Путь дислексика: как тотальная безграмотность изменила мою жизнь

Ольга Соломатина — писатель, литературный продюсер, новый колумнист «Летидора». В своей первой колонке Ольга рассказывает, как несмотря на свою особенность, она отучилась на журфаке МГУ, работала журналистом и редактором в «Коммерсанте» и стала писателем. Ольга Соломатина Пока не началась школа, я росла счастливым ребенком. Охотно нянчила младшую сестру, много читала, рисовала гуашью деревья, варила куклам обеды из нарисованных продуктов, ждала «В гостях у сказки» по выходным. Ад начался сразу после 1 сентября, когда оказалось, что я зеркалю буквы, переставляю слоги в словах и очень медленно по сравнению со сверстниками читаю. Тогда о дислексии никто не слышал — и меня просто записали в отстающие. Это было ужасно унизительно и грустно, потому что раньше взрослые редко меня ругали, а главное, я не понимала, что же их так бесит и злит? Ну написала я «ам», а не «ма» в прописи, большая ли разница? Мама страдала страшно и требовала от меня хороших оценок. Как? Занимайся больше! Ей ведь хотелось быть мамочкой дочери-отличницы в белом фартуке, с гофрированными бантами в тяжелых косах. А не мамой троечницы, которую вызывают в школу и отчитывают на родительском собрании. После первого вызова в школу мама вернулась домой такой подавленной, так строго отчитывала меня, срывающимся голосом, тыкая пальцем в прописи, что я совсем скисла. Я ужасно испугалась и пристыженно смотрела на буковки, не понимая, почему вдруг они стали маме дороже меня, книжек перед сном, важнее того, что я каждый день гуляла с сестренкой. А на следующий день я слегла с температурой. Жар стал спасением. От меня на время отстали с закорючками и букварем. Пока я лежала и слушала голоса родителей, я поняла, что мама страдает из-за неприятностей, которые тянулись вереницей за двойками за диктанты и контрольные списывания предложений с доски. От меня ждали четверок и пятерок, а не грамотности, интуитивно почувствовала я. Это проще! Я хорошо помнила, как из любопытства влезла ладошкой в банку с синей краской в детском саду. Пленка на поверхности банки легко лопнула, я перепачкала пальцы. Воспитательница громко ругалась, но когда я извинилась, как дома учила бабушка, Татьяна Ванна сразу поверила и стихла. В краску я лазила мизинцем и дальше, но уже не попадалась. Делай, что хочешь, главное – не попадайся и дай взрослым то, что они хотят! Это стало моим девизом на долгие годы! Проболев непонятной болезнью неделю, я пошла в школу. В твердой уверенности вернуть расположение мамы. Я подружилась с отличницей, развила до совершенства боковое зрение, чтобы ловко списывать диктанты, наловчилась излагать и сочинять короткими предложениями, простыми словами, избавилась от тройки в четверти по русскому и проблема рассосалась. Меня перестали дергать учителя, я ведь не портила им статистику, их не ругали в РОНО за низкую успеваемость класса, а маму не вызывали в школу. Жизнь наладилась, проблема притворилась решенной. Конечно, учителя все понимали, но я предпочитала благоразумно не замечать. Меня никогда не вызывали на русском к доске, пропускали в домашке зеркальные буквы. Однажды моя отличница заболела перед диктантом и мне пришлось наесться снега, чтобы тоже затемпературить. А в другой раз – «забыть» сдать контрольную тетрадь. Новенький, который появился у нас во втором классе, шантажировал меня тем, что все расскажет взрослым. Я в отчаянии одаривала его жвачкой, которую привозила из-за границы мамина подруга – она работала стюардессой «Аэрофлота» на международных рейсах. Привычка приспосабливаться и искать другие пути получать 4 и 5, если я не могла взять учебой, стала для меня обычным делом. Я брала изобретательностью и индивидуальным подходом. Помню, когда у нас уже в старших классах сменилась учительница химии, я вдруг вообще перестала понимать предмет и решать задачки. Но мы договорились с химичкой, что на каникулах я буду приходить и сдавать ей темы одну за одной, и тогда мне поставят 4. Я выучивала химические формулы наизусть – запоминая, как они выглядят на листке бумаги. Подозреваю, с таким же успехом я могла учить стихи на китайском, записанные иероглифами. Кажется, никогда потом я так бездарно не тратила время! А какая пытка — диктанты в музыкальной школе по сольфеджио! Когда ты привыкла и легко воспринимаешь мелодию на слух, но записать ее не можешь, потому что за семь лет учебы так и не запомнила, на какой нотной строчке какая нота! Для специальности я подписывала ноты простым карандашом, а преподавательница злилась, что я, лентяйка, не хочу приложить малейшего усилия и их запомнить. Но я не могла! Физически не давалось. Я столько часов старалась! Бестолку. Я пишу сейчас и снова вспоминаю свое бессилие и подавленный гнев от того, что я не могу договориться со взрослыми. Что они придумали какие-то дурацкие правила, которые мне не по зубам. И я вынуждена все время выкручиваться, притворяться, списывать! Помню чувство тотального одиночества, что никто, кроме самой меня, не пытается мне помочь понять, как я смогу дотягиваться до школьных нормативов. Взрослые только все время требовали то деепричастные обороты выделять запятыми, то формулу трения, я сейчас даже таблицу умножения помню с трудом и спокойно без нее обхожусь, а вы таблицу помните? Ладно. Вечно страдать и жалеть себя не в моем характере. Я придумала, под каким углом нужно смотреть на ситуацию, чтобы чувствовать себя комфортно. К окончанию школы я привыкла со злорадством думать, что ловко обвожу всех вокруг пальца. Так или иначе, но заставляю учителей ставить мне такие желанные мамой 4 и 5. Стала ли я грамотней? Нет, конечно. Хитрей? О, да! Это был бесценный урок столкновения с миром, приспособления к нему. Горчило только гаденькое чувство, что я обманщица, хитрюга и занимаю положение, которое мне не принадлежит. Такой была оборонная часть медали. Но школа, ура, осталась позади. Но теперь мама придумала университет. Чтоб его. Да еще и факультет журналистики. Дайте две. Но я поступила. Потому что давно знала, что сочинения нужно писать очень простыми словами и очень короткими предложениями. Шутка. Короткими и простыми, это да, но еще – поступать надо через рабфак. Там преподы сами проверяли у нас сочинения перед официальной комиссией. И тут мамина победа едва не сменилась настоящим моим личным поражением. На журфаке немыслимое количество русского языка! Почти как на филфаке. С диктантами, семинарами в маленьких группах. Я снова чувствовала себя полной дурой! Сходила с ума от бессилия, что не могу запомнить и понять то, что легко могут другие дети. Преподы русского языка хлебнули с моей безграмотностью. Удивительно, что и тут никому не пришло в голову отправить меня к врачам. Рекомендовали читать побольше (куда уж больше?), писать словарные диктанты, не лениться, делать упражнения – стандартный набор. Я сейчас смотрю на это время и не понимаю, как студенчество можно было превратить в такую пытку? И главное – зачем? Но тогда я смирилась, привыкла нарабатывать свою тройку по русскому хорошим отношением и старалась не переживать. Я вышла на работу в «Коммерсантъ» и стала компенсировать неудачи в учебе усердным трудом, тут это ценилось. В редакции стояли персональные компьютеры с проверкой орфографии, а пунктуацию я интуитивно расставляю правильно. В газете у меня был редактор, корректор, рерайтер – было кому исправлять мои ошибки. Я отмучилась в универе и почти забыла о своей особенности. Пока не появились социальные сети. Вот тут меня снова заставили краснеть, как школьницу. «У вас ошибка!», орали граммар-наци. У меня подкашивались коленки и я спешила вычитывать текст. «Эта дура не может отличить кАпну от кОпну», злорадствовали другие. Я охала и хваталась за сердце, пила боярышник на спирту – ужасно горько. Сколько раз я слышала: как она может учить писать других тексты и книги, если сама пишет с ошибками?! Я задыхалась от гнева и несправедливости, хотела сказать, что уметь писать и уметь писать грамотно – разные вещи, но молчала. Когда уже мои дети пошли в школу, я поняла, что стесняюсь написать от руки заявление или записку, я боялась сделать ошибку — тогда учителям станет понятно про меня многое. И тут мой почерк пришел на выручку: он стал настолько неразборчивым, что я и сама с трудом разбираю. Когда я писала записки, учителями ломали глаза, а потом звали сыновей: – Переведи, что мама хотела сказать? Чтобы не краснеть за тексты в социальных сетях, я даже нанимала корректора, а потом поняла, что платная проверочная программа проверяет текст вполне приемлемо, не замечает только описки. Но работа с корректором помогла взглянуть на проблему с другой стороны. Оказалось, многим читателям только мерещатся ошибки! Уж не знаю почему, но часто громко требуют исправить правильное на неправильное, с железобетонной уверенностью, с пеной у рта. Это открытие так меня озадачило, что я стала читать на тему грамотности и безграмотности все, что могла найти. Тут меня ждало несколько парадоксальных открытий. Например. Грамотности, которую многие считают такой же естественной и необходимой, как умение есть с закрытым ртом, чуть больше 100 лет. До повсеместного школьного образования грамотными считали всех, кто умел хоть как-то читать и писать. О соблюдении правил стали строго настаивать только в 30-е годы XX века, когда многие страны провели реформы языков. Помните, когда из нашей азбуки изъяли яти и веди? Например. На планете Земля до сих пор не умеют ни читать, ни писать 759 миллионов. Треть из них – женщины. 72 миллиона детей никогда не ходили в школу. Например. Если человек не занимается интеллектуальной работой, лет через 20 после окончания школы он разучивается не только грамотно писать, но и писать вообще! И даже читать! Не верите? Посмотрите государственные курсы для взрослых по чтению и письму. Они открыты в Западной Европе и в Соединенных Штатах, в Австралии и Новой Зеландии. Тема неудобная и стыдная для стариков, которым проще ворчать и жаловаться на плохое зрение и притворяться, что снова легкомысленно оставили дома очки, чтобы им из доброты прочли меню в ресторане, вместо того, чтобы признаться – я забыл, как складывать буквы. Поэтому все эти курсы анонимные, но учатся там носители языка, а не эмигранты. Например. Преподаватели русского языка в педагогических вузах рассказали мне, что согласно статистике и замерам, уровень грамотности новых поколений студентов вопреки расхожим мнениям и скандальным статьям, остается примерно на одном уровне со времен процветания Советского Союза. Жалобы на то, что растут безграмотные поколения, сродни вере, что в нашем детстве трава была зеленее, а мороженое слаще. А дислексиков стали распознавать чаще. Это правда. Вот только стала ли наша жизнь от этого слаще? Я медленно читаю и никогда не научусь писать без ошибок, хотя и доросла уже до 40 лет. Я написала этот длиннющий текст под впечатлением от истории приятельницы, у которой растет дочь с дислексией. Чтобы поддержать ее, если такое возможно. Девочка учится во втором классе московской школы. Учительница знает про диагноз. Но это не помешало ей зачитать вслух перед всем классом ошибки, которая ученица с таким же диагнозом, как и у меня, сделала в диктанте. Школьники громко гоготали. Девочка отказалась потом идти в школу… И мне захотелось рассказать этой школьнице, что я такая же, как она. Что нам не дано многое, что может большинство людей, но это не значит, что мы хуже. Мы просто другие. Да и все люди настолько разные. Я вот недавно читала рассказ взрослого аутиста о том, как он думает с помощью цветов, цифр и звуков, вот это жизнь! Вот это уровень проблем, который нам, дислексикам, и не снился! Как я понимаю отчаяние объяснить родителям, что 29 умноженное на 762 и «я устал от шума» – значит для него одно и то же! Про усталость от громких звуков просто можно сказать двумя способами, чего тут непонятного? Только недавно, получив уже взрослой справку о диагнозе, как индульгенцию, я вдруг почувствовала, что, в сущности, я никому не причиняю мощный урон тем, что не могу быстро читать и писать без ошибок. Все мы такие разные. И моя особенность не стоит колкостей и унижений, которые прилетают до сих пор. Вот только задумайтесь, способность видеть звуки в цвете, которая многих восхищает в Набокове, один из признаков дислексии. «Хронической безграмотностью» страдали Ганс Христиан Андерсен, Агата Кристи, Альберт Эйнштейн – и это только самые известные. Знаменитое зеркальное письмо Леонардо да Винчи – и есть дислексия! Другие его тексты пестрят грамматическими ошибками. У многих, вероятно, случается разрыв шаблона, когда они сталкиваются с тем, что люди, которые профессионально работают с текстом, могут делать ошибки. Всего один только раз за время моих ученических мытарств я услышала слова поддержки от преподавателя русского языка: – Не расстраивайтесь, – сказал мне университетский преподаватель, возвращая мой, как всегда кроваво-красный от исправленных ошибок диктант. – Вы просто каждый раз придумываете каждое слово заново. Фото: Shutterstock.com