Борьба за дрова человека

Как расхищали леса после революции После Октябрьской революции все леса вместе с другими природными ресурсами были национализированы. Лесная стража, боровшаяся с незаконными порубками, была разоружена и частично разбежалась. Таким образом, контроля за лесоразработками практически не стало. Впрочем, в России он никогда не был особенно эффективным, учитывая масштабы лесного хозяйства, а также народные традиции. СЕРГЕЙ СЕЛЕЕВ «Лес — Божий, ничей, никто его не растил» Ситуация с лесным хозяйством была угрожающей еще до известных социально-политических потрясений. Специалисты отмечали, что леса, принадлежавшие частникам и сельским общинам, чаще всего разрабатываются хищнически. «Состояние этих лесов повсеместно было печально… Нельзя было равнодушно смотреть на неимоверное истребление крестьянами своих лесных наделов, вырубки производились варварским способом, без внимания к природе и возрасту леса… Частновладельцы также истребляли свои леса для своих выгод, продавая их большими площадями лесоторговцам… и после их хозяйствования лес оказывался на продолжительное время испорченным и непригодным для эксплуатации»,— приводит слова лесничего Аргашского лесничества Симбирской губернии историк Евгений Воейков. Все изменилось после Февральской революции — и уж, конечно, не в лучшую сторону. В большинстве губерний лесную стражу заменяли на выборных представителей из крестьян. Номинальными распорядителями лесных угодий становились волостные советы и земельные комитеты. На деле же доступ к лесоразработкам практически никак не ограничивался. «В этом ключе очень характерно постановление Верхоленского уездного крестьянского съезда, проходившего 15–20 мая 1917 года,— пишет историк Максим Маленьких.— Съезд постановил предоставить гражданам уезда право пользоваться для своих нужд лесом в своих и казенных дачах (участки лесных угодий.— “Ъ”) бесплатно». После Октябрьской революции новая власть начала «оптимизировать» лесничества и их служащих увольнять как «бывших царских чиновников». В июле 1918 года была принята Конституция РСФСР. «Все леса, недра и воды общегосударственного значения» статья 2 объявляла «национальным достоянием». Крестьяне эту социалистическую реальность поняли по-своему: раз нет собственника, следовательно, лес можно рубить всякому и где вздумается. К тому же они традиционно считали лес общим. «Ни один крестьянин не позволит себе взять чужой посев, но самовольно нарубить дров в чужом лесу — это, по внутреннему убеждению многих, не грех, так как лес — Божий, ничей, никто его не растил»,— писал лесовод Симбирской губернии Леонид Яшнов. Незаконные лесозаготовки развернулись даже в лесопарковых массивах вокруг столицы. «Не щадятся ни вековые деревья, ни культуры декоративных деревьев, ни посаженные аллеи, ни кустарники. Словом, опустошение полное,— жаловался в Совнарком в сентябре 1918-го лесничий лесной дачи “Измайловский зверинец” в нескольких верстах от Москвы.— Имеющаяся в Зверинце лесная стража в количестве 6 человек, притом безоружная, бессильна противодействовать порубщикам, так как они обыкновенно вооружены и грозят страже насилием в ответ на просьбы прекратить правонарушение». Ударная рубка Сообщения о вырубке леса, которыми пестрели газеты и отчеты госучреждений, напоминали фронтовые сводки. В Симбирской губернии самовольные порубки совершались целыми селами, причем рубщики были вооружены винтовками и ручными гранатами. Только в 32 лесничествах в 1917–1918 годах было самовольно вырублено 23 102 гектара леса. Объем нелегальных заготовок в Пензенской губернии в 1920–1922 годах оценивался в 26,5 тыс. кубометров, в Саратовской с 1919 по1922 год — в 8,7 тыс. кубометров. В Петроградской губернии, по сообщениям «Правды», в 1921 году было зарегистрировано 2549 случаев самовольных порубок в объеме 4,6 тыс. кубометров. Незаконной рубкой промышляли не только частные лица, но и государственные организации — в этой же губернии они за 1921–1922 годы самовольно заготовили 7,5 тыс. кубометров леса. В Калужской губернии в результате нелегальных порубок была практически уничтожена липа — источник таких материалов, как мочало, лыко, луб. В Тамбовской губернии потери составили до 67 тыс. гектаров строевого и дровяного леса, в «степных» уездах многие лесные дачи вырубили подчистую. В Смоленской губернии в 1922 году было произведено 6468 незаконных порубок с убытком на сумму около 6,2 млн золотых рублей. Как показало расследование Богородицкого райлесхоза Тульской губернии, жители окрестных деревень (Алмазово, Ольховец, Алексеевка, Милославщино) рубили государственный лес не «ради нужды», а с целью наживы. Пользуясь бездействием лесной стражи, они занялись весьма выгодным сбытом краденого леса в соседнюю Рязанскую губернию. Вблизи Денисовского лесничества Орловской губернии около 200 лесопильных ручных станков работали c самовольно заготовленным лесом; произведенная доска отправлялась в соседние губернии и на Украину. Объявленная правительством в апреле 1918 года монополия внешней торговли нисколько не мешала деловой активности населения. В условиях нестабильной власти жители приграничных губерний, поддерживаемые «зарубежными партнерами», неплохо зарабатывали на поставках леса. Так, на территории Норвегии, граничившей с РСФСР, на контрабандной древесине советского происхождения работало несколько десятков лесопильных заводов. «В значительных объемах контрабандно вывозился лес, хищнически вырубаемый китайцами и японцами,— сообщает историк Сергей Ляпустин.— В Приморье незаконная рубка китайцами леса и его контрабандный вывоз в Китай продолжались вплоть до 1928 года, и лишь после принятия решительных мер незаконная порубка леса была прекращена». «Лесник избит и на аркане притащен» После окончания Гражданской войны страна нуждалась в новом законодательстве. Были разработаны Уголовный, Гражданский, Земельный кодексы. А 1 августа 1923 года вступил в силу Лесной кодекс. Принцип национализации в тексте кодекса был выражен более явно, чем в области землепользования: лесным хозяйством отныне заведовало исключительно государство. В структуре единого государственного лесного фонда выделялись леса местного значения — все бывшие крестьянские общественные леса — и леса общегосударственные. Леса местного значения поступали в бессрочное пользование «земельных обществ, сельскохозяйственных коммун и артелей, а также всякого рода иных объединений трудового населения». За порядком в лесу должна была следить лесная стража. Но гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Эксцессы революционного периода привели к тому, что от лесной стражи осталось лишь название. «Начальник нижегородского бывшего удельного округа еще в рапорте от 29 декабря 1917 г. указывал на необходимость применения крайних мер по отношению к порубщикам в связи с тем, что лесная стража, имеющая весьма небольшой состав, опасается за свою жизнь»,— отмечает историк Екатерина Михеева. Вместо принятия реальных мер лесную стражу по всей стране попросту разоружили. В итоге лесники и объездчики чуть ли не до середины 1920-х годов были вынуждены охранять леса без оружия. Так что в конфликтах последнее слово оставалось за вольными лесорубами, которые кроме топоров имели при себе еще и ружья. «На совещании лесничих Симбирского уезда с представителями местных земельных отделов в январе 1919 г. было выражено единогласное мнение: “Стража должна быть вооружена, так как невооруженная она почти бесцельно существует”,— пишет историк Евгений Воейков.— В кратком докладе о деятельности Самарского гублесотдела с января по октябрь 1920 г. подчеркивалось, что “если лесная стража не будет снабжена ружьями, то борьба с самовольными порубщиками будет по-прежнему тяжела и зачастую невозможна”». Те лесники, которые пытались честно выполнить свою работу, часто расплачивались за это собственной жизнью. Например, сообщает Воейков, в 1919 году в Сосновском лесничестве Самарской губернии двое лесников при попытке воспрепятствовать незаконной вырубке леса были убиты, третий — жестоко избит. В докладе о работе Симбирского гублесотдела за 1921 год упоминались следующие случаи: «…в конце июля в Симбирском лесничестве был зверски убит (изрублен топором) один лесник, другой избит и на аркане притащен… лошадью, в октябре месяце в том же лесничестве убиты лесник с женой и дочерью». На первом губернском съезде техников лесного хозяйства Симбирской губернии в феврале 1922 года упоминалось, что только в Симбирском уезде за последние месяцы «убиты три лесника и у некоторых вырезаны семьи». «Мир велик — ни ног, ни сапог не хватит» Лесной кодекс 1923 года разрешал лесной страже носить оружие, однако значимых результатов эта мера, как и введение новых наказаний за незаконные порубки, не принесла. Во всяком случае, на первых порах. «Население настолько распущено,— писал начальник Бугурусланского уездного земуправления Самарской губернии,— что открыто заявляет о бесполезности составления протоколов. Лесная стража подвергается систематическому преследованию со стороны населения. В 1925 г. у одного из лесников отравили лошадь, у другого от поджога сгорел дом, в 1926 г. лесник во время обхода был убит». Журнал «Лесовод» приводил свою статистику по итогам 1923–1925 годов: «Всего за год было убито 122 человека, в том числе 4 лесничих, 4 помощника лесничих, 38 объездчиков, 77 лесников, произошло 23 ограбления и поджога. В 1924 г. убито 258 человек, ранено 176, ограблено 261, всего пострадало 655 лесных работников». Кроме того, наведению порядка в лесной сфере мешало недофинансирование. Так, по данным историка Екатерины Михеевой, в 1921 году на содержание леса было потрачено только 3% от суммы аналогичных расходов в 1914-м. Лесников не хватало повсеместно. «Лесная стража в числе 52 человек (а в довоенное время было 120 человек) не в силах как следует охранять лес»,— отметила в своем дневнике писательница Мариэтта Шагинян после посещения одного из лесничеств в Армении в июле 1926 года. По причине нехватки финансирования штат лесников сокращался, а нагрузка на оставшихся росла. После введения Лесного кодекса были «оптимизированы» участки объезда — их площадь увеличилась. По нормативам на одного лесника приходилось 5,5 кв. км леса, а на одного объездчика — 54 кв. км. Но и эти нормы не всегда соблюдались на практике. «На нижегородском лесничестве — 250 лесных дач, они разбросаны на 60 и более верст, так что даже на лошади не объедешь,— сообщала “Правда” в июле 1925 года.— А гублесотдел советует страже обходить пешком. 60 верст обходить, конечно, никто не будет, а от недосмотра страдает лес. Пока лесник идет у одного конца лесничества, на другом вовсю “трудятся” лесокрады. Обнаружив порубку, лесной страж должен кочевать из села в село с обыском: а мир велик — ни ног, ни сапог не хватит. К тому же, если лесокрады сплавят кражу верст за 20, то уличить их трудно». Естественно, далеко не все лесники были готовы жертвовать жизнью, охраняя лес. Многие мирно договаривались с местным населением и закрывали глаза на незаконные вырубки. А кто-то и сам руководил таким промыслом. Так, во Владимирской губернии в 1922 году четверть лесничих были преданы суду за различные правонарушения. В Ульяновской губернии прокуратура выявила случай, когда группа «инициативных крестьян» собирала со всей деревни хлеб, деньги и самогон на взятки объездчику, после чего жители рубили государственный лес, «сколько сил хватало». «Наши лесники во многом зависят от порубщиков, которые предупреждают новичка: “Будь с нами хорош, и тебе будет хорошо”,— писали селькоры из Конотопского района в “Правду”.— Если же лесник активно борется с лесокрадами, то последние начинают усиленно рубить деревья и бросать их на месте, чтобы его уволили. Если это не помогает, то делают, например, так. В ночь с 14 на 15 мая 1926 года в деревне Кирданы пришло несколько неизвестных с копьями, побили окна в квартире объездчика и начали туда стрелять из винтовок. То же проделали и с лесником. Только случайно дело обошлось без жертв». По причине нехватки финансирования и естественного нежелания специалистов идти на опасную и трудную службу в середине 1920 годов никто толком не знал, сколько в стране леса. Лесная площадь в СССР, по данным на конец 1928 года, составляла более 900 млн гектаров. Но, например, на январь 1927-го только на 8,2% лесной площади РСФСР были проведены устроительные работы и только 11% леса было обследовано. «Стон лесов доносится из всех уголков Союза» Когда ставился вопрос о передаче лесов местного значения в распоряжение сельских обществ, предполагалось, что крестьянство будет заинтересовано в их охране и поведет борьбу с самовольными порубками. Однако получилось наоборот. «”Стон лесов” местного значения доносится из всех уголков Союза, где только сельские общества начали хозяйничать с лесом,— писала “Правда” в августе 1926 года.— Идет повальное, хищническое истребление лесов, с которым зачастую бессильны бороться местные власти. Если такое положение продлится год-два, то мы очутимся перед угрозой безлесья во многих и многих теперь лесных губерниях. …Злостному лесокраду необходимо объявить самую решительную борьбу». К середине 1920-х всем стало очевидно, что без улучшения работы лесной стражи и дальнейшего усиления репрессивных мер справиться с незаконными вырубками вряд ли удастся. Начались судебные процессы, громкие и не очень. В первую очередь под суд отдавали руководителей лесотрестов, лесников и объездчиков. В конце 1923 года состоялся процесс над бывшим председателем треста «Кавказолес» Жолнеровичем и сотрудниками лесного отдела наркомата внешней торговли (НКВТ). Жолнерович обвинялся в том, что, организовав в 1922 году трест, он, не располагая средствами, подходящим персоналом и даже не потрудившись произвести предварительную приемку вверенного ему лесного района, заключил договор с лесным отделом наркомата внешней торговли на поставку лесоэкспортных материалов. После заключения договора Жолнерович правдами и неправдами выбил в НКВТ аванс в счет поставки. Ему удалось получить 35 млрд руб. расчетными знаками 1921 года, ордер на три вагона сахара и несколько миллиардов рублей на организационные расходы от Центрального управления лесной промышленностью. Полученное было успешно потрачено, но только не на выполнение обязательств по упомянутому договору. Лес же был распродан местным организациям — Жолнерович, таким образом, заработал дважды. Получая настойчивые запросы и всякого рода требования о выполнении хотя бы части договора, Жолнерович первое время упорно отмалчивался. А поняв в какой-то момент, что дальше тянуть нельзя, представил в оправдание своих действий большую пачку счетов в Высшую арбитражную комиссию при Совете труда и обороны. Комиссия оценила убыток, причиненный «коммерцией» подсудимого Жолнеровича, в 15 564 руб. золотом. Главными помощниками Жолнеровича, которые разделили с ним и скамью подсудимых, были бывший заведующий лесным отделом НКВТ Лупекич-Зарембо, его помощник Каверин и сотрудник отдела специалист-лесовод Корзун. Каверин, непосредственно курировавший заключение договора, неоднократно вымогал у Жолнеровича крупные взятки, напирая на то, что дело может в последнюю минуту сорваться и проситель останется ни с чем. В общей сложности Каверин получил от Жолнеровича 500 млн руб. расчетными знаками. Гораздо более скромные аппетиты продемонстрировал лесовод Корзун: свое содействие в заключении договора и выдаче аванса он оценил в 50 млн руб. В итоге Жолнерович и Каверин были приговорены к трем годам заключения со строгой изоляцией, Луцевич-Зарембо — к полутора годам, Корзун — к одному году заключения. Однако подсудимые попали под амнистию в связи с пятой годовщиной Октябрьской революции. Жолнеровичу и Луцевичу-Зарембо срок сократили наполовину, а лесовода Корзуна и вовсе освободили от отбывания наказания. Успехи в безнадежном деле Работу с низовым аппаратом лесного надзора, как у нас всегда бывает, поставили с ног на голову. Вместо того, чтобы сначала поднять зарплату, а потом выгонять нерадивых лесников и объездчиков, сперва провели чистки. Например, о чистке лесной стражи сообщалось в отчете Севского уездного исполнительного комитета 1925 года. Было «вычищено» 35% лесничих, 18% помощников лесничих, 57% объездчиков. Там же отмечалось, что чистка, проведенная весной 1924-го, «хотя и улучшила несколько состав лесной стражи, но тяжелые материальные условия заставили честных работников покинуть службу». Отдельные объездчики и лесники попадали на скамью подсудимых. Так, по приговору Ульяновского губернского суда были осуждены объездчик Аргашского лесничества Павел Шипко и лесники Леонтий Чиндин, Михаил Крылов и Тимофей Игнатьев. Их уволили со службы, кроме того, подсудимым назначили огромные штрафы за то, что на вверенной им территории «были произведены столь значительные порубки, которые при правильном исполнении объездчиками своих служебных обязанностей были бы своевременно обнаружены и в дальнейшем хоть в некоторой степени предупреждены». Правда, то же судебное следствие выявило крайнюю загруженность объездчика и лесников работой (главным образом по отводу лесосек), что не дало им возможности уделять необходимое внимание собственно охране леса. Но это, конечно, не повлияло на приговор. А вот с наказанием черных лесорубов дело обстояло сложнее — штрафы и административные работы их совершенно не пугали. В апреле 1925 года права органов дознания по делам о самочинной порубке были предоставлены лесничим и прочим сотрудникам лесной стражи. Отныне они могли составлять на месте протоколы, которые затем передавались в волостной исполком, если сумма ущерба от порубки не превышала 30 руб., или в суд для вынесения окончательного решения о наказании. Судьи жаловались, что материалы, поступающие от лесников, очень некачественные, невнятные: много ошибок, нет сведений о предыдущих задержаниях за такие же нарушения, не указывается имущественный статус задержанного. Так что вынести объективное решение часто не представлялось возможным. Поэтому судьи сплошь и рядом назначали в качестве наказания принудительные работы. «Лесная стража очень часто задерживает на месте лесопорубок лесопохитителей, не зная личности их,— жаловался еще на одну проблему в “Еженедельник советской юстиции” запасной судья Пензенского губернского суда Алексей Кондратьев.— По опросу лесопохитители называют себя вымышленными фамилиями и указывают местожительство за 15–25 верст. Вполне понятно, что лесная стража физически не может отправиться вместе с лесопохитителями в указанное селение для установления личности его и вынуждена отбирать орудия валки (топор, пилу), а при более крупном лесонарушении — упряжь с тем, чтобы задержанные явились в лесничество с удостоверением о личности и получили обратно отобранное». Однако местные прокуроры запрещали такое изъятие, и порубщиков чаще всего отпускали без наказания. В 1928 году за раскрытие самовольных лесозаготовок лесной страже и милиции стали выписывать премии в размере 30% сумм, вырученных от продажи материалов, отобранных при пресечении нарушений, или 30% сумм, фактически взысканных в порядке уголовной, административной и гражданской ответственности. Принятые меры несколько улучшили ситуацию с охраной лесов, но об искоренении незаконного промысла говорить не приходилось — слишком велика была армия злонамеренных лесозаготовителей и слишком малы силы защитников обширного лесного хозяйства.