Цена малодушия: как Франция разбазаривает христианское наследие

Государственный совет принял окончательное решение о незаконности установленных в 2014 году в мэрии Безье рождественских яслей. Вместе со скандалом вокруг крестов в Плоэрмеле все это стало примером возвращения к позициям, которые некоторые называют воинственно светскими. Atlantico: Государственный совет окончательно запретил установку яслей в государственных учреждениях «за исключением особых обстоятельств, которые указывают, что такая инсталляция носит культурный, художественный или праздничный характер». Все это звучит просто парадоксально, ведь рождественские ясли именно играют культурную, художественную и праздничную роль. О каком взгляде на светское общество говорит этот запрет? Если вспомнить об удалении крестов со статуй и административных зданий, с чем связано усиление таких воинственно светских позиций во Франции? Филипп Д'Ирибарн: Не стоит недооценивать сложность ситуации, в которой мы оказались. Нам нужно привести к общему знаменателю вдохновляющую нас политическую теорию и наши исторические социальные и культурные реалии. С одной стороны, наша политическая теория ведет нас к обществу, которое никак не связано с какой-то отдельной религией и в равной степени уважает права всех граждан в сфере свободы вероисповедания. Категория «религия» призвана представить удовлетворительное общее описание для таких разных реалий как христианство, ислам, буддизм и т.д. Подобное отношение подразумевает наличие у нас прав, которые защищаются инстанциями вроде Европейского суда по правам человека. С другой стороны, мы имеем дело с обществом, которое несет на себе глубокий отпечаток истории, тогда как христианская символика является частью его идентичности. Кроме того, ислам лишь частично относится к вышеупомянутой категории «религия», поскольку представляет собой социальную реалию с политическим проектом контроля над населением и территорией, который представляет угрозу для жизни демократических обществ. На фоне таких сложностей с объединением теории и действительности, политики колеблются, лавируют, пытаются примирить непримиримое. Усиление воинственно светских позиций следует рассматривать именно в таком ключе. Бертран Вержели: В упомянутой вами ситуации с Безье, где мэром является Робер Менар (Robert Menard) из Национального фронта, сложно не увидеть в случившемся политический жест против него. Кстати говоря, вопрос здесь весьма деликатный. Ясли в Безье были долгой традицией или же новой инициативой с определенной подоплекой? В целом, ясли относятся к фольклору и имеют значение одновременно с точки зрения христианства, народа и обычаев. Их можно повстречать в церквях, а также где угодно, в зависимости от настроений в том или ином городе или деревне. Будь-то булочные или большие магазины, в них выставляли и выставляют рождественские ясли и пасхальные яйца. В Елисейском дворце традиционно ставилась (и еще будет ставиться?) рождественская елка с подарками для детей сотрудников. До настоящего времени правительствам, даже социалистическим и «светским», хватало ума принять сосуществование республиканской светской системы и христианского народного прошлого. Это уважение сыграло на руку республиканской светской системе, которая доказала тем самым свою терпимость и миролюбивость. Чем больше уважения она выказывала, тем большим пользовалась в ответ. Сегодня ситуация изменилась. Светская система решила проявить рвение, придирчивость, мелочность, буквоедство и фундаментализм. В результате она стала глупой и опасной. Если раньше ее эффективное верховенство формировало баланс, теперь здесь царят недоверие, подозрительность и некая подоплека. Сейчас начинают видеть зло там, где раньше его не было. Ненужное усложнение вещей создает гнилостную атмосферу. Разгорается пожар раздора. Как ни удивительно, но светская система ведет себя подобно исламскому фундаментализму, с которым борется. Как и он, она решила зациклиться на символике. Тут на женщин надевают вуаль и сосредотачивают на этом все внимание. Там эту вуаль решили набросить на все религиозное и прежде всего христианское и тоже превратили это в идею фикс. «Прикрой нагую грудь!» — говорил герой Мольера Тартюф. «Прикрой нагую религию и христианство!» — говорят современные Тартюфы. Еще один парадокс: непримиримая и мелочная светская система придает яслям значение, которым они никогда не обладали, и превращает их в политический вопрос. Какое видение светского государства скрывается за решением запретить ясли в общественных местах? Боюсь, никакое. С чем связно возрождение такой мстительной и исполненной ненависти логики? С административной, юридической и идеологической слепотой. — Один из часто звучащих с их стороны аргументов заключается в том, что светское государство подразумевает борьбу с религией так, чтобы та стала уделом частной жизни. Кроме того, если мы ведем борьбу с распространением ислама, то нужно бороться и с присутствием христианства в обществе. Что вы думаете о такой аргументации? Филипп Д'Ирибарн: Сочетание борьбы с политическим влиянием ислама и требования нейтралитета по отношению к «религиям» привело к подобного рода реакциям. Это было видно по запрету исламской вуали в школе. Чтобы сделать запрет юридически возможным, потребовалось сделать его частью общего запрета в отношении всех религий, касающегося религиозной символики, бросающейся в глаза. Это, разумеется, никого не обмануло, и все называют решение «законом о вуали», однако видимость все же удалось сохранить. Все будет и дальше идти в таком ключе, пока мы не признаем отсутствие чего-либо дискриминационного в разном отношении к христианству и исламу, поскольку тот несет в себе политический проект контроля над населением и территорией, который представляет угрозу для жизни демократических обществ. Бертран Вержели: Такой взгляд на светское государство глуп. Прежде всего, он противоречив. Задача светского государства заключается в том, чтобы позволить представителям всех вероисповеданий выразить себя во имя толерантности и свободы слова. Мы же не можем говорить об этих самых толерантности и уважении к религиям, одновременно с этим борясь с ними, затыкая им рот и ограничивая их сферой частной жизни. Нужно понять, светский ты человек или нет. Если ты светский человек, то есть терпимый и уважающий свободу вероисповедания, ты не можешь бороться с религией и ограничивать ее сферой частной жизни. В таком случае ты — не светский человек. Потому что ты против свободы вероисповедания и религиозного самовыражения. Кроме того, светская система в такой перспективе сама становится религией. Как писал Венсан Пейон (Vincent Peillon), министр образования при Франсуа Олланде, в книге «Французская революция не закончилась», если светская система заключается в борьбе с религиями и их замыканием в частной жизни, значит это правило автоматически становится применимым к ней самой, указывает на необходимость борьбы с ней и введения против нее ограничений. Все эти глупости уходят корнями в тот момент, когда Вольтер приравнял религию к фанатизму. Религия — это одно, а фанатизм — совсем другое. Не все верующие — фанатики, а многие фанатики не имеют отношения к верующим. Бороться нужно с фанатизмом, а не религиями. Для этого нужно показать фанатикам, что такое настоящая религия. Она заключается в невыразимом присутствии божественной тайны в существовании, в глубоком переживании каждого мига жизни на службе этой великолепной тайне в человечестве. Пусть это и может показаться странным, настоящий заслон на пути фанатизма — не отсутствие религии, а настоящая религия с приверженностью тайне и человечеству. Франция станет светской после того, как обретет настоящую религию, а не уничтожит все религии. Чем больше она будет, как сейчас, бороться с религиями, тем сильнее будет разгул фанатизма на ее территории, поскольку светское насилие может породить лишь его. — Так какое место может занять христианская вера в стране, которая хочет одновременно быть светской республикой и значимым государством в «христианской» или «христианско-иудейской» цивилизации? Филипп Д'Ирибарн: В настоящий момент это место все еще остается очень значительным. Оно опирается на уважение к тому, что является частью наследия, культуры и социальных привычек и не может просто так быть поставлено под сомнение. Это касается календаря, множества городов, улиц и зданий, которые названы в честь святых, соборов в общественном пространстве и т.д. Все это позволяет сформировать разное отношение к христианству и исламу без открытой дискриминации. Как бы то ни было, все это замораживает ситуацию, с чем связаны наблюдаемые в настоящий момент трудности относительно критериев с новым крестом на памятнике Иоанну-Павлу II или яслями, которые со временем не стали элементом местной культуры. Мы не сможем продвинуться дальше, если не признаем, что христианство и ислам — две совершенно разные реалии и что их объединение под ярлыком «религия» не позволяет разумно действовать по отношению ни к одной из них. Бертран Вержели: Христианство обладает выдающимися качествами, поскольку в его основе лежит всегда призывавший человечество к жизни Бог. Это послание неизменно оживляет мир и придает ему динамики. В этом плане христианство — это в первую очередь жизнь, а не христианское прошлое. В такой перспективе светская система не представляет собой проблему для христианства, поскольку оно ориентируется не на него и не против него, а на жизнь. Это светская система позиционирует себя против христианства, а не наоборот. В нашем мире христианство может занимать лишь одно место: удивление. Жизнь — феноменальная сила, и Христос пришел показать, что она доступна людям всех времен и всех горизонтов. То есть, христианство принесло не религию, а жизнь. В тот день, когда мы поймем, что значение имеет жизнь, а не религия, и что настоящая религия — это религия жизни, мы примирим все существующие в мире религии и идеологии. Если христианство будет служить жизни, то выживет. В противном случае оно погибнет, как и все, что не стоит на службе жизни. Это касается как политики, так и общества. Если политика и общество за жизнь, они выживут. Если они выступают лишь за правых или левых, экологию или культуру, они погибнут. Хотя Ницше не был христианином, он задал исключительно христианский вопрос: «Хотим ли мы жить? Вызывает ли жизнь у нас интерес?» Все христианство представляет собой ответ на этот вопрос. Жить нужно прямо сейчас. Потому что мы и вообразить себе не можем всех сокровищ жизни.