Детектив и анекдот

Как муж-рогоносец застрелил жену и был дважды оправдан Муж убил жену: изменила. Довольно избитый сюжет, актуальный во все времена: от Отелло до О. Джея Симпсона. Но в дореволюционном деле об убийстве Зинаиды Прасоловой столкнулось столько интересов, что банальная любовная драма послужила поводом для общественной дискуссии о правосудии, семье и браке, и даже государстве. СЕРГЕЙ СЕЛЕЕВ Роковой выстрел В четыре часа ночи 9 октября 1911 года в московский загородный ресторан «Стрельна» в компании родной сестры Марии Денницыной, купца-меховщика Рогаткина-Ежикова и директора правления Московского банка Кислякова приехала Зинаида Прасолова. Как оказалось, это был ее последний ужин. Дальнейшие события детально восстановило следствие. Ресторан «Стрельна» наряду с «Яром» был местом, где собиралась вся московская элита. Свободных мест в зимнем саду не оказалось, поэтому Прасолова со товарищи расположились было на террасе, но вскоре перешли в сад. А за соседним столиком по чистой случайности в компании двух мужчин и трех женщин оказался законный супруг Зинаиды — Василий Васильевич Прасолов, с которым они к тому моменту жили раздельно. Заметив жену, Прасолов улыбнулся ее сестре и ответил издали на приветствие Рогаткина-Ежикова. При этом он сказал своему товарищу Пищулину: «А вон и моя бывшая жена». Обе компании проводили время порознь и ничего вызывающего по отношению друг к другу не допускали. Десятью минутами позже Прасолов, выпив две рюмки коньяку и попросив разрешения встать из-за стола, неожиданно направился к столику, за которым сидела Зинаида. Подойдя, он приветствовал Рогаткина-Ежикова: «Здравствуйте, Дмитрий Михайлович», после чего обернулся к бывшей жене: «Зинаида Ивановна, потрудитесь немедленно удалиться из “Стрельны”». Получив отказ, Прасолов выхватил из кармана револьвер и выстрелил в Зинаиду… В зале после выстрела произошла суматоха. Кто-то закричал: «Оставьте, это муж с женой». Кто-то кричал, что нужно бить убийцу, на что Прасолов бросил: «Не бейте меня, я пойду и заявлю сам». По требованию присяжного поверенного Вознесенского, находившегося здесь же, Прасолов беспрекословно отдал ему револьвер, а на вопрос помощника присяжного поверенного Данцигера: «Кто стрелял?», ответил: «Данцигер, это я стрелял». Затем крикнул кому-то из публики: «Я сделал все, что хотел». Увидев распорядителя ресторана Риттера, Прасолов сказал ему: «Господин Риттер, позовите полицию, я убил». Его проводили в контору ресторана, где он и был вскоре арестован прибывшей полицией. В это же время тяжело раненную Прасолову перенесли в отдельный кабинет, где ей оказали первую помощь. Затем женщину погрузили на автомобиль и в сопровождении Николая Рябушинского отправили в хирургическую лечебницу. По дороге она скончалась. Эксперты Московского окружного суда 16 мая 1912 года признали Прасолова психически здоровым и на момент освидетельствования, и на момент убийства. Начался судебный процесс, который, по воспоминаниям судьи Анатолия Кони, стал «разительным примером непозволительного обращения со свидетелями при допросе, явки в суд свидетелей, показания которых, почерпнутые из области бесшабашного кутежа и прожигания жизни с забвением элементарных нравственных условий общежития». А государственный обвинитель Дмитрий Новицкий в своей заключительной речи заявил: «Я не знаю, чем руководились те свидетели, которые приходили сюда с утомленными, бледными лицами и без краски стыда бросали здесь комьями грязи в могилу покойной, в которую отсюда ринулся бурный и грязный поток». Процесс Слушание дела началось только 21 января 1913 года в Московском окружном суде с участием присяжных заседателей. Защищали Прасолова присяжный поверенный Николай Измайлов и известнейший адвокат Владимир Бобрищев-Пушкин. Со стороны обвинения выступали товарищ (заместитель) прокурора Дмитрий Новицкий и присяжный поверенный Михаил Ходасевич. На суде во множестве всплыли подробности как самого факта убийства, так и интимной жизни четы Прасоловых. Василий Васильевич познакомился с покойной Зинаидой Ивановной в 1904 году, когда оба они учились в последний классах гимназии. Друг Прасолова, журналист Евгений Шестов, так на суде вспоминал о том периоде: «В тот же день, немного спустя, мы опять встретили Зинаиду Ивановну, и на этот раз он не удержался, подошел к ней и стал о чем-то говорить, а я остановился в стороне. Когда она, простившись с ним, ушла, Вася сообщил мне, что Зинаида Ивановна просила его свезти ее в этот вечер в театр, а затем к “Яру”, который она хотела посмотреть. Я, признаться, удивился. Как же это так? Молоденькая девушка — и вдруг сразу просит молодого человека свезти ее в ночной ресторан». Несмотря на протесты и родителей Прасолова, и родственников Денницыной, в феврале 1908 года состоялась свадьба. В своих показаниях на суде братья Денницыны, противившиеся браку сестры с Прасоловым, говорили главным образом о склонности подсудимого к интимным отношениям с мужчинами, о которых ходили слухи. «Да я и сам убедился в правильности этих слухов,— рассказывал Иван Денницын на суде.— Вот однажды я давал концерт — я певец — и предварительно развозил билеты. Завез между прочим и к своему знакомому Конжунцеву в “Славянский базар”. Сижу в номере, вдруг влетает, и без доклада, Василий Васильевич, они были с ним тоже знакомы, и давно. Встреча их была настолько радостной, что я понял, что делать мне здесь больше нечего, и поспешил удалиться». «Что значит “настолько радостной”?» — уточнял председатель суда. «Да так, вообще… ликующий вид… Эти крики: “Вася! Здравствуй, Вася!” Я и понял, что мне здесь делать нечего… И встретил он Василия Васильевича неодетый, вышел к нему без крахмальной рубашки и без галстука…» — продолжил свидетель. «Но в таком же ведь виде он и вас принимал?!» — вставила вопрос защита. «И меня в таком»,— подтвердил Иван Денницын. По словам второго брата, Сергея Денницына, с Кожунцевым Прасолова связывали не только рабочие отношения: «Василий Васильевич хлопал его по щеке, сидел у него как-то на коленях, гладил по голове». Сам Конжунцев тоже выступил на суде, но от интимной близости, естественно, открестился, сообщив, что у них с Василием были только деловые отношения. Как бы то ни было, первое время Василий и Зинаида жили дружно, но после рождения дочери отношения испортились. «Барыня стала ездить в театры одна,— рассказывала на суде горничная Прасоловых Александра Елисеева.— Василий Васильевич стал отлучаться из дома, возвращался поздно. Как-то раз барыня вызвала к себе по телефону какого-то Полякова, который на глазах Василия Васильевича и уехал с ней в театр». Королева Бриллиантов и стакан серной кислоты В начале 1910 года Прасолов завел отношения с некой госпожой Фрумсон — кафешантанной певицей, или, как ее звали, Королевой Бриллиантов Анджелло. Родом из Пензы. «Познакомилась мы совершенно случайно, в кинематографе,— свидетельствовала на суде Фрумсон.— Мы разговорились. Я сказала ему, что в Москве первый раз и ничего здесь не знаю. Он был с товарищем и предложил мне показать “Яр”. Я слышала, что в Москве есть “Яр”, и хотела посмотреть. Они пошли со мной в “Метрополь” и остались в вестибюле, а я позвала управляющего и спросила, не знает ли он их. Управляющий ответил, что это Прасолов, вполне приличный человек, играет у них на биллиарде. Во время наших разговоров он сказал мне, что женат и что жена его очень красивая». В «Метрополе», где остановилась Фрумсон, гостей пускали до 11 часов вечера, поэтому ради встреч с Прасоловым она переехала в гостиницу «Центральная». Связь Василия с Королевой Бриллиантов обнаружилась случайно. Однажды в доме Прасолова раздался звонок. К телефону подошла жена. Говорил женский голос и спрашивал Василия Васильевича. Женский голос спросил: «Кто у телефона?» Прасолова ответила: «Жена швейцара». И женский голос попросил передать Василию Васильевичу, чтобы он был в клубе велосипедистов. Зинаида взяла с собой брата и поехала туда. Там она еле уговорила мужа вернуться домой. Спустя какое-то время после истории с «женой швейцара» и велосипедным клубом Зинаида Ивановна пригласила мужа приехать. А сама послала свою сестру, Софью Ивановну, за серной кислотой. Горничная Елисеева на суде говорила: «Она выразилась так: “Пусть будет уродом, будет тогда сидеть со мной”». Прасолов с женой вдвоем заперлись в кабинете, поговорили. Выйдя из кабинета, Василий Васильевич приказал горничной принести в спальную комнату чемоданчик. Она выполнила распоряжение. Прасолов стал собирать в него разные мелкие вещи: воротнички, галстуки, рубашки. Зинаида Ивановна же вошла в переднюю и со словами: «Вот ему, вот ему!» — разорвала карман на той шубе, в которой вошел Василий Васильевич. «После этого я ушла в кухню, но через несколько минут услыхала крик Василия Васильевича: “Зина, Зина, что ты делаешь?” — и, когда вбежала в переднюю, увидела, что Василий Васильевич, согнувшись и закрыв лицо руками, стоял уже одетый в другую, старую шубу и с него капала какая-то жидкость, а Зинаида Ивановна в этот момент разбила у него на голове чайный обыкновенный стакан, который перед тем стоял в гостиной на столике»,— рассказывала на суде горничная. В тот же день Зинаида Ивановна вызвала к себе по телефону Ивана Карловича Аренсона, который и до этого часто бывал у нее, и уехала с ним на автомобиле на Воробьевы горы. У Прасолова, судя по показаниям родителей, и до этого было несколько припадков, а после этого скандала случился особенно сильный. Тогда же мать Прасолова случайно увидела в комнате сына, который переехал к ним, баночки с каким-то порошком. Она узнала от их семейного доктора Галая, что это кокаин, который нюхал подсудимый. В своих объяснениях суду Прасолов показал, что он перепробовал немало всяких наркотических средств. Через некоторое время после этого случая Фрумсон и Прасолов сильно поругались и расстались. И так получилось, что любовница и жена подружились на почве ненависти к общему врагу. «Однажды она ко мне приехала и говорит: “Если только вы меня любите, дорогая, прошу вас, устройте мне одно дело. Ввек не забуду вас! Сегодня у нас вечеринка и будут мои тетки, на средства которых я живу. Обязательно приезжайте и громко ругайте всячески Василия. Во всем его обвиняйте. Мне нужно, чтобы тетки узнали, что не я виновата, что мы разъехались, а он”,— рассказывала про Прасолову Фрумсон.— Я согласилась и поехала, но тетки не пришли. Потом выдумали, что я там при всех пила за общего мужа. Ничего подобного. У меня такта довольно». Зинаида Ивановна в середине 1910 года просит развода. Одним из обвинений в адрес Прасолова на суде было то, что он просил за развод 50 тыс. руб. Однако представитель покойной Яков Перский сообщил, что никаких 50 тыс. руб. за развод Прасолов с жены не требовал. Наоборот, Зинаида Ивановна требовала по 3 тыс. в год на содержание ребенка. Более того, по брачному законодательству того времени в случае измены мужа развод мог быть оформлен в консистории и без его согласия. В декабре 1910 года дочь Прасоловых серьезно заболевает и умирает. На короткий срок муж и жена сходятся, впрочем, только до очередного громкого скандала. «Lublu. Димочка» После окончательного расставания с мужем Зинаида Прасолова поехала отдыхать в Кисловодск. Причем свидетель Михаил Попов, с женой которого дружила убитая, на суде сказал: «Однажды я спросил Зинаиду Ивановну, сидевшую у нас, почему она не едет на бега, а она ответила, что у нее нет денег. Между тем я знал, что она собирается на Кавказ, и поставил ей это на вид. Зинаида Ивановна сказала, что ей нужны деньги только для того, чтобы доехать до Кавказа, а оттуда она сама привезет деньги». Перед поездкой в Кисловодск она завела отношения сразу с двумя мужчинами — Аренсоном, который был в нее влюблен с гимназических времен, и тенором Смирновым. Пока Зинаида отдыхала, Аренсон и Мария Денницына оставались в Москве, где вместе присматривали подходящую квартиру. Наконец, квартира была найдена, в нее перевезли мебель, а Зинаида Ивановна почему-то еще жила в Кисловодске и в Москву возвращаться не собиралась. «Приезжай скорее. Скучаю. Пиши чаще. Целую крепко. Аренсон»,— телеграфировал Иван Аренсон из Москвы в Кисловодск 27 июля. Зинаида же в это время получала другие телеграммы. «Подожди меня. Хотя ты имеешь полное право жить где хочешь. Не волнуйся, в крайнем случае без меня не решай. Главное — будь дальше от Василия. Целую крепко. Я с тобой. Lublu. Димочка»,— писал 10 августа 1911 года в Кисловодск с Нижегородской ярмарки тенор Смирнов. Аренсон начал злиться, что Зинаида долго не едет и ничего не пишет. Мария писала сестре: «Зина, это ужасно. Телеграфируй, когда будешь в Москве», и затем 23 августа: «За обман Аренсон за квартиру не заплатил. Хозяин гонит вон». В начале сентября Прасолова вернулась с юга и быстро наладила отношения с Аренсоном. Впрочем, в тот роковой для себя день Зинаида Ивановна была без Аренсона. Во второй половине дня она пошла в цирк с Марией. Там они встретились с Рогаткиным-Ежиковым и Кисляковым. Потом поехали на «скеттинг-ринг» — площадку для катания на роликах. Такие площадки стали открываться в России в начале века, но быстро снискали популярность злачных мест. «На скеттинг-рингах, одним словом, воцарилась такая грязь, что туда и подступиться нельзя порядочному человеку,— писал из Берлина журналист-иммигрант Михаил Рубакин.— Перефразируя слова Некрасова о русских скеттинг-рингах, можно смело сказать, что не в катанье там сила». После скеттинг-ринга, где Прасолов увидел жену в мужской компании, Зинаида отправилась сначала в «Яр». Свидетель Крейнес, в компании которого Прасолов ужинал в тот страшный вечер, сообщил, что по дороге со скеттинг-ринга в охотничий клуб Прасолов бросил фразу: «В Москве прибавилось одной проституткой: моя жена пошла по рукам». В таком состоянии они встретились в «Стрельне», где все и произошло. Слушания были закончены, а в прениях ярко выступил представитель гражданского истца Михаил Ходасевич. «Защитник подсудимого Бобрищев-Пушкин на процессе говорил, что “брачный союз — не скотный двор”, но тут был именно скотный двор, а, может быть, еще и конский завод! — негодовал он.— Прасолов — это труп! В нем ничего не живо, и, что бы ни сказали ему присяжные, он все равно уже трехдневный и смердит». Защитник Прасолова Измайлов обвинял прокурора в предвзятости: «Очевидно, что у товарища прокурора есть предубеждение в отношении подсудимого, иначе он не стал бы говорить об альфонсизме и гомосексуализме». Тем не менее присяжные сочли доказанным, что Прасолов убил свою жену, правда, убил он ее, по их мнению, в состоянии «умопомрачения». Экспертная оценка врачей, которые признали Прасолова вменяемым, их совершенно не смутила. Окончательный вердикт был краток: «Полностью оправдать». Махинации Правительствующего сената Результатами процесса остались недовольны и прокурор, и гражданские истцы. Обвинение подало апелляцию, которая разбиралась в Сенате. Здесь-то и возникла проблема. В 1910–1912 годах в Российской Империи прошло несколько громких процессов по тяжким преступлениям, высветивших существенные недостатки судебной системы. В марте 1912 года в Москве собственным сыном был убит владелец успешного ресторана «Мартьяныч» купец Петр Мартьянов. Первые заседания по делу Мартьянова-младшего, как и по делу Прасолова, проходили при участии присяжных по месту совершения преступления — в московском суде. Петра Мартьянова, как и Прасолова, присяжные оправдывали, сославшись на то же: подсудимый был в состоянии умопомрачения. А дальше Правительствующий сенат как кассационный орган решал, «топить» обвиняемого или нет — переносить рассмотрение судебного дела в другой судебный округ или нет. Если решали «топить», то дело на рассмотрение отправляли во Владимирский, Ярославский или Кашинский окружной суд, где на каждые 100 дел присяжные выносили «всего» 22,2 (!) оправдательного приговора. Это были три самых строгих суда. Скажем, в Московском окружном суде, по данным статистика Михаила Гернета, число оправдательных приговоров было 41,1 на 100 процессов. При рассмотрении дел без участия присяжных самым строгим был Ярославский окружной суд — 12,1 оправдательного приговора на 100 дел. Между тем, передавая дело на повторное рассмотрение в суд другого округа, Сенат фактически нарушал закон. Статья 248 Уложения уголовного судопроизводства гласила, что кассационный департамент Сената может переносить дела из одного судебного округа в другой только в тех случаях, «когда председатель, члены или прокурор суда обвиняются в преступном деянии, подлежащем в общем порядке судопроизводства рассмотрению того же суда» или «когда сии должностные лица окажутся прикосновенными к злоупотреблениям, допущенным по делу, им подведомственному». Ни того ни другого в процессах Мартьянова и Прасолова не было. «Мы не знаем Прасолова. Его, конечно, не знал до убийства им жены и Сенат. Это неведение весьма естественное: нельзя же, в самом деле, знать всех обитателей России. Но вот забывчивость Сената о существовании 248 статьи Уложения уголовного судопроизводства совершенно неестественна. У Гегеля сова Минервы вылетает только вечером, у Сената — 248 статья выплывает на сцену после оправдательных или вообще опасных приговоров»,— писал помощник присяжного поверенного Александр Вроблевский после этих громких процессов. Перед Сенатом тем временем встал непростой вопрос: как спасти правосудие от поругания, брак и семью — от осквернения, а государство — от разрушения? Было принято решение передать эти дела на рассмотрение в Ярославль. «Вчера в Ярославском окружном суде получен указ Правительствующего сената о том, что нашумевшее на всю Россию дело москвича Прасолова передано в Ярославский окружной суд»,— сообщала газета «Голос» 17 сентября 1913 года. Заседания проходили с 11 по 14 декабря того же года. Неявка 29 свидетелей Такого интереса к судебному процессу в Ярославле еще не бывало. «Даже изобретатель телеграфа не удостаивался при жизни такого внимания, каким общество удостоило убийцу собственной жены,— говорил в своей речи представитель обвинения Николай Чебышев.— В каком-то состоянии морального гипноза оно возвело Прасолова в звание современного русского Оскара Уайльда, окутало его заманчивым туманом страдальца не по своей вине и наделило его сочувствием, в котором отказало даже той, которая одна была действительной жертвой». Ажиотаж подогревали и столичные, и местные газеты. «В некоторой части русской прессы процесс Прасолова пытались во что бы то ни стало объяснить характерными чертами широкой и разгульной жизни в Москве,— писал журналист Михаил Рубакин.— Она, дескать, белокаменная, всему виной, и никто больше. Слепые кроты! Разве в самых глухих медвежьих углах нашей родины не происходит тот же бесшабашный разгул, та же свистопляска словно с цепи сорвавшихся саврасов?» Медийная волна поспособствовала тому, что к началу процесса зал судебных заседаний был до отказа набит газетчиками, представителями местной власти и простыми обывателями, то есть всеми, кроме… свидетелей. Из числа вызванных на второй процесс на заседание прибыли всего пять человек со стороны обвинения и семь — со стороны защиты. Остальные 29 человек в суд не явились, ссылаясь либо на дальность расстояния, либо на другие причины, препятствующие им прибыть в Ярославль. Причем по разным причинам не оказалось и главных свидетелей обвинения: отца, сестер и братьев убитой. Одна из сестер Денницыных, Софья, между процессами покончила с собой. Сергей Денницын, активно продвигавший на первом процессе версию о гомосексуализме Прасолова, сам оказался на скамье подсудимых за какое-то мошенничество. Денницын-старший слег, когда узнал о приговоре по делу сына. Мария Денницына также сослалась на болезнь. Из-за занятости в другой судебной тяжбе не явилась и Королева Бриллиантов госпожа Фрумсон. После первого суда над Прасоловым лицеист Никита Степанов украл у нее все бриллианты. Он хотел продать их и уехать в Америку, но был пойман в Варшаве. За малостью лет суд его оправдал, так что в июле 1914 года Степанов смог перебраться вместе с женой в Америку. Но это уже другая история. Показания неявившихся свидетелей зачитывали с листа, так что в ходе второго заседания никаких новых фактов предъявлено не было. За исключением психиатрической экспертизы. Специалисты, одним из которых был знаменитый психиатр Александр Бернштейн, после проведения осмотра пришли к совершенно противоположному заключению. На этот раз психиатры были единодушны в том, что Прасолов в момент преступления находился в состоянии «умоисступления». Обвинение пыталось было указать на несостыковки в двух экспертизах, но присяжные вновь оправдали Прасолова. Своим решением они хотя и признали его виновным в убийстве жены, но все же решили отдать под надзор родителей. Вскоре после процесса началась Первая мировая, затем — революция и Гражданская война. Как сложилась дальнейшая судьба женоубийцы Прасолова, узнать не удалось.