики развода. Это было как пощечина, но что она могла поделать? Документы были подписаны, но Стефан почти сразу понял, какую страшную ошибку совершил. Он умолял Фридерику послать телеграмму адвокату и приостановить бракоразводный процесс. Телеграмму послали, но по иронии судьбы адвокат оказался в отпуске. Каждые два дня Фридерика получала письма от Стефана: «Дорогая Фрици!.. В сердце у меня ничего, кроме печали от этого разрыва, внешнего только, который вовсе не есть разрыв внутренний… Я знаю, тебе будет горько без меня. Но ты теряешь немногое. Я стал другим, устал от людей, и радует меня только работа. Лучшие времена безвозвратно канули, и их мы пережили вместе…». Он умолял ее оставить его фамилию — Цвейг. В 1940 году писатель с молодой женой Шарлоттой эмигрировал в США. Но помог приехать туда же и бывшей жене с детьми, встречался с нею, даже хотел вместе поехать на отдых. Его душа не знала покоя, он метался. Личная драма усугублялась положением дел в Европе — наступление фашизма Цвейг воспринимал как крушение мировой цивилизации. Приближалось его шестидесятилетие. «Шестьдесят — я думаю, этого будет достаточно. Мир, в котором мы жили, невозвратим. А на то, что придет, мы уже никак не сможем повлиять. Наше слово не будут понимать ни на одном языке. Какой смысл жить дальше, как собственная тень?» Йохам Маас приводит слова Лотты: «Он не в хорошем состоянии. Мне страшно». Увы, бедная секретарша не сумела совершить чудо: вернуть стареющему Стефану молодость и подарить гармонию. В одном из писем Фридерике он пишет: «Судьбу не обмануть, царя Давида из меня не вышло. Кончено — я больше не любовник». А в следующем письме — признание: «Все мои мысли с тобой». Последним пристанищем Цвейга стала Бразилия, он посвятил ей одну из своих книг — «Бразилия — страна будущего». Он признавал, что жизнь здесь вполне комфортна, а люди — весьма дружелюбны. Однако при этом чувствовал себя изгнанником, который больше никогда не увидит родину. «…Ужас, который у меня вызывают нынешние события, возрастает до бесконечности. Мы только на пороге войны, которая по-настоящему начнется с вмешательством нейтральных последних держав, а затем наступят хаотические послевоенные годы… К тому же еще эта мысль, что никогда уже не будет ни дома, ни угла, ни издателя, что не смогу больше помогать своим друзьям — никому!.. До сих пор я всегда говорил себе: продержаться всю войну, потом снова начать… Эта война уничтожает все, что создано предшествующим поколением…» Он не видел своего места в будущем мире. Таким образом, решение покончить с опостылевшим существованием зрело исподволь, изо дня в день. Шарлотта, видя, как страдает муж, его поддерживала. В одном из своих прощальных писем она сказала, что смерть станет для Стефана освобождением, а для нее — тоже, потому что ее замучили приступы астмы. В ту роковую февральскую ночь она не оставила любимого, приняв вместе с ним смертельную дозу барбитуратов. «После шестидесяти требуются особые силы, чтобы начинать жизнь заново. Мои же силы истощены годами скитаний вдали от родины. К тому же я думаю, что лучше сейчас, с поднятой головой, поставить точку в существовании, главной радостью которого была интеллектуальная работа, а высшей ценностью — личная свобода. Я приветствую всех своих друзей. Пусть они увидят зарю после долгой ночи! А я слишком нетерпелив и ухожу раньше их», — таковы были последние слова, с которыми Стефан Цвейг обратился к миру.