Сербский философ: «Есть ли здесь русофобы?»

Сегодня написаны сотни исследований об отношениях сербского и русского народа, о первых зафиксированных контактах, о позднейших политических связях, о русском отстаивании наших интересов при подписании Акерманской конвенции, Адрианопольского и Бухарестского мирных договоров, а также о роли России в Первой мировой войне и о значении Красной армии. Однако мало есть книг, где столь точно, с привлечением научного аппарата анализировался бы феномен русофобии в Сербии, как в исследовании доктора Деяна Мировича под названием «Русофобия среди сербов: 1878-2017 годы». Книга вышла в издательстве «Катене мунди». Как подчеркивает Мирович в интервью журналу «Печат», согласно русофобскому (идеологическому) и доминировавшему во времена Королевства дискурсу, российская государственная политика в отношении сербов якобы носила черты макиавеллизма. — Деян Мирович: Эту мысль обосновывали тем, что Россия «не позволила» сербским представителям непосредственно участвовать в заключении Бухарестского мира (в 1812 году) и в подписании Акерманской конвенции (в 1826 году). Россия, по словам русофобов, вела себя «как покровитель, но не как союзник» по отношению к Сербии. Российская помощь людьми и деньгами была «небольшой» и не достаточной для ведения войны с Турцией в 1876 году. Русские добровольцы, которые в большом количестве прибыли в Белград в 1876 году, были преимущественно «пьяницами и авантюристами». Их лидер, генерал Черняев, тоже был авантюристом «со склонностью к алкоголю». Он распоряжался деньгами, которые славянофильские комитеты отправляли для помощи Сербии. Россия воспользовалась Сербией, чтобы даровать Болгарии государство и захватить Царьград. Такими были основные тезисы сербских русофобов. — Печат: Если объяснять русофобию в сербском обществе страхом перед врагом, то в какой степени на подобное восприятие русских повлияло оспаривание и неверное толкование значения Сан-Стефанского мира? — Русофобия в среде сербской правящей элиты существовала и раньше. Король Милан Обренович задавал тон русофобской пропаганде не только по политическим причинам, но и из личных убеждений. Милан писал посланнику Австро-Венгрии в Белграде барону Хенгелмилеру о том, что австрийская «власть над балканскими славянами» возможна только в том случае, если «убить в них всякую веру в Россию». России «нельзя позволять» пользоваться хоть каким-то влиянием на Балканах, потому что оно вредно. Поэтому не должно быть никаких «переговоров» с русскими. Спасение — только в «борьбе с Россией». После непродолжительного периода сотрудничества во время сербско-турецкой войны 1876 года (в ней погибло около тысячи русских добровольцев, а 15% от общего числа жертв понесла сербско-русская сторона) Милан выслал российского консула Юрия Карцова из Белграда и не выполнил обещание, данное русскому царю Александру II, об оказании военной помощи российскому войску, когда оно пересечет Дунай. После этого Сан-Стефанский мир и Берлинский конгресс дали Милану более чем реальный повод для проведения еще более жесткой русофобской политики. В своей русофобии король зашел так далеко, что даже «мечтал о войне с Россией». В письме королеве из Гамбурга в 1883 году он пишет, что «станет великим человеком, grand homme», если добьется успеха в своей политике в отношении русских, этих настоящих «врагов». — Какой в тот период была роль правящей Прогрессивной партии и ее печатного органа «Светоч»? — Лидеры Прогрессивной партии, премьер Милан Пирочанац и министр Чедомиль Миятович, были одновременно главными сербскими русофобами. Пирочанац «советовался» по поводу России с английским дипломатом Сиднеем Лолоком, и для него Россия была «адом», а русские — «пьяными» и умалишенными «заговорщиками». Миятович считал, что Россия — «варварская» страна, и что протестантская вера превосходит православную. Министр внутренних дел Милутин Гарашанин отправил конфиденциальное письмо полицейским властям в 1883 году, в котором приказывает им «оповестить народ» о некорректном поведении русских по отношению к Сербии. Сербия якобы не приемлет русской «гегемонии», поэтому Россия и Сербия — враги. В номере проправительственного «Светоча» от 11 декабря 1887 года была опубликована статья, в которой утверждалось, что русские хотят, чтобы сербы «сами себя убили». Накануне православного Рождества в сочельник 1888 года «Светоч» вышел с заголовком «Чего вы хотите, северные братья?». В тексте внушается, что «так называемые» братья хотят «кровопролития» в Сербии и гражданской войны. В этом им помогает их «татарская» пресса. Затем автор статьи сообщает сербской общественности, что на самом деле русские «совсем не братья». «Светоч» от 21 января 1888 года «разоблачает» русских, которые якобы не любят славянские народы. «Доказательство» тому — ссылка хорватского католического миссионера Юрия Крижанича в Сибирь в далеком 1661 году. В «Светоче» от четвертого февраля 1888 года была опубликована статья, в которой подчеркивается, что намного лучше и «благороднее» к Сербии относится Англия. Также в издании написано, что русские причиняют сербам «зло», поэтому всякий, кто с русскими сотрудничает является новым «Вуком Бранковичем». — Насколько французская русофобия повлияла на сербских интеллектуалов, и можно ли найти предтечу современных интеллектуалов-наемников среди интеллектуальной элиты того времени? — Скерлич перенимает дискурс тогдашней французской русофобии, хотя был очень сложным и образованным человеком, который восхищался Достоевским, Пушкиным и Толстым. Однако в своей докторской диссертации под влиянием ментора Жоржа Ренара Скерлич некритически пересказывает русофобские мнения. Ему кажутся «великолепными и волнующими» песни, в которых русские предстают варварами с «рыжими бородами» и «мрачными тиранами», «палачами» и «деспотами», которые кнутом гонят народы в Сибирь и в «могилу». Скерлич не только не критикует весь этот русофобский лексикон, но и перенимает его. Он пишет о том, как Польшу «заполонили» и уничтожили «татарские убийцы» и «опустошили казаки». Для Скерлича русские — «москали» (пренебрежительное польско-украинское название). На основе подобных утверждений даже хорватские «сербофобы», вроде Старчевича, сумели сблизиться с сербами в противовес русским. Например, Победоносцев для Скерлича — «азиат» и «русский деспот». С другой стороны, хорватский сербофоб Старчевич в большей степени «идеалист», который желает сербам добра и «образованности». — Можно ли объяснить на примере Старчевича связь между русофобией и «хорватофилией»? — Эта связь заметна даже в случае такого интеллигентного человека, как Скерлич. Однако стоит отметить, что он не сталкивался с геноцидом в Независимом государстве Хорватии (НДХ) или с обструкцией хорватов в Королевстве Югославии. Этим можно оправдать его идеализирование сербско-хорватских отношений. Что касается русофобов времен Тито и объединенных югославов периода между двумя мировыми войнами, то их ч этим уже не оправдать. — Не кроется ли причина в том, что русские были против создания Югославии? Официальные российские документы подтверждают, что царский министр Сазонов был главным противником создания нового государства вместе с хорватами. — Еще до Сазонова Достоевский и Победоносцев обращали внимание на пагубность создания нового государства вместе с католиками. Сазонов ссылается и на русский опыт с поляками, и на свой дипломатический опыт работы в Ватикане. Аналогичного мнения придерживались его соратники. Так, посол в Стамбуле Гирс отправил письмо (оно процитировано в книге), в котором предупредил Сазонова о вредности сербско-хорватского государства. То есть старая российская царская интеллектуальная и политическая элита считала Югославию антироссийским государством и инструментом Запада. — Политик и дипломат Никола Пашич, вопреки означенному течению в среде сербских интеллектуалов и явно вразрез с современной западной индивидуалистской культурой выбрал Россию в качестве политического образца. Был ли он одинок в этом? — В молодости Пашич попал под влияние русского студента и социалиста Светозара Марковича, а потом — белградского митрополита Михаила. Во время пребывания Пашича в Одессе влияние на него также оказали Хомяков и Данилевский. Пророссийская позиция Пашича объяснялась не только идеалистическими убеждениями, но и пониманием того, что без России, как писал Стоян Новакович, не было бы Сербии. Пашич считает, что в цивилизационном, религиозном и культурном отношении Сербия ближе к России, чем к Западу, который использует не только военные, но и экономическо-культурные средства, чтобы «поработить» такие небольшие страны, как Сербия. Поэтому Пашич считал, что немцы (австрийцы) представляют для Сербии большую опасность, чем турки. (Запад «ломал души» в отличие от турок, которые применяли только «голую силу».) Пашич не отрекся от России даже в тюрьме, когда казалось, что Россия его покинула, и ему угрожала смертная казнь из-за покушения на короля. — Почему после Октябрьской революции и до наших дней Сербии так и не удалось наладить с Россией дипломатические связи на том уровне, которого они достигли во времена царской России? Могла ли советская дипломатия понять возможности Сербии? — Королевство словенцев, хорватов и сербов (с 1929 года Королевство Югославия) до 1940 года не имело дипломатических отношений с советской Россией, несмотря на тот факт (его подчеркивает и Карл Шмит), что Запад еще в 1924 году де-юре и де-факто признал новое государство, а также его преемственность с царской Россией. Это объясняется тем, что в тот период сербская и югославская элита, а также проправительственные издания вроде «Политики» и «Времени», поддерживали крайне антисоветскую политику. Она часто выходила за грань «советофобии», превращаясь в русофобию. Москва — это «микроб» и «салага». Также очень влиятельный министр и друг короля Александра Спалайковича обвинял русских (не большевиков) в том, что они народ «без воли» с «атавистическим алкоголизмом», и при этом утверждал, что хорваты и сербы — на самом деле «один народ». Кампанию против Москвы вел еще один человек, близкий ко двору — министр полиции Божидар Максимович (свидетель на Солунском процессе против полковника Аписа). Сербские элиты также переняли «советофобскую» риторику Третьего рейха. В этом отношении особенно выделялся бывший министр юстиции и лидер движения «Збор» Димитрий Летич (теория о «Советии») и председатель правительства Милан Стоядинович, который не единожды грубо отверг предложения нормализировать отношения с Москвой. Точнее сказать, премьер Стоядинович многие годы отказывался от нормализации отношений с Москвой якобы из-за «исторического потрясения» (от убийства царской семьи), несмотря на посредничество Ататюрка и Бенеша. Однако после Второй мировой войны (и геноцида против сербов в НДХ) Стоядинович согласился встретиться с Павеличем. Эту нелогичность можно объяснить только «советофобией». — Были ли Драгиша Васич и Црнянский единственными «неисправимыми диссидентами», которые отказались поддержать доминирующую риторику югославской «советофобии»? — Да, и это — несмотря на все то, что говорилось о правых интеллектуалах. Они четко разделяли коммунизм и Россию. Смелый Драгиша Васич, будучи убежденным русофилом, пошел дальше и стал первым сербским правым интеллектуалом, кто побывал в Москве в 1927 году. Свои особенные взгляды на Россию он отстаивал и после 1941 года в Равногорском движении и поэтому превратился в главного врага английской политики. Из-за этого в 1943 году его сместили. Кроме того, величайший сербский писатель Црнянский, будучи «неисправимым славянофилом», считал, что Королевство Югославия — только инструмент в борьбе Лондона против Советской России, «последний из могикан» и недалекий Будалин Тале. Также сербский мастер слова дал невероятно точное описание традиционной английской русофобии, которая царила в Лондоне. Црнянский описал и разницу менталитетов между сербами и русскими, а также причины недопонимания и негативных явлений в сербско-российских отношениях, что весьма актуально и сегодня. Конечно, вместе с Васичем и Црнянским стоит вспомнить посла и писателя Григория Божовича, который с точки зрения сербов из Косово и Метохии раскритиковал официальную «советофобскую» политику. Так и забытый сегодня Светозар Петрович предупреждал власть о том, что Англия не друг, и что Сербия не должна вмешиваться в вопросы российского государственного устройства. — Црнянский считал, что Лондон — родной город русофобии. Насколько позднейшие историографические данные подтверждают его мнение? — У Црнянского и Васича схожее мнение насчет англичан. Васич даже хотел основать кафедру ненависти к англичанам. Величайший сербский писатель Црнянский первым в сербской интеллектуальной элите выявил основы английской русофобии. Англия «всегда права», «исключительна» и лучшая во всем. А русские — всегда проигравшие, или успех приходит к ним «случайно». Агрессия против русских позволительна, потому что они «варвары». Также после знакомства с английской русофобией Црнянский, как и его друг Драгиша Васич, еще больше убедился, что коммунизм и Россия не одно и то же. В его романах эта мысль находит воплощение в «прославлении Красной армии», как о том пишут самые известные специалисты по его творчеству, вроде Мило Ломпара. С идеологической точки зрения подобная позиция необъяснима, поскольку всего за несколько лет до того, как поехать в Лондон, Црнянский написал в «Идеях», что марксистскую пропаганду переполняет враждебность и ненависть ко всему, что является традиционным и сербским. Однако путь, который прошел Црнянский, кардинально отличается от послевоенной эволюции сербских коммунистических интеллектуалов. Он не ненавидел советских коммунистов, хотя они разрушили его жизнь и карьеру (в случае сербских коммунистов все было наоборот). Для Црнянского Россия была выше всего личного. — Можем ли мы и в случае Слободана Йовановича того периода различать два подхода к «русской» теме — правовой и идеологический? — Он был великолепным юристом, но в идеологическом отношении находился под влиянием позиции, которую швейцарец Ги Метан в своей книге о русофобии квалифицирует как «английскую» русофобию. Йованович, как юрист, очень точно и реалистично описал российско-сербские дипломатические отношения, а также медлительность, неосведомленность и при этом благожелательность русских дипломатов. Кроме того, Йованович великолепно истолковал русско-турецкие договоренности 19 века как соглашения в пользу Сербии. С другой стороны, вдаваясь в идеологию, Йованович утверждал, что Россия — страна с «низким уровнем культуры» народа по сравнению с «английским народом», который тяготеет к «плюрализму», поскольку является «просвещенной массой». — Насколько русофобия до 1948 года отличается от той, которая существовала после? — Появилась новая югославская «советофобия» времен Тито. Она переняла риторику того рода русофобии, которую Метан называет «американской», а итальянец Кьеза в своей книге о русофобии связывает с холодной войной. Русофобская позиция дипломата Кеннана и гарвардского профессора Пайпса начала доминировать в югославском дискурсе. Тем не менее, между Королевством Югославией и Королевством Сербией есть одно различие. Новую югославскую коммунистическую власть уже не ограничивали пророссийские настроения сербского народа, которые еще Достоевский считал константой. Точнее сказать, больше не было многопартийных выборов, а вопрос о легитимности политики конфронтации с Россией даже не поднимался. У югославских коммунистов не возникало никаких проблем и с законностью их гонений на инакомыслящих. Неугодных граждан с пророссийскими настроениями («сторонники Информбюро») после формального судебного процесса просто отправляли в концентрационный лагерь на острове Голи-Оток. — Действительно ли Милован Джилас, главный идеолог тогдашней югославской «советофобии», был в авангарде пронатовской русофобии современной Черногории? — После 1948 года Милован Джилас с рвением новообращенного (после патетических речей о «великом учителе» Сталине, о черногорских «дедах, которые показывали внукам с горы, где Россия», и о благодарности за освобождение в 1944 году) перенял у английских лейбористов мнение о русских как о «примитивных монголах», которые безумно и массово «насилуют» и «убивают» людей по всей Сербии. Москва для Джиласа — это «дыра», а панславизм — всего лишь маска для русского империализма и «варварства». Джилас не отказывался от этих русофобских убеждений даже тогда, когда попал в немилость к бывшим друзьям. В открытом письме к Тито в 60-е годы он потребовал полностью порвать все связи с СССР и вступить в фактический союз с Западом. В итоге его русофобская трактовка истории российско-черногорских отношений и преподнесение Негоша (с помощью цензурирования его произведений) как проамериканского русофобского правителя стала образцом для современной пронатовской власти в Подгорице и ее русофобской пропаганды. Вы только вспомните заявления официальных представителей Черногории о России, и вам все станет ясно. — Какую роль в распространении русофобских настроений сыграли так называемые сербские коммунистические либералы во главе с Марком Никезичем и Латинком Перовичем? — Никезич, как лидер русофобского «кружка», даже потребовал от редакции газеты «Коммунист» перестать уделять внимание русской истории. Окружение Никезича в Союзном комитете иностранных дел (Коча Попович, Мирко Тепавац, Велько Мичунович), а затем и в ЦК СКС (Латинка Перович) полностью приняло эту русофобскую позицию. Для них Россия, бесспорно, «грозный ледяной берег», «отсталая и имперская» страна, в которой «культура не развивается так же быстро, как в Европе». Вместе с тем США, по мнению Никезича (бывшего посла в Вашингтоне), «современное и цивилизованное» государство. Наконец, как типичный югославский коммунистический русофоб Никезич с большим «пониманием» относился к хорватскому шовинистическому движению «Хорватская весна». И это несмотря на геноцид в НДХ. — Как югославская пресса в то время освещала события в России? — Официальный печатный орган югославских коммунистов «Борба» и самый влиятельный журнал «НИН» (особенно во времена руководства Фране Барбиери, начиная с 1970 года) преподносили Россию как традиционного гегемона, поддерживающего Болгарию, который еще со времен Сан-Стефанского мира проводит политику против «южнославянских народов». Русские правители, начиная с Ивана Грозного и вплоть до Петра Великого, были «головорезами» или аморальными типами, как Екатерина Вторая. Эпоху до Петра Великого описывали как «темную и отсталую», а в СССР видели продолжение русского империализма и шовинизма, который не имеет никакой связи с идеологией Маркса. Особенно неприятны описания и оскорбления советских (русских) женщин, которых выставляли уродливыми и убогими «крестьянками». С другой стороны, англичан преподносили как «прирожденных джентльменов» и реформаторов, а американских функционеров — как «скромных и миролюбивых» людей. Кроме того, левые югославские и сербские интеллектуалы, сплотившиеся вокруг журнала Praxis, находились под влиянием американского неомарксистского и русофобского философа Маркузе. Он считал, что СССР — «террористическое государство» и «магическое общество», основанное на русской традиции «безделья». — В книге Вы упоминаете и Добрицу Чосича. Можно ли провести параллель между ним и Слободаном Йовановичем? — После 1948 года Чосич полагал, что Россия всегда преследовала свои «эгоистические» интересы в отношениях с Сербией. Он считал русских «азиатами и примитивами». Также, по его мнению, Россия угрожала государственной независимости и хотела оккупировать его страну. Поэтому православных сербов и поляков-католиков он считал «похожими». Тем не менее, Чосич как будто ощущал вину, когда речь заходила о войне с Россией. У Джиласа и Никезича ничего подобного не было. Кроме того, после распада СФРЮ и под впечатлением от той роли, которую в этом процессе сыграл Запад, Чосич поменял свое отношение к России. Новая сербская прозападная элита образца нулевых вызвала в нем разочарование и отвращение. Чосич даже призывал к созданию новой сильной России. Достоевского он считал своим «великим учителем». В больнице, видя, насколько любит его сербский народ, Чосич написал, что, «возможно, наша душа такая же, как русская». В итоге Чосич отказался даже от «советофобии». «Как жизненно, насущно не хватает сегодня Советского Союза, чтобы обуздать нового демона», — написал человек, который гордился своей ролью в венгерском восстании 1956 года. — Если говорить о современной русофобии в Сербии, то кого бы Вы выделили? — После советского вторжения в Чехословакию в 1968 года Радомир Константинович опубликовал книгу «Философия провинции», в которой «разделался» с единой русско-сербской традицией и отсталым панславянским «племенем». Константинович зашел так далеко в своей русофобии, что обвинил даже Достоевского и Бердяева в негативных явлениях в сербской провинции. Такого даже Джилас не делал. Презрение к собственному народу, русофобия и апология Запада, свойственные Константиновичу, очень похожи на позицию людей, которых Кьезе выделял в среде советских эмигрантов (вроде Янова и Голдфарба). Однако разница в том, что, как первым отметил Ломпар в «Духе самопорицания», Константинович никогда не был диссидентом, а был частью уважаемой и награждаемой югославской коммунистической элиты. Поэтому русофобская риторика Константиновича, как и наследие Джиласа в Черногории, стала «образцом» для современной доминирующей прозападной и посткоммунистической интеллектуальной сербской элиты. Кроме того, у нас есть Юстин Джелийски. После 1945 года он был лишен всех гражданских и политических прав, стал маргиналом, подвергался преследованиям и слежке властей в монастыре Джелие. Тем не менее, он не отказался от своих убеждений. Точнее сказать, будучи автором известного докторского исследования о Достоевском, Юстин никогда не отрекался от своей веры в Россию, даже когда в Москве развевался красный флаг. С его (неизменной) точки зрения, этот флаг в Москве был временно. В этом Джелийски похож на Ивана Ильина. С другой стороны, в 50-е и 70-е годы Джелийски писал в своих книгах, предвидя и предупреждая, о том, что главная опасность надвигается на сербский народ не с Востока, а с Запада. Но у югославского коммунистического общества, опьяненного официальной «советофобией», за которой крылась традиционная русофобия, не было возможности прочитать эти предостережения Юстина. К сожалению, его пророчества об опасности Запада сбылись ровно через 20 лет после его смерти — в 1999 году. Как отметил Слободан Антонич, тогда даже сербские прозападные элиты испытали определенный шок.