Отец внедрился в преступное подполье, чтобы найти убийц своего сына

После того, как полиция не смогла найти виновных в убийстве его сына, Франсиско Холгадо (Francisco Holgado) решил внедриться в местную преступную группировку, чтобы выйти на след бандитов. Он стал национальным героем — но какой ценой? 22 ноября 1995 года в 4:30 утра такси с номером 69 въехало на бензозаправочную станцию Campsa Red в Ла Констансии, одном из полузаброшенных районов в центре Хереса. Водитель остановился у колонки номер один, вышел из машины и потащил заправочный пистолет к впускному отверстию для топлива, но насос не включался. Отправившись на поиски кого-нибудь из сотрудников, он обнаружил, что дверь в магазин станции разбита. По полу были разбросаны газеты и журналы. Заметив на стенах магазина кровь, водитель побежал к телефону-автомату, чтобы вызвать службу экстренной помощи. Муниципальная полиция прибыла спустя несколько минут. Один из полицейских заметил кровавый след, который тянулся к кабинету, расположенному за кассой. Дверь в кабинет не открывалась, и ее пришлось выломать. Внутри кабинета за ксероксом без движения полулежал молодой человек, истекавший кровью. Он все еще дышал. Пять минут спустя в загроможденный кабинет втиснулась команда врачей скорой помощи. Запачканные кровью, окруженные медицинским оборудованием, они пытались остановить кровотечение. Но к 4:45 утра Хуан Холгадо скончался. Уже в пять утра на автозаправочную станцию прибыл Мануэль Буйтраго, действующий полицейский, которому поручили курировать уголовное расследование. Буйтраго, которому был 41 год и еще никогда не приходилось иметь дело с убийствами, немедленно приказал тщательно осмотреть помещение. Следователи обнаружили большую картонную коробку из-под сока, обагренную кровью, сорванную с плаща пуговицу и подвеску с выгравированным на нем знаком Девы. Они собрали на месте преступления 23 отпечатка пальцев, хотя на данном этапе невозможно было понять, какие из них принадлежали исполнителям, а какие — клиентам, заходившим в тот день в магазин. Магазин и кабинет не были оцеплены, и, как только поползли слухи об убийстве, на месте преступления воцарялась все большая суматоха. К 5:30 утра Буйтраго оказался в окружении фельдшеров, консультантов-криминалистов, полицейских и местных журналистов. В то время как они толкались на одном пятачке, задевая друг друга, а заодно и вещественные доказательства, следователи разбирали найденный на месте преступления мусор, не позаботившись о том, чтобы надеть защитные перчатки. Судмедэксперт произвел первый осмотр тела Хуана в 5:50 утра. Всего было обнаружено 30 колото-резаных ран: некоторые из них представляли собой относительно поверхностные порезы на лице и руках, другие — глубокие раны на груди и задней части ног. Коронер позднее определил, что они были нанесены 18-сантиметровым лезвием, похожим на те, которые используются для нарезки испанской ветчины. По мнению Буйтраго, акт насилия предполагал участие двух или более нападавших мужчин. Показания кассового аппарата АЗС свидетельствовали о том, что кто-то купил пакет сока и пачку сигарет в 4:02 утра, но никаких видеокамер и свидетелей при этом не было. Прокуроры потом предположат, что убийцы Хуана окружили его, нанося удары сзади по ногам, чтобы он не мог убежать, а затем повалили его на пол. Хуану каким-то образом удалось укрыться в небольшом кабинете в задней части магазина, но нападавшие ворвались туда и продолжили избивать его ножом. Очевидных мотивов преступления не было. Казалось, что 26-летний Хуан, никогда не имевший проблем с законом, просто оказался не в том месте не в то время. В ту ночь он даже поменялся сменами со своим коллегой. Вскоре у Буйтраго возникло подозрение, что напавшие на Хуана были наркоманами. К началу 1990-х годов Испания стала главным пунктом ввоза кокаина в Европу, и Херес, расположенный в 30 минутах к северо-востоку от залива Кадис на южном побережье Испании, начал страдать от преступлений, связанных с наркотиками. В то время по самому городу и его окрестностям прокатилась волна грабежей, совершенных «Harpoon gang», преступной группировкой, которая специализировалась на нападениях на автозаправочные станции. Но если эта банда работала эффективно и профессионально, то грабители, убившие Хуана, казалось, действовали лихорадочно и небрежно. Они обыскали магазин и не смогли взломать сейф, увезя с собой всего 70 тысяч песет (480 евро) наличными, которые были в кассе. Буйтраго потребовалось шесть недель, чтобы задержать первых подозреваемых. У троих обвиняемых за плечами уже было преступное прошлое, серия грабежей и участие в наркоторговле. (Четвертый подозреваемый был задержан несколькими месяцами позже.) Трое из четырех задержанных могли похвастаться судимостями, и вся компания уже состояла у полицейских на учете как потребители сильнодействующих наркотиков. Все они категорически отрицали предъявленное им обвинение. Новость об арестах вскоре попала в местную прессу, и 15 февраля 1996 года было объявлено, что дело близится к разрешению. Но для отца жертвы, Франсиско, и его семьи это было лишь началом бесконечного кошмара. Услышав известие о смерти своего старшего сына Хуана, Франсиско Холгадо отреагировал так, как реагируют многие обездоленные родители. «Я никогда не думал, что со мной может случиться что-то подобное», — сказал он мне недавно. Почти всю свою жизнь Холгадо проработал банковским служащим. Для своих друзей и соседей он был уважаемым главой обычной семьи среднего класса: мужем Антонии Кастро и отцом трех сыновей и дочери. Но убийство изменило его. «Я был обычным человеком, которому пришлось пойти на невероятные крайности», — сказал он. В течение нескольких месяцев после убийства, пока испанские власти изо всех сил пытались раскрыть дело, Холгадо, которому тогда был 51 год, становился все больше одержим идеей найти убийц своего сына. В течение следующих двух десятилетий поиски справедливости незаметно поглотили всю его жизнь. Испанская пресса, узнав эту историю, стала бороться за его дело и прозвала Франсиско «Храбрый отец» (padre coraje). Но в то время как СМИ превозносили Холгадо как героя и воплощение отеческой любви, его собственная семья разваливалась и в конечном итоге оставила его. Сегодня, спустя два десятилетия после смерти сына, Холгадо выглядит моложе своих 73 лет, но дрожащий голос выдает в нем старика. Он лыс, у него оливкового цвета кожа и длинное осунувшееся лицо. Он все еще одевается в черное и живет один в предоставленном государством жилье на узкой мощеной улице в старом городе Хереса, в окружении потрепанных беленых таунхаусов и ветхих барочных особняков. Каждое утро он просыпается в семь утра в своей маленькой темной спальне. После завтрака отправляется в ближайшее кафе, чтобы полистать газеты. Отсюда он обычно едет на велосипеде на кладбище, чтобы навестить могилу своего сына, почистить надгробную плиту и сменить цветы. В один весенний день в нынешнем году Холгадо нарушил свой распорядок дня, чтобы отвезти меня в окрестности Ла Констансии. Проходя по улицам с безликими многоэтажками, Холгадо остановился на оживленной кольцевой развязке и указал на бензозаправочную станцию. Окрашенное в красный, оранжевый и белый, узнаваемые цвета испанского нефтяного гиганта Repsol, здание выглядело ничем не примечательным. Однако именно на этом месте жизнь Холгадо рассыпалась в прах — это был памятник страданиям его семьи и его попыткам избавиться от этих страданий, которые, в свою очередь, только привели к большим мукам. «Интересно, что бы подумали все проходящие тут люди, если бы они знали, что произошло здесь 21 год назад, — сказал он. — И все, что со мной стало впоследствии». В течение нескольких недель после убийства Холгадо все больше злился на отсутствие результатов, ведь полиция обещала семье скорейшее раскрытие преступления. 21 декабря 1995 года, за три недели до того, как Буйтраго совершил первые аресты, они собрали три тысячи жителей города на «марш правосудия», который прошел в историческом квартале Хереса. Друзья, политики и незнакомцы прошли через узкие петляющие улицы старого города, а то время как соседи кричали им вслед слова поддержки, высунувшись из окон домов и дверей магазинов. На следующий день заголовок местной газеты El Diario de Jerez гласил: «Скорбим за Хуана». Жестокость убийства Хуана потрясла многих жителей Хереса, где несмотря на проблемы с наркотиками в более бедных городских барах все еще царила атмосфера консервативной католической учтивости. «Я помню, все говорили об этом, — сказал Хоакин Родригес, санитар, всю жизнь проживший в Хересе. — Многие семьи были шокированы тем, что на месте того несчастного мог быть их собственный сын». Следствие тянулось всю весну и лето 1996 года, не обещая скорого судебного разбирательства, и семья Холгадо стала активнее напоминать о себе. Франсиско Холгадо каждый день наносил визит в местный полицейский участок, чтобы получить последние известия, и нередко присоединялся к Антонии перед зданием суда магистратов, где супруги, держа большой плакат, протестовали против решения Буйтраго освободить подсудимых под залог. 22-го числа каждого месяца они проводили митинг на главной площади города, призывая к справедливости для своего сына. Официальное расследование убийства Хуана не задалось с самого начала. «Полиция ввалилась на [место преступления], как быки в фарфоровую лавку», — признал позднее Хосе Луис Фернандес Монтеррубио, тогдашний глава полиции Хереса. Осенью 1996 года к расследованию присоединились старшие следователи по убийствам из Севильи и обнаружили целый ряд свидетельств халатности со стороны местной полиции. Были утеряны важные улики, например, запачканный кровью пакет из-под сока, и выяснилось, что на нескольких давших показания свидетелей оказывалось давление. Местная газета набросилась с критикой на полицию и Буйтраго, заявляя, что ранее испанское министерство юстиции уже наказывало его за неоправданно длительный срок расследования двух предыдущих дел. Позднее Буйтраго утверждал, что критика в адрес полиции Хереса была преувеличена, сообщив местному телеканалу La Sexta: «Кто бы ни прибыл на место преступления в тот день, он сделал бы то же самое. В те времена было принято работать именно так». После этой передачи Холгадо стал с еще большим скепсисом относиться к властям. Навещая могилу Хуана на обширном пыльном кладбище Нуэстра Сеньора де ла Мерсед на окраине города, он дал своему погибшему сыну обещание. «Я сказал ему, что доведу это дело до конца независимо от того, что мне придется для этого сделать и какими будут последствия», — вспоминает он. Холгадо решил, что, если это преступление не раскроет полиция, он сделает это сам. К началу 1997 года, спустя два года после убийства, Холгадо жил двойной жизнью. Каждое будничное утро в шесть утра он садился на автобус и ехал в свой офис в Севилье, находящейся в 60 милях от Хереса. Он дремал в автобусе, отрабатывал положенные часы и возвращался домой переодеться. Затем, несколько ночей в неделю он отправлялся бродить по Ромпечапину — когда-то благопристойному району Хереса, превратившемуся в прибежище наркоманов — отчаянно надеясь откопать хоть какую-то информацию, связанную с убийством его сына. Всю ночь до рассвета он просиживал в задымленных барах, куда часто наведывались сутенеры, и в притонах, располагавшихся в заброшенных таунхаусах. Его первые вылазки были «спонтанными и осуществлялись без какой-либо подготовки», сказал мне Холгадо. Это в целом соответствовало его характеру. От него вполне можно было ждать импульсивных поступков. Так, когда двадцатилетний Холгадо нес воинскую службу в Северной Африке, он во время футбольного матча ударил по лицу старшего по званию офицера, который грубо к нему обратился. Даже став отцом семейства, он неизменно пытался воспользоваться удобным случаем, когда таковые, по его мнению, подворачивались, несмотря на возникавшие из-за этого трения с домашними. За десять лет он умудрился поменять в Хересе более десяти домов: Холгадо все время искал новые, которые, по его мнению, были больше и лучше для его семьи. «Он мог с головой уйти в собственные задумки», — сказал мне его средний сын Пако. Постепенно Холгадо стал более организованным и начал собирать зацепки в местной прессе или у полицейских, с которыми поддерживал приятельские отношения. В наркопритонах Ромпечапине Холгадо долго беседовал с укуренными наркоманами, используя в качестве приманки сигареты или таблетки транксилиума, лекарства от хронического беспокойства, которое ему прописали после смерти Хуана. Пока его собеседники ловили кайф, Холгадо курил сигареты и записывал все на диктофон Sanyo, который он носил в пластиковом пакете. В какой-то момент один торговец наркотиками, которому он попытался учинить допрос, пригрозил проделать ему дырку в груди дорожным перфоратором, если тот не прекратит свои вопросы. В выходные вместо того, чтобы проводить время с семьей, Холгадо садился прослушивать свои записи. Обычно все услышанное его разочаровывало: это были ничего не значащие имена, причудливые истории и пустая болтовня. «Авантюры Холгадо всегда казались мне странными потому, что он — по каким-то неведомым причинам — был уверен в своей способности внести значительный вклад в работу полностью финансируемой государством полиции», — сказал мне Мануэль Хортас, адвокат двоих обвиняемых. Холгадо полагал, что его частное расследование продвигалось так медленно не потому, что ему не хватало опыта работы детективом, а потому что у себя в городе он был слишком узнаваемой фигурой. Лицо Франсиско красовалось на первых полосах газет, El Diario de Jerez регулярно превозносила его «храбрость перед лицом трагедии», а его голос горожане слышали по местному радио. Во время своих ночных вылазок он пытался использовать вымышленные имена, но его часто узнавали. Однажды в конце 1997 года, когда Холгадо днем сидел в кафе в районе Асунсьон, к нему подошел высокий крепкий мужчина, взлохмаченный и в костюме как будто с чужого плеча. Он представился как Пепе эль Гитано (Пепе цыган). Он сказал Холгадо, что у него есть важные новости, связанные с делом Хуана. И что, если он хочет их услышать, они должны позднее встретиться в каком-нибудь секретном месте. Пепе на рандеву так и не пришел. За многие месяцы расследования Холгадо уже привык к таким разочарованиям, но Пепе засел у него в голове. Холгадо осенило, что в преступном мире Хереса неизвестные люди, казалось, все время появлялись и исчезали. Почему бы и ему не последовать их примеру? В конце марта 1998 года Холгадо встал в очередь в клинику заместительной терапии в районе Асунсьон. На нем была кожаная куртка, мешковатые джинсы, синяя джинсовая рубашка и большие солнечные очки в черепаховой оправе. Он также надел парик средней длины с темно-каштановыми волосами, частично зачесанными набок; со стороны это напоминало деталь, которую прикрепляют к голове персонажей «Лего». Представившись как Пепе, он начал заводить разговоры с наркоманами, предлагая вознаграждение в 50 тысяч песет за якобы потерянную собаку по кличке Руфо. После встречи с Пепе Холгадо решил, что вместо того, чтобы опрашивать людей наугад, он сосредоточит свои усилия по сбору разведданных на четырех подозреваемых, которых обвинили в убийстве, между тем суд над ними до конца текущего года не планировался. Он понимал, что в полиции служат профессионалы, но не мог довериться им в сборе необходимых для осуждения улик. Холгадо отдавал себе отчет в том, что невозможно следить сразу за всеми четырьмя обвиняемыми; они вращались в одних и тех же кругах, но, как сказал один из них, «были едва знакомы». Двое из этих людей уже отсидели в тюрьме за другие преступления, а еще одного подозреваемого оказалось очень трудно выследить. Из местных газет Холгадо узнал, что четвертый подозреваемый, Педро Асенсио, с момента убийства оставался в Хересе в доме своего слепого отца в Асунсьоне — таким было условие его временного освобождения. За плечами у 35-летнего Асенсио была долгая история злоупотребления героином и мелкого хулиганства, и люди, знавшие этого человека, предупредили Холгадо, что он может повести себя непредсказуемо и жестоко. Холгадо обнаружил Асенсио в клинике метадоновой заместительной терапии, он стоял в очереди, и от ломки у него дрожали руки. Холгадо предложил ему таблетку транксилиума и сигарету, чтобы успокоить нервы. Мужчины разговорились, и Холгадо сказал Асенсио, что, если тот хочет, он может достать ему еще наркотиков. По мере приближения весны Холгадо — неизменно в образе Пепе — придумывал все новые поводы для встреч со своей жертвой. Он предлагал Асенсио, который не мог садиться за руль, подбросить его на своей машине, чтобы тот мог встретиться с друзьями, купить наркотики и даже повидаться с дочерью, которая жила с его бывшей женой за городом. Асенсио, будучи человеком подозрительным, тем не менее был очарован Холгадо. «Я искал случая по-быстрому срубить денег, чтобы позаботиться о своей дочери, — рассказал он потом газете El Mundo. — Пепе предлагал мне как раз то, что я искал». Чем больше времени приятели проводили вместе, тем сложнее становилась вымышленная личность Холгадо. Он рассказал Асенсио о преступной группировке, к которой якобы принадлежал: она занималась тем, что переправляла через север крупные партии кокаина. Он даже прибегнул к помощи другого местного наркомана, Хайме Мондже Родригеса, который под псевдонимом Карлос выдал себя за одного из дружков Холгадо по банде. Примерно через два месяца тайной операции Холгадо под личиной Пепе Асенсио сказал ему, что он подозревает своих подельников Доминго Гомеса и Франсиско Эскаланте в причастности к убийству на бензоколонке. Асенсио утверждал, что видел, как через несколько дней после убийства Гомес отдал Эскаланте сумку с окровавленной одеждой, чтобы тот выбросил ее в мусорный бак. «Когда Эскаланте увидел сумку, он перепугался и начал орать на Гомеса, чтобы тот сам избавился от нее», — сказал Асенсио в аудиозаписи, которая позднее будет предъявлена в суде. Он сказал «Пепе», что сам в нападении не участвовал. (Гомес и Эскаланте тоже все время твердили о своей полной невиновности). К середине 1998 года Пепе и Асенсио встречались по два или три раза в неделю. Примерно в это же время Холгадо оставил работу в банке: он больше не мог работать и одновременно расследовать убийство своего сына. Ему почти удалось взять свою тревогу под контроль с помощью антидепрессантов, но его отношения с семьей становились все более напряженными. Брак начал расшатываться еще до гибели Хуана. Теперь же все обострилось под тяжестью горя, к тому же Антония переживала из-за регулярных ночных отлучек мужа. Иногда она его подбадривала; в других случаях не могла понять, зачем доходить до таких крайностей. «Я беспокоилась из-за его отъездов, — сказала она мне. — Мне тоже хотелось восстановить справедливость, но Франсиско всегда любил все усложнять и делать по-своему, хоть ты тресни». Их сын Пако, который иногда сопровождал Холгадо в его вылазках до того, как тот стал работать под прикрытием, согласен с матерью. Он считал, что новая затея его отца слишком опасна и, скорее всего, бесполезна. (Единственный человек, который знал о двойной жизни Холгадо, был семейный адвокат Хуан Педро Косано, одобрявший действия Франциско. «Я считал это подвигом мужества и любви», — сказал мне Косано). Жизнь Холгадо не только разваливалась на части — она была под угрозой. По словам Холгадо, однажды летом Асенсио сказал Пепе, что собирается убить отца Хуана Холгадо. Он прослышал о том, что Франсиско Холгадо, уставший от постоянных простоев в деле своего сына, купил ружье и намеревался его выследить. Асенсио сказал, что прикончит старика первым. Холгадо был потрясен и в панике предложил взять на себя эту работу: Пепе сказал Асенцио, что убьет Франциско Холгадо, чтобы спасти своего нового приятеля от дальнейших неприятностей. «Я спас собственную жизнь, предложив убить себя», — сказал мне Холгадо. Несмотря на ряд ошибок, совершенных следователями после смерти Хуана, в конечном итоге они собрали достаточно доказательств, чтобы привлечь к суду четырех первоначальных подозреваемых — включая Асенсио — которые были арестованы через шесть недель после убийства. В дни, предшествовавшие судебному разбирательству, Холгадо сел со своим адвокатом Косано, чтобы разобрать 12 кассет, записанных им в течение восьми месяцев, которые он провел под прикрытием как Пепе. Холгадо знал, что такая секретность может вызвать юридические проблемы, но, желая получить от Асенсио как можно больше информации, он считал этот риск оправданным. «Мы решили повременить с записями, чтобы использовать их как элемент внезапности, — сказал мне Косано. — Мы знали, что судебный процесс будет сложным, и нам могла пригодиться любая хитрость». В понедельник 11 января 1999 года четверо обвиняемых в наручниках вошли в зал судебных заседаний Audiencia Provencia в Кадисе — это был первый день судебного слушания. Асенсио, представший перед судьями в рубашке в коричневую, серую и белую полоску, полностью отрицал свою причастность к преступлению или любую связь с Хуаном Холгадо. После того, как Асенсио удалось отбиться еще от нескольких вопросов, Косано спросил: «Вы знали, что человек по имени Пепе на самом деле был отцом Хуана Холгадо?» Покраснев от волнения, Асенсио сказал, что нет. Между тем Косано продолжал; он объявил, что его клиент записал многочасовые беседы с ответчиком на пленку. По залу суда прокатилась волна изумленного шепота. «Я никогда не забуду этот момент: взгляд Асенсио, узнавшего правду, реакция присутствовавших при упоминании о кассетах — это было похоже на фрагмент из голливудского фильма», — сказал мне Косано. (В интервью El Mundo в 2003 году Асенсио утверждал, что еще до суда узнал о настоящей личности Пепе). Судьи заявили, что им потребуется время, чтобы рассмотреть вопрос допустимости собранных Холгадо аудиоматериалов в качестве улик. Тем временем в ходе судебного разбирательства ключевое значение кассет стало очевидным: чтобы связать обвиняемых с убийством, явно недоставало физических доказательств, таких как отпечатки пальцев или следы крови; несколько важных свидетелей, представ перед судом, отказались от своих предыдущих заявлений, в том числе проститутка, которая призналась в том, что в ночь убийства видела перепачканных в крови подозреваемых. Затем, на четвертый день, судьи объявили о своем решении по поводу записей: они не признавались в качестве доказательств, поскольку у них не было «правовых гарантий подлинности или целостности». У обвинителей с каждым разом оставалось все меньше шансов выиграть дело. Холгадо работал тайно, чтобы раскрыть убийство своего сына, подружился с одним из предполагаемых убийц и пообещал убить себя, чтобы спасти собственную жизнь. Теперь, в разгар судебного разбирательства, Франсиско Холгадо стал известен всей Испании. Но за эту славу пришлось дорого заплатить. В воскресенье 17 января El Mundo опубликовала биографический очерк о Холгадо под заголовком «Храбрый отец». Статья, написанная местным журналистом Пепе Контрерасом, восхваляла достоинства отца, который рисковал своей жизнью, чтобы обеспечить справедливость в деле его сына. Журналист, беседовавший с Холгадо у него дома, подчеркивал «самообладание» банковского клерка перед лицом опасности и «гнев», который изо дня в день побуждал его встречаться с Асенсио. Благодаря этой статье Холгадо за одну ночь стал знаменитостью. В то время Антония не только старалась пережить смерть сына, но и восстанавливалась после болезни. И тут ее муж внезапно превращается в национального героя, а у их дома разбивают лагерь папарацци в надежде урвать у Падре Корайдже хоть словечко. Самые крупные газеты и телеканалы Испании хотели услышать его рассказ. Равно как и иностранная пресса. (Аргентинская газета El Clarín посвятила этому делу целую статью, в которой рассказывалось о том, как банковский клерк из Андалусии «притворился преступником, чтобы добиться справедливости, а не отомстить за своего умершего сына».) Казалось, что Холгадо у микрофона превосходил самого себя, кроме того, он всегда не без удовольствия вдавался в подробности, рассказывая о своем героизме. На следующей неделе защита и обвинение закончили изложение своих версий случившегося, и судьи удалились, чтобы вынести вердикт. 9 февраля, в то время как Холгадо беседовал с португальскими журналистами, которые начали снимать по этому делу документальный фильм, судьи объявили о своем решении: всем подсудимым был вынесен оправдательный приговор. Для Холгадо это стало настоящим шоком, но теперь на него было обращено внимание всей нации, и, пользуясь им, он рассчитывал побороться с судом. 20 февраля, когда его адвокат подал апелляцию в суд, Холгадо заперся на бензоколонке, где погиб его сын, угрожая до основания сжечь это место, если компания не обеспечит своим сотрудникам более безопасные условия труда. Вместе со своей дочерью Марией он также оставлял на общественных зданиях граффити с такими лозунгами, как «Убийцы Хуана Холгадо разгуливают на свободе» и «Справедливость для Хуана Холгадо». Такого рода демонстрации общественного единства и насаждаемый СМИ идеализированный образ семьи скрывали за собой фактический распад семьи Холгадо. Пако сказал мне, что он, его братья и сестра порою чувствовали, что их отца мучила вина за то, что в течение ряда лет, предшествовавших гибели Хуана, он был эмоционально далек от своих детей. «Он никогда не испытывал ни к кому из нас горячих отцовских чувств до тех пор, пока не ушел мой брат», — сказал мне Пако. Теперь его снова не было рядом: сначала он с головой ушел в свои тайные расследования, а теперь был занят общением с журналистами. Холгадо едва ли обратил внимание на то, что в начале 1998 года его сын Пако отправился в Германию работать в казино. Он также не замечал, как трудно было его детям свыкнуться с гибелью брата. Антония чувствовала, что, давая интервью СМИ, ее муж преувеличивал свою храбрость. «Он никогда не подвергался такому риску, о котором говорят люди, — заявила она потом. — Когда он отправлялся на встречу с Асенсио, его всегда кто-то сопровождал, даже когда он говорил, что идет один». Она также считала ложью его слова о единстве семьи, по ее мнению, он перетянул на себя всеобщее внимание, которое должно было уделяться тому, что случилось с Хуаном. Она также неустанно боролась за справедливость, организовывая марши и почти ежедневно заходя полицейский участок. «Я никогда не искала у средств массовой информации признания тех жертв, на которые мне приходилось идти», — сказала она мне. В начале 2000 года, когда Холгадо продал права на книгу и телевизионную драму по мотивам дела Хуана, его разногласия с семьей стали непреодолимыми. Пока Холгадо ездил в Мадрид договариваться о контракте с государственным телеканалом Antena 3, Антония лежала в больнице с эмболией в легких. Она возражала против идеи фильма, но теперь, прикованная к постели, была бессильна этому помешать. Как заверил свою семью Холгадо, он заключил сделку только потому, что на телеканале ему сказали, что в любом случае снимут фильм — даст он на то согласие или нет. Но домашние ему не поверили. Когда Холгадо привез домой около шести миллионов песет, вырученных в результате сделки (36 тысяч евро), Антония обвинила его в том, что он извлекает выгоду из страданий собственной семьи. «Он делал деньги на смерти собственного сына», — сказала она мне. Фильм под названием Padre Coraje вышел в марте 2002 года. Он изображал семью Холгадо, ведомую через страдания исполненным отваги и скромности отцом, который якшался с суровыми персонажами из преступного мира Испании, чтобы выследить убийц своего сына. Асенсио, например, считал, что интерпретация его характера сильно преувеличена. «Король лезвия, el Maquea и прочий бред», — сказал он El Mundo, имея в виду прозвище, которое дал ему сценарист. Антония не могла заставить себя посмотреть фильм, но она видела его последствия. О ее жизни и страданиях сплетничали за чашкой кофе на террасах по всему Хересу. «Мне ненавистно то, что наша беда стала для людей развлечением», — сказала она. В 2000 году верховный суд Испании принял апелляцию семьи и одобрил повторное рассмотрение дела. В октябре и ноябре 2003 года аудиозаписи Холгадо звучали в том же зале суда, где почти пятью годами ранее предполагаемые убийцы его сына подверглись суду и получили оправдательный приговор и где теперь был аншлаг. Те же четыре подозреваемых сидели на той же скамейке, правда места для публики были заняты не только местными газетчиками, но и журналистами из El Pais и El Mundo, а также операторами со всех ведущих телеканалов. Франсиско Холгадо стоял в задней части зала суда, выпятив грудь вперед. «Я был уверен, что на этот раз все обернется в нашу пользу», — сказал он мне. Однако на пленке оказались многочасовые записи какой-то пьяной брани за барной стойкой и невнятного бормотания на заднем кресле автомобилей. Несмотря на все старания, которые прилагал Холгадо, чтобы подружиться с Асенсио и получить от него информацию, молодой человек ни разу не признался в преступлении. Обвинение приложило все усилия, чтобы на основе спутанных записей выстроить достоверное повествование, однако третьего декабря четверо подозреваемых были снова признаны невиновными. Оказавшись в подвешенном состоянии и уже не возлагая особых надежд на правосудие, семья быстро распалась. Холгадо и Антония развелись в 2004 году, но и тогда продолжали набрасываться друг на друга с обвинениями, их споры разворачивались у всех на глазах. Антония рассказала газетам, что ее муж никогда не любил Хуана и что он был плохим отцом. Все трое детей встали на сторону матери и постепенно прекратили общение с Холгадо, который утверждал, что против него их настроила супруга. После развода Антония и Холгадо запустили каждый свою кампанию. Когда в 2006 году верховный суд отклонил вторую апелляцию на пересмотр судебного решения в отношении тех же подсудимых, Антония начала серию голодовок на заправочной станции, где произошло убийство, а Франсиско снова оставлял лозунги на правительственных зданиях и полицейских участках. Оба родителя продолжали каждую неделю наведываться в полицейский участок за новыми данными по делу и оказывали поддержку другим семьям, потерявшим своих детей в результате бандитских нападений. За отсутствием новых доказательств или очередного судебного заседания по делу общественность и пресса потеряли интерес к семье Холгадо. Забытый всеми Франсиско почувствовал себя одиноким и ненужным — в отсутствие семьи он всегда мог рассчитывать на любовь публики. Теперь и она, казалось, отвернулась от него. «Я понял, что людям нужно заниматься собственной жизнью», — сказал он мне. По словам Пако, канонизация его отца заставила Холгадо привыкнуть к собственному образу святого, возможно, он сделался «одержимым» этим образом. Когда пресса потеряла к нему интерес, Холгадо почувствовал, что ему необходимо проявить еще большее усердие, чтобы привлечь ее внимание и быть достойным того, чтобы называться «храбрым отцом». 23 декабря 2008 года Холгадо вышел на рельсы центрального вокзала Хереса. Перед стоявшим на путях поездом в Барселону он разложил большой белый плакат, который гласил: «Хуан Холгадо, 22-11-95, 13 лет без Хуана, 13 лет без справедливости. Полиция и судьи: бесполезны. Почему?» Сорок минут он просидел на рельсах в окружении горстки сочувствующих, пока его не увела полиция. Меньше чем через месяц, 11 января 2009 года, на 30-й минуте первой половины футбольного матча Ла Лиги между «Хересом» и «Тенерифе» Холгадо перепрыгнул через барьер, отделявший игроков от зрительской зоны на стадионе Шапин в Хересе, и выбежал на поле. У него в руках была белая гвоздика и тот же белый плакат. Перед семью тысячами болельщиков и национальными телекамерами два главных игрока, по одному из каждой команды, под аплодисменты зрителей проводили его с поля. «Невозможно представить себе все, что выстрадал этот отец, мы должны поддерживать его как только можем», — сказал после матча Canal TV капитан «Хереса» Антонио Калле. (Холгадо повторит ту же выходку на другом матче в следующем году). В мае 2009 года полиция закрыла дело Хуана, сославшись на отсутствие новых доказательств. Местные газеты писали о событии так, будто история закончилась, однако Антония и Франциско считали финалом истории лишь тот момент, когда убийцы окажутся за решеткой. «Было понятно, что они отнюдь не собираются сдаваться», — сказала позднее испанской прессе Антония Асенсио Гарсиа, ведущий политик Социалистической партии Андалусии и знакомая семьи Холгадо. В октябре 2015 года Холгадо прибыл в Мадрид пешком, слегка прихрамывая и одетый в белую футболку, украшенную портретом своего сына. 71-летний человек прошел 600 километров по оживленным автомагистралям и пыльным проселочным дорогам, чтобы попросить аудиенцию у действующего министра юстиции Рафаэля Катала. Предыдущие шесть лет оказались для него чрезвычайно тяжелыми. Никаких новых доказательств так и не было найдено. У Холгадо появились проблемы с сердцем, к тому же он пытался подать в суд на Антонию за намеренное причинение беспокойства после того, как в 2009 году он ввел в ее отношении запретительный приказ. Он продолжал агитировать за своего сына, но это уже не имело прежнего эффекта. По мере приближения 20-летней годовщины убийства — даты, когда истекал срок уголовного преследования — Холгадо понял, что нужно принимать решительные меры. Чтобы увидеть министра, Холгадо мог просто прилететь в Мадрид, но он хотел обратить на себя внимание СМИ и потому в начале 2015 года придумал идею марша правосудия. Но вместо того, чтобы просто выступить как отец Хуана, Холгадо представил протест как акцию в защиту тех семей, которые оказались в подвешенном состоянии, поскольку все еще не знают личностей преступников, которые убили их близких. Адвокат Холгадо, Хосе Мигель Айлон, заменивший Косано на втором этапе, помог мужчине связаться с другими родителями в аналогичной ситуации — людьми, которых он мог встретить на пути в Мадрид. Еще два добровольца, работавших в благотворительной организации «Новый день» в Кармоне, недалеко от Севильи, создали для проекта Холгадо отдельную страницу в Facebook и договорились с властями разных городов Испании, что Холгадо будут встречать в каждом поселении, где он будет останавливаться. Холгадо пустился в путь 28 сентября, он отправился с автозаправочной станции на кольцевой развязке, где погиб Хуан, в столицу: через Севилью, Кордову и Толедо. В пути к нему периодически присоединялись добровольцы, местные политики из городов, через которые он проходил, и фотографы из журналов La Voz del Sur, El País и Interviú. В Facebook за ним следили около 30 тысяч человек, получая ежедневные обновления со страницы «Поддержите Храброго Отца». «Все это мероприятие было вполне в духе Франциско, с крайностями и перегибами, — сказала мне Антония. — В центре всего был он и только он». В середине октября Холгадо со своим адвокатом сидел в мадридском кабинете министра юстиции Рафаэля Катала. Катала сочувствовал просьбам старика и, хотя, по его словам, он не мог оставить дело открытым на неопределенный срок, пообещал, что пересмотрит его. За пять дней до законного истечения срока расследование было передано из рук национальной полиции в ведение Гражданской гвардии, старейшего правоохранительного органа Испании, который, хотя и организован как военное формирования, выполняет полицейские функции. За нескольких дней произошел явный прорыв: отпечаток пальца на испачканной кровью пачке от сока, который раньше не признавался уликой ввиду несоответствия тогдашним критериям для тестирования, совпал с отпечатками пальцев Агустина Моралеса, известного наркомана и регулярного правонарушителя, который в то время жил возле бензозаправочной станции. Но выяснилось, что Моралес умер в тюрьме в 2006 году. Последнее решающее событие произошло в июне 2016 года, когда было приказано снова проанализировать 22 оставшихся отпечатка пальца и образцы ДНК, найденные на одежде Хуана. Хотя отпечатки и были включены в первоначальное расследование, они не были сверены с данными международной базы преступников 190 стран-членов Интерпола. В том же приказе судья попросил осмотреть одежду Хуана Холгадо на предмет наличия на ней следов крови и ДНК, а также вновь исследовать отдельный след ДНК, обнаруженный на осколке стекла на месте преступления. Семья Холгадо знала, что это их последний шанс добиться успеха в деле сына, но какой бы оптимизм они ни испытывали, на него ложилась тень 20 лет страданий и разочарований. К концу 2016 года семья узнала, что ни один из новых запросов суда не принес результатов. Из 22 отпечатков пальцев 11 были слишком нечеткими, чтобы их можно было проанализировать, а остальные не соответствовали ни одному из имеющихся в базе данных Интерпола. Кроме того, суд установил, что одежда Хуана была уничтожена по судебному приказу десять лет назад, а ДНК не выявила положительного соответствия. Местная пресса еще раз объявила о том, что преступление на АЗС закрыто. Близился вечер, Холгадо, нахмурившись, стоял над надгробием своего сына. Через облака проглядывало весеннее солнце, освещая гладкую мраморную могилу. Его здоровье ухудшалось, но он сказал, что, если понадобится, готов идти от Хереса до Европейского суда по правам человека в Страсбурге. «Должен быть какой-то другой способ, — говорил он, — и я найду его». Сегодня он уже не уверен, что Асенсио, который за последнее десятилетие успел несколько раз побывать в тюрьме, или трое других подозреваемых были в ту ночь в 1995 году на бензозаправочной станции. Для Холгадо все это было не оправданием его прошлых действий или доказательством того, что он все это время был прав. «Речь идет о справедливости для моего сына, и я не остановлюсь, пока она не будет восстановлена», — сказал он. Божи Эрнандес, друг Холгадо, сказал: «Я убеждал его, что после всего, что он сделал, он заслуживает отдых». Но отказаться от преследования, которое так долго придавало форму и смысл жизни, по всей вероятности, уже невозможно. Холгадо так много раз рассказывал свою историю и прочитал ее в стольких газетах, что она не то чтобы стала частью него самого — возможно, это все, что от него осталось. «Я вспоминаю свою прежнюю, нормальную, жизнь, как будто это чья-то чужая жизнь», — сказал он мне. Прежний Франсиско, считает он, умер с Хуаном. «Он так долго жил с историей Хуана, я не уверен, что он знает, что с этим делать», — сказал мне бывший адвокат Косано. Когда вечерний свет исчез, Холгадо почистил надгробную плиту Хуана и поправил эмблему ФК «Барселона», любимой команды Хуана, которая свешивалась с угла надгробия. Он не мог задерживаться здесь надолго; он знал, что скоро придет Антония, которая тоже навещает могилу почти каждый день. Надежда на справедливость — единственное, что связывает сегодня эту пару. Холгадо поцеловал могилу сына и перекрестился, прежде чем повернуться и пойти к кладбищенским воротам. Там он попрощался с охранником, взял велосипед и отправился домой — он жил в шести километрах от кладбища. Холгадо приехал домой, на тихую улицу с несколькими автомобилями и часовней, приготовил на своей тесной кухоньке скромный ужин. В 11 часов вечера Франциско лег спать. Один, на своем комковатом матрасе, он думал о смерти — не о своей, а о смерти своего сына. Почти каждую ночь он силился представить себе ту боль, которую испытывал его мальчик, его последние мысли и последние взгляды, и спрашивал себя, закончится ли когда-нибудь история, с которой он прожил 21 год.