Алексей Баталов говорил слово «люблю» только одному человеку

«Ну признайтесь, наверное, студентки порой проявляли инициативу, ухаживали за вами?» — как-то спросила я Баталова. Выдержав паузу, он ответил, ничуть не рисуясь: «Это не то слово!» Да, он прекрасно осознавал, какое впечатление производил на женщин. Однажды на улице к нему бросилась дама: «Господи! Баталов! Я ведь в вас еще после выхода «Летят журавли» влюбилась!» — «Где ты была пятьдесят лет назад?!» — бросил ей на ходу Алексей Владимирович», — рассказывает главный редактор журнала «7 Дней» Анжелика Пахомова. Я познакомилась с Алексеем Владимировичем в 2008 году, незадолго до этого он отметил 80-летний юбилей и устал от внимания к своей персоне. Объяснил, что интервью давать не хочет. «Но, если я вам интересен, можете сходить в театральные архивы, поискать фотографии и документы. Это и для моей книги пригодилось бы». Тогда готовилась книга о нем, и я с удовольствием согласилась помочь. Так зародилась наша дружба, которой я дорожила, понимая, что этот человек очень трудно и редко принимает в свой круг новых людей. Интервью в последние годы Баталов никому не давал. За единственным исключением: только в нашем журнале порой звучал его тихий, откровенный рассказ о событиях прошлого. Не смею назвать себя биографом Баталова, но за эти годы встреч и бесед было много, и далеко не все им сказанное вошло в публикации. Этот материал — о настоящем Баталове и о том, что осталось «за кадром» наших интервью. Историческое здание ВГИКа. Попадая туда, Баталов как-то сразу молодел. Вот он идет по коридору: приосанившийся, веселый, как обычно, пряча в рукаве сигаретку и периодически стряхивая пепел прямо себе в руку. Вообще-то курение в стенах института строго запрещено. Но не для Баталова. Однажды я была свидетелем, как в ответ на его робкую просьбу «Мне бы пепельницу…» уборщица с улицы притащила огромную железную урну. Грохнула об пол: «Нате! Курите! Вам — можно! Я все уберу…» Ездить в институт Баталов, пока было здоровье, обожал, хотя здесь уже не было его мастерской, не было никаких конкретных обязанностей. Но ему нравилось, прогуливаясь по коридорам института, рассказывать, вспоминать. И слушатели всегда находились. В хорошем настроении он мог и спеть: «Гром победы раздавайся» или любимую арию из мюзикла «Моя прекрасная леди». Хотя, если честно, музыкального слуха у Алексея Владимировича не было. Зато как он читал стихи! Для каждой ситуации у него была наготове строчка из какого-нибудь стихотворения Ахматовой. И Баталов очень сердился, если слушатель подхватывал эту строчку. Следовало молчать и удивляться. «Чем я больше живу, тем больше меня поражают ее стихи, — говорил он. — Смотри, какие скупые, завершенные строки. Ни прибавить, ни убавить. Написано — раз и ­навсегда». Ахматову он знал наизусть — всю, даже самые редкие ее стихотворения, даже варианты… При этом иногда не мог точно вспомнить свой домашний адрес, не знал собственный телефон. Краткосрочная память уходила, а дальняя — становилась крепче, острее. Оставалось в памяти то, что было для него важно… Мы бродили по коридорам ВГИКа, и Баталов рассказывал, как растил своих студентов, как репетировал с ними до трех ночи, как принимал экзамены… Насколько я поняла, студентов объединяла сумасшедшая, просто фантастическая любовь к Маэстро. Мальчики носили пиджаки «как у Него», пытались усвоить его непередаваемую манеру изящно, но по-мужски держать сигарету. Девочки… «Ну признайтесь, наверное, студентки порой проявляли инициативу, ухаживали за вами?» — как-то спросила я Бата­лова. Выдержав паузу, он ответил, ничуть не рисуясь, а прямо и честно: «Это не то слово!» Да, он прекрасно осознавал, какое впечатление производил в свое время на советских женщин. И мог пошутить на эту тему. Однажды на улице к нему бросилась пожилая дама: «Господи! Баталов! Я ведь в вас еще после выхода «Летят журавли» влюбилась! И с тех пор мечтала о встрече…» — «Где ты была пятьдесят лет назад?!» — бросил ей на ходу Алексей Владимирович и пошел дальше, оставив женщину стоять с открытым ртом. С высоты прожитых лет он говорил «ты» абсолютно всем, даже высокопоставленным чиновникам, но у него это выходило не панибратски, а удивительно обаятельно. Иногда он обращался к людям с ласковыми прозвищами Котя и Муська. У Алексея Владимировича вообще был собственный, неповторимый язык, фирменные словечки: не «лечение», а «лечиловка», не «ботинки», а «ботики», не «иностранец», а «чужестранец», не «туалет», а «уборная»… Было в этом что-то старинное и милое… Баталов пришел во ВГИК в 75-м году, подхватив осиротевший курс Бабочкина (легендарного исполнителя роли Чапаева убил сердечный приступ). Это было еще до знаменитого Гоши, до «Москвы…». В этот момент в его актерской карьере возникла затянувшаяся пауза. Алексею Владимировичу было уже за пятьдесят, и ему начали предлагать роли секретарей парткомов и другую, выражаясь языком Баталова, «муру». Несколько лет работы в качестве секретаря правления Союза кинематографистов, где нужно было выбивать для коллег путевки в санатории и квартиры, тоже не принесли радости. Оставалась только работа на радио: в те годы были в моде радиопостановки, которым Баталов отдался со страстью. И тут звонок из ВГИКа. Алексей Владимирович согласился поработать «временно», но первый же год в институте показал, что Баталову сам Бог велел преподавать. Он начал набирать свои курсы, вести мастерские. «Это была очень веселая жизнь. Мне выделили солидный кабинет, но я любил проводить время на первом этаже, чтобы быть ближе к студентам. На переменках мы танцевали в коридоре. Например, танго. Нашли гармониста. Танцевал я, может быть, неважно, но, чтоб не ударить лицом в грязь, мог что-то такое сказать студентке, которую вел: «Ты должна таять в моих руках, как воск. Больше пластики!» — со смехом рассказывал Алексей Владимирович. Кстати, танцевал он очень хорошо. К сожалению, этот его талант режиссеры ни разу не использовали в кино… Но все это не означало, что Маэстро был снисходителен к студентам в учебе. Заслужить похвалу от Баталова — это было нелегко. Один студент как-то применил нестандартный ход… А надо сказать, что, сидя на семинарах, Алексей Владимирович постоянно что-то рисовал в блокноте: человечков, рожицы... Особенно часто в этих рисунках повторялся один образ: маленькая фигурка ползет вверх по огромной колонне. Иногда этот человечек был внизу, иногда посередине, но никогда на вершине. Будто бы сам Баталов в своей жизни не мог взять какую-то высоту… И вот, заметив это, один, как считалось, «нерадивый» студент, которому грозило отчисление, на глазах у Баталова полез на колонну в холле ВГИКа: подтягивался, полз вверх и достиг вершины! Баталов смелость затеи оценил, позанимался с этим студентом, и тот успешно окончил курс, стал актером… «Имени его не помню, но точно где-то в провинциальном театре работает, а могли и вышибить…» Вообще, именно из учеников Баталова очень многие остались в профессии. Даже из тех курсов, что выпускались в тяжелые перестроечные 80-е и в кризисные 90-е годы. У студентов тогда катастрофически не было денег. «Видя, что творится вокруг, всегда на выпускных вечерах умолял учеников работать по профессии, — рассказывал Алексей Владимирович. — Не уходить в бизнес-шмизнес, не торговать на рынке помидорами, чтобы только заработать… И не сниматься в плохом кино». Кто-то спросил: «А если хорошего — нет?» — «Тогда есть театр…» Однажды Баталов, придя в студенческий буфет выпить кофейку, увидел, как несколько студентов собирают рубли на порцию сосисок. «Так! Понятно… Официант, мне, пожалуйста, пятнадцать тарелок супа!» И всех накормил на свою скромную зарплату. Баталов считал своим долгом не только научить, но и накормить, если требовалось. «В 90-е в обморок от голода, как в 40-е, конечно, не падали. Но я помню, как закупал пачками печенье «Рыжик», которое стоило копейки, и выдавал ребятам…» Он и сам тогда думал, как выжить. «Были какие-то метания… Например, я снялся раз в картине про бандитов. Правда, играл ученого, проводящего расследование и борющегося со злодеями. Но все равно… Этот фильм сейчас совершенно забыт, а я с тех пор ни одного предложения не принял. Или вот еще смешней, как-то я вел прогноз погоды после программы «Время». Это когда делали принципиально новую метеослужбу и решили по-другому подавать это все. Меня, из-за моего голоса, попросили провести несколько первых выпусков. Но когда прошел первый эфир, сразу стали звонить знакомые: «Что, Алеша, совсем нечего есть? Если ты сводки погоды пошел читать…» Много раз я спрашивала Баталова — почему же мы никогда не видели его в театре? Ведь очевидно, что это было бы очень хорошо. «Почему же никогда? Я — мхатовец, — гордо отвечал он. — У меня значок есть!» (значок с символикой МХАТа он и правда хранил всю жизнь). Я с удивлением узнала, что судьба два раза пыталась связать Баталова с ефремовским «Современником». «Очень могло получиться, что я оказался бы среди основателей «Современника». Пожалуй, я даже должен был среди них оказаться! Когда учился в Школе-студии, не только слышал, но и участвовал во всех этих разговорах ребят о новом театре. Но я немного раньше их выпустился. Со всеми своими идеями пришел во МХАТ и как миленький играл Арапа в «Анне Карениной», в массовке. А Ефремов в то время в Детском театре играл в «Коньке-Горбунке». Когда же у них что-то сложилось, я уже полным ходом снимался в кино и жил в Ленинграде, поближе к киностудии. Возвращаюсь в Москву, а «Современник» уже гремит, залы битком, все стонут от восторга. Я воодушевился. Ходил туда без конца, дружил с актерами. Они даже гуляли на моей свадьбе. Но когда Галя Волчек и я начали вместе ставить «Двое на качелях», мы сразу же не поладили. Все не так, как я задумывал… А когда не по-моему, я ставить не могу…» Подумав, Баталов грустно добавил: «Очень много возможностей упущено из-за моего сложного характера». Он физически не переносил фальши, улавливал ее мгновенно и морщился. Сразу становился «противным», «брюзжащим» и неудобным собеседником. А если его не понимали — просто посылал. Он это умел. «Ругаться, как извозчик, я научился в армии, — как-то пояснил Баталов. — Теперь я не делаю это часто. Но… Русскому человеку сложно совсем без этого обойтись». Кроме того, были вещи, которые он вообще не мог в себе преодолеть. Однажды, сильно заискивая, на мероприятии к нам подошла женщина: «Здравствуйте, моя фамилия — Ленина…» — «И больше ничего можно не говорить», — отрезал Ба­та­лов. Разговор был окончен. «Но это же ее псевдоним», — попыталась вступиться я. «Тем более!» Люди, которые ему «с ходу» не нравились, никогда не могли уже войти в доверие. Тогда как какой-нибудь паренек на автозаправке, с которым случайно разговорился Баталов, мог быть обласкан и приглашен на студенческий спектакль. Потому что «наш человек». «Наш» — то есть не пижон. Не фальшивый. Конечно, были люди, которые Баталова не любили. Некоторые даже говорили, что он всю жизнь притворялся, что того Баталова, которого любит народ, не существовало. Так, например, в своих мемуарах писал Ролан Быков: «Почему-то стала раздражать пресловутая идея демократии. Эта самая демократия почти физически представляется мне чем-то вроде Алеши Баталова — сплошные разговоры о хорошем, личина хорошего, а на самом деле «жри кто кого может, а ты спасайся как можешь — у нас демократия». Быков написал это, уже снявшись в главной роли в фильме Баталова «Шинель». Почему-то именно близкое общение с Алексеем Владимировичем на тех съемках разочаровало его. До такой степени, что он написал язвительную эпиграмму — на тему притворства и кокетства. Эпиграмма довольно злая — бьет наотмашь, Гафт бы позавидовал! Но нигде не опубликована. Вдова Быкова категорически запретила мне ее печатать (хотя сам Баталов был не против. Сказал: «Даже интересно, эпиграмм про себя еще не читал…»). Он не боялся критики. И сам, во всяком случае в последние годы, был строг к себе: «Да, я не очень хороший… Не самый хороший человек. Бывают лучше». Но вот насчет притворства… Его не было в нем ни грамма. Даже в тех ситуациях, где положено сыграть просто ради элементарного приличия, Баталов отказывался фальшивить. Помню, Алексей Владимирович позвонил мне со странной просьбой: «Кажется, у меня умерла сестра… Ты не можешь узнать?» Речь шла о дочери легендарной актерской пары, Ольги Андровской и Николая Баталова, — мхатовской актрисе Свет­лане Баталовой. Она приходилась Алек­сею Владимировичу двоюродной сестрой. Позвонив во МХАТ, а потом ей домой, я услышала довольно печальную историю. Оказалось, Баталова действительно умерла, в одиночестве, сдав квартиру по договору с условием, чтобы за ней ухаживали. Но в итоге сиделке, по ее словам, пришлось оплачивать кремацию из собственных средств, и теперь прах оставалось предать земле, требовались деньги — 10 тысяч рублей. «Я хотела попросить помощи у ее известного брата, — сказала сиделка. — Но Светлана Николаевна при жизни мне велела: «Чтоб Баталова у моего гроба не было!» Не знаю почему, но она даже выключала телевизор, когда там Баталова показывали». — «Ну о чем вы говорите? — удивилась я. — Человека нет, все счеты забыты, я передам ему вашу просьбу». Рассказав все Алексею Владимировичу, я ожидала, что он впечатлится и тут же предложит помощь. Но он долго молчал, а потом сказал: «Что ж, вмешиваться в это я не буду. Денег — не дам. У гроба меня не будет…» Я долго не могла осмыслить этот поступок. Почему не помог? Потом поняла — в этой помощи и участии он был бы фальшив. Он не хотел этого делать и не сделал. Это было честно с его стороны и соответствовало воле покойной. А если кто-то не поймет и упрекнет в равнодушии — что ж, Баталов только ради того, чтобы о нем плохо не подумали, ничего не делал... По какой причине Светлана Николаевна и Алексей Владимирович не общались, я не знаю. Но мама Светланы, великая мхатовская актриса Андровская, в последние месяцы своей жизни любила, чтобы именно «Леша» сопровождал ее в театр и навещал в больнице. Возможно, он напоминал ей покойного мужа. Именно племяннику, а не дочери, она отдала бесценную реликвию — золотое кольцо, которое Николаю Баталову подарил сам Станиславский. Оно потом как святыня хранилось у Алексея Владимировича: в деревянной шкатулочке стояло у изголовья его кровати. «Это кольцо, возможно, надо отдать в Музей Станиславского», — предлагала я. «Надо бы… Но я не могу…» Любимые вещи, с которыми что-то связано в жизни, он не отпускал. Старая курительная трубка, оригинальной формы пепельница из меди, керосиновая лампа из мультфильма «Ежик в тумане» — подарок Норштейна, фигурка гондолы — сувенир из Венеции, «хлопушка» из фильма «Три толстяка»… Все это бережно хранилось. Хотя, если нужно было для съемок или для студенческих спектаклей, Баталов привозил из дома и лампу, которая видела еще Чехова, и стул, на котором сидела Ахматова. Но — с отдачей. К этим вещам он привык и новых не искал. По той же причине Алексей Владимирович в последние годы неважно одевался. Не потому, что совсем не было денег. А потому, что он любил свои старые пиджаки, жилетки и рубашки неизменного темно-голубого цвета, очки, прихваченные изолентой... Для него совершенно нормально было разговаривать со своим «стареньким пиджачишкой» или «ботиками». Входившие в мир Баталова вещи странным образом становились «живыми», особенными. А вот никакие гаджеты в жизнь Алексея Владимировича так и не вошли. На компьютер он смотрел как на чудо. Мобильным телефоном временами пользовался, но потом бросал в угол, и он месяцами мог лежать разряженным. Баталов любил домашний телефон. «По нему не видно, кто звонит, интересно!» Все у него было по старинке и очень… по-баталовски. В комнате пахло старыми книгами, немного пылью и смесью табака с очень хорошим одеколоном… Еще насчет фальши: из интервью Алексей Владимирович безжалостно вымарывал слова «люблю», «любил», «признавался в любви». Сразу морщился и становился сердитым. «Я этих слов не говорил!» — «Ну как же не говорили? Все говорят, в молодости…» — «Никогда не говорил. Это фальшак. Мура. Такие слова произносятся, может, раз в жизни, и то наедине». И процитировал речь одного из своих киногероев, из фильма Иосифа Хейфица: «К этому слову привыкли, как к старому халату. С ним надо обращаться аккуратно». Я бы не сказала, что он сильно жалел женщин. Но, безусловно, понимал их очень хорошо. Однажды, наблюдая бесперебойное выполнение домашней работы вокруг себя, стряхнул пепел с сигареты и вздохнул: «Да-а-а… Вам, женщинам, конечно, тяжело. Женщина одной рукой моет, стирает, готовит, другой качает ребенка… А мужчина сидит, курит и… разглагольствует о судьбе России!» Потом, поразмыслив, добавил: «Вообще-то все правильно. Женщина счастлива, если может помочь мужу, ребенку… Она живет этим и реализуется как личность. Я как мужик не могу реализоваться, отдав себя всего кому-то. Это, наоборот, убьет мою личность». Слово «люблю» Алексей Владимирович часто употреблял, когда речь заходила о младшей дочке, Марии. Рассуждал: «Она сообразительнее многих, умнее меня, например! С чудовищным терпением Маша преодолевала трудности, училась, делала упражнения день за днем… И достигла успеха (Мария Баталова — писатель и сценарист. — Прим. ред.). Однажды я обнаружил, что есть такие поездки актерские, в Дома дружбы, за границу. Я соглашался выступать абсолютно бесплатно, но чтоб за это позволили Машу взять с собой. Так она увидела Париж, Рим, музеи, картины, про которые она читала. Поднялась на Эйфелеву башню!.. Я смотрю на нее и думаю: слава Богу, она родилась в нашей семье. Я хоть что-то могу ей дать, хоть как-то защитить. Она хотя бы «дочка Баталова»… Вот другие дети мечтают о побрякушках, машинах, компьютерах... А она бы была счастлива, если б у нее просто ходили ноги… Много лет я надеялся. Ну, мало ли, врачи же такие хорошие есть, медицина идет вперед, какие-то новые достижения… Мне вот, когда не было еще и сорока, наши, русские доктора вернули пропадающее зрение. Нам с Кешей Смоктуновским на съемках «Девяти дней одного года» пожгло глаза этими огромными военными прожекторами, которые были нужны, чтобы осветить огромное помещение. Кеша потом тоже долго мучился, серьезно болел глазами… А я, благодаря гениальным врачам из Симферополя, подремонтировался и избежал инвалидности… Но в случае с дочкой — ничего революционного в СССР не было, никто этим толком не занимался. Я практически из-за этого, чтоб разузнать, что есть за границей, согласился какое-то время преподавать в Канаде и Америке. Не зная языка, через переводчика, работал там. А сам ходил по врачам. Но без толку». Алексей Владимирович не занимался благотворительностью официально, но всю жизнь потихоньку кому-то помогал. Первый в столице пансионат для детей с ДЦП строился много лет, и Баталов всячески пробивал эту идею, просил, звонил, собирал подпи­си… Потом подружился с хором детей-инвалидов. Когда в Москву приехала Монтсеррат Кабалье, Баталов предложил ей выступить с таким хором. Она согласилась. А потом рыдала в гримерке, когда увидела этих детей, и Баталов ее утешал. Языка он не знал — ни слова, они общались жестами, сердцами, и Кабалье была в восторге от обаятельного русского артиста. Вот так он всю жизнь и помогал людям — куда-то позвонит, кого-то попросит, где-то замолвит словечко. Но никогда об этом не расскажет. Алексей Владимирович считал себя «не очень смелым человеком», а иногда даже говорил: «Я ни в коем случае не герой». Но на самом деле в его жизни было немало примеров, которые демонстрировали смелость. Однажды он мне показал фотографию: конь, преодолевающий высокое препятствие, и наездник в историческом костюме. Снято сзади, не различить, кто это. «Кадр из моего фильма «Три толстяка», — пояснил Баталов. — А это — я! Не узнаешь? Кадр снят общим планом, потому что брать барьер должен был специально обученный человек. Прихожу утром на съемочную площадку, а мне сообщают, что человек этот сильно напился. Я, конечно, покричал, но тут же про себя подумал, что выхода-то нет. Снимать нужно было в этот день, не отложишь. Тогда я сам решил прыгать, хотя опыта у меня не было, мог сломать себе шею… И прыгнул!» Он часто так «прыгал», на всех уровнях… Отказался читать по радио «Малую землю» Брежнева. Кате­горически не желал вступать в партию. Не подписал письмо в поддержку вторжения советских войск в Чехословакию. И вообще много чего не подписал… «Только это не смелость и не какая-то там позиция, — объяснял Алексей Владимирович. — А просто я не мог. Не способен. Хоть убейте! Потому что сделан из другого теста… Времена меняются. О том, о чем раньше приходилось помалкивать, сейчас меня больше всего спрашивают. В молодости я никогда не думал, что мне так много придется говорить об Ахматовой. На самом деле, если б кто и мог оставить какие-то потрясающие воспоминания об Анне Андреевне, так это моя мама, которая все последние годы была неотрывно с ней, даже в том санатории, где Ахматова умерла. А еще мать была близкой подругой Вероники Полонской, практически в присутствии которой застрелился Маяковский и которая была его последней любовью. Маяковский написал на бумаге план, где по пунктам перечислил, как будет уговаривать ее выйти за него замуж. Но план не сработал. И когда Нора, как называли ее друзья, уходила и обувалась, это произошло… После чего Полонская сразу же побежала к моей маме, причем явилась в одном ботинке. Второй она от испуга не успела надеть. Они, молодые актрисы МХАТа, делились друг с другом всем, и конечно же мама знала эту историю изнутри. Но она никогда в жизни не давала интервью и унесла с собой в могилу многие тайны своих знаменитых подруг. И у меня тоже есть вещи, которые я никому и никогда не расскажу. Это останется со мной». Я много раз беседовала с Баталовым о том, что «там», после земной жизни… Алексей Владимирович был глубоко верующим человеком, это было у него в крови, с детства... Но он никогда не выставлял это напоказ. В коридоре его квартиры в Доме на набережной висела старинная лубочная картинка, такие когда-то издавали для неграмотных крестьян. «Вот, посмотри… — как-то сказал он. — Тут показаны грехи — пьянство, словоблудие. А тут — что тебе за них будет… Там, в аду…» — «Неужели вы во все это верите?» — «Конечно…» — «Вы знаете, сейчас говорят, что после смерти все, скорее всего, попадают в одно и то же место». Баталов замер: «Как? И Сталин тоже?» — «Вероятно…» И тут он убежденно, с каменным лицом отрезал: «Этого не может быть!» В этом был весь Баталов. Не любил спорить, не вдавался в мистику. Но были вещи, в которые он верил непоколебимо, железно. Например, в то, что зло всегда будет наказано, пусть не на этом свете, так хоть на том… Последние полгода жизни Алексей Владимирович провел «на лечиловке» в больницах и санаториях, и я, если честно, попросила его об очередном интервью, не особенно надеясь на успех. И удивилась, когда Баталов согласился. Он только попросил не писать много о его состоянии здоровья и прочих житейских проблемах. Напиши, мол, выздоравливаю, все хорошо, будем жить! Этот бодрый тон ввел меня в заблуждение. Я и вправду поверила, что Алексей Владимирович еще побудет с нами… Журнал с этим интервью вышел в свет 14 июня, а 15 июня его не стало… И статью, которая должна была подбодрить поклонников актера, повесили в Доме кино, рядом с траурным портретом… Чего я не могла себе представить даже в страшном сне. Почему же так тяжело воспринимается его, казалось бы, ожидаемый уход? Думаю, потому что для многих-многих людей огромное значение имело то, что он просто был. А теперь ушел и унес с собой неповторимую атмосферу своего особенного, уютного мира. Стало не хватать воздуха… И никогда в жизни не будет больше такого человека. Такого актера. Такого Баталова...