Книга "Песни созвездия Гончих Псов" Ивана Охлобыстина появится в книжных магазинах сегодня, 19 апреля. Писателем Охлобыстин стал давно – его первая книга, "XIV принцип", стала беспрецедентным случаем создания киберпанк-романа священнослужителем. Сан Охлобыстин с себя снял, но к любовь к киберпанку не утратил – им проникнуты две повести, составляющие новую книгу. Плавные, ироничные, базирующиеся на прозе русских писателей-"деревенщиков", кажется, совсем не похожи на того, кто сыграл безумного Рогожина в "Даун-Хаусе", витального Малюту в "Generation П" или хотя бы комнатного диктатора доктора Быкова в "Интернах". Накануне презентации книги и встречи с читателями обозреватель m24.ru Алексей Певчев встретился с Иваном Охлобыстиным на нейтральной территории и обсудил былое и думы. – Иван, мои (и, вероятно, не только мои) первые впечатления от вашего литературного творчества, связаны с длинной, абсолютно безумной сагой, публиковавшейся в конце девяностых в журнале "Столица". Каким образом толстый городской журнал предоставил свои полосы для вашего откровенного хулиганства? – Все началось с рассказа "Идиот", по сюжету которого я должен был поехать на чемпионат по гонкам на собаках, а по дороге разоблачал нижневартовских сатанистов, позже вплеталась интрига, как мы боролись против инопланетян, возник мурманский водолаз... Ну, это, конечно, была такая пурга-пурга, мы много хохотали и дурили, и много-много радости читателю принесли. Эксперимент был замечательный! Во главе "Столицы" стоял Владимир Яковлев – его можно любить или не любить, но Яковлев был гением, сумевшим четко понять, как читателю разобраться в потоке СМИ. Читателю был нужен автор, похожий на него и по взглядам. Он персонифицировал журналистику, вернув ее этим самым на 100-150 лет назад и этот эксперимент себя оправдал. Яковлев собрал самых лучших журналистов, перекупив их у других изданий. Там были Сергей Мостовщиков, Игорь Мартынов, Андрей Колесников, Валерий Иванович , Василий Голованов, Николай Фохт, Рустам Арифджанов, Валерий Иванович Коновалов – кстати, лучший, из всех кто когда-либо писал о крестьянстве, у него каждый очерк достоин тютчевского оформления в стихах. "Столица" принципиально не жила от рекламы. Однажды я привел рекламодателей-нефтяников, и услышал, что у нас экспериментальное издание и реклама не нужна. Так хулиганили мы ровно год, но нас читали все – от столичных снобов до милиционеров. Важно было вывести автора с помощью литературы, разумеется, на уровень аудиовизуального контакта с аудиторией. То, что началось с рассказа "Идиот", где-то к середине стало называться "Гранд-пасьянс" и являлось таким потоком сознания. Отзывом на то, что происходило в текущий момент истории. – А потом был "XIV принцип", который разительно отличался от экспериментов в "Столице". – Мне нравится фэнтези, я не стесняюсь этого. Мне, вообще близко это игровое "миротворение". Потому, что мы живем в век высоких технологий и волей-неволей должны быть в курсе событий. У меня первое образование – "оператор электронно-вычислительных машин", и любимой книгой большую часть моей жизни был "Понедельник начинается в субботу" Стругацких. Роман форматом отличается от киноповести. Киноповесть – это 3–4 действующих персонажа, которые пролетают через некую массу, обремененные условностями и какими-то событиями. Роман – это переплетение судеб, время, свои законы, обязательное создание атмосферы. В сценарии это возможно, в романе – необходимо. Я не был уверен, что у меня получится роман с этой атмосферой, и решил: пока не прыгнешь – не познаешь. Буду отталкиваться от любимого жанра – фэнтези. Подобрал необходимые образы, вставил это в игровую канву и сделал книгу по принципу сценария для компьютерной игрушки. В этот момент я изучал карты Таро, и решил построить текст по самому известному раскладу – "Пирамиде". – Давайте поговорим о сценариях. По вашему "Дому Солнца" Гарик Сукачев снял фильм, который был принят по-разному. Насколько для вас была важна вовлеченность в материал, в хипповскую среду? – Я, конечно, младше, но это были люди из поколения, предшествующего моему. У меня были свои представления, у Гарика свои, но если я наблюдал за хиппи со стороны, то Гарик уже имел возможность с ними взаимодействовать. Мы создали маленький мир, описали культурный феномен, действительно мощное движение. Нашей задачей было не все точно описать, а, скорее, сделать увлекательно. Придут люди, заплатят по 300 рублей за билет – было бы греховно вообще не закладывать в сценарий развлекательные моменты. – Тем не менее, после выхода фильма многие люди, помнящие настоящего Юрия "Солнце", на вас не на шутку ополчились, вменяя вам полное несоответствие реального персонажа и экранного героя. – Во-первых, не следует ждать от представителей того времени лестных откликов, все-таки мы целый их мир низвели до полутора часов, за которые их юность, их переживания и их время не передашь. Это нормально и объяснимо. У нас сверхзадачей было показать романтический идеал девчонки-первокурсницы, причем идеал честный, олицетворяющий влюбленность не ради блуда, а ради поиска любви. Что касается Юрия "Солнце": он у нас похож на вокалиста The Doors Джима Морисона и у него, как у Моррисона,папа контр-адмирал. Тогда все это было вполне реальным. – Давайте перейдем к повести из вашего нового сборника – "Нулевому километру" Постараюсь избежать спойлеров и скажу лишь, что в процессе чтения мне вспомнились и Василий Шукшин, и "Затоваренная бочкотара" Аксенова и Ричард Бах. Я не ошибся? – Ничуть, вы абсолютно в материале. Я бы еще дополнил именами трех-четырех людей, но тоже из этой бриллиантовой когорты. Это те, кого бы я хотел сам читать. Они умерли, мне не хватает их текстов и приходится восполнять. У нас сейчас есть Вячеслав Иванов, да и, вообще есть чем гордиться сейчас в современной литературе. Конечно, мы всегда будем ориентироваться на великих учителей. Я всегда был фанатом Шукшина, и у меня сейчас ведется борьба за фотографию на тумбочке: то там Шукшин, то очень удобный фонарик. Аксенов когда-то мне подарил книгу "Остров Крым" с подписью. Я был счастлив безумно: для меня профессия писателя проходила по категории "волшебник". – У меня сложилось впечатление, что в "Нулевом километре" вы намеренно сдерживались, стараясь не украсить речь персонажей привычным для ваших киногероев оборотами. – Все правильно. Я старался сохранять смесь французского с нижегородским. Это та самая смесь, которая типична для маленького провинциального городка и если бы я добавил резкости, возник бы момент некоего "комиксования". Смеяться можно бесконечно, я сам человек веселый, но если принести в текст много смеха, то пропадут какие-то самые главные нежные нотки. В принципе любая книга – это книга о любви, и если кто-то говорит, что есть что-то важнее любви, он врет и верить ему не надо. Книга относится к общим категориям ценностей. Вспомните как у Александра Грина, где все в розетках ажурных – глаз тешился. Ты прочел и горд тем, что все то было с придыханием, как песня. Вообще хороший текст должен петься. Хочется, чтобы человек взял книгу, открыл ее, и она его загипнотизировала: прошла боль в плече, забыл, что кредит отдавать, помирился 35 раз с супругой, простил сына за тройку. Вот это – хорошая литература. – Вы можете обозначить литературу, повлиявшую на вас на разных этапах взросления? – Могу, причем начиная с детства пионерского. Это "Приключения Чиполлино", "Три мушкетера", потом Конан Дойль "Записки о Шерлоке Холмсе", потом "Графиня де Монсоро" и "Отверженные" Дюма. Классе в седьмом я начал читать Валентина Пикуля но мне он не понравился, суховатым показался, но не мой психотип. Я от него кайфую, он для меня не шаман. После Пикуля опять вернулся Дюма, и мне открылся Джон Апдайк и его "Кентавр" (при этом "Кролик, беги" мне не понравился). Потом был Стивен Книг и снова "Отверженные" уже с таким серьезным прочтением Жана Вальжана. И потом меня настигла встреча с Михаилом Булгаковым. Мой папа дал мне отпечатанную фотографическим путем копию журнала "Октябрь", где выходил кусками весь роман "Мастер и Маргарита". Я читал на кухне, читал в ванной... Потом пришли Александр Грин, Ричард Бах и его "Чайка по имени Джонатан Линвингстон". Ну, потом пришел разумный возраст с Милорадом Павичем, Куртом Воннегутом и возвращением к Достоевскому, потому что выяснилось, что в детстве я его читал вынужденно. Но Достоевский для меня удушлив, потому что я думаю примерно так же, как он, но с другим знаком. Это как лампы бывают кварцевые, а бывают обычные желтые, вот я желтого цвета, он прямо кварцевый. – В замечательном "Даун Хаусе" вы как раз и решили убрать эту кварцевость? – Когда я писал сценарий для фильма "Даун Хаус", было все замечательно, потому что мне стало все понятно. Настасья Филипповна – пьющая русская красавица, это всегда было основной проблемой для мужиков, и не только из высшего общества. Ничего тут мудреного нет. Все остальные образы понятны. А чего мудрить-то? Какой "маленький Христос", какой Белинский? Князь Мышкин – просто псих с отбитой совершенно головой, который думал правильно, потому что думал периферийно, как и все они, действующие в соответствии с установленной производителем операционной программой операционной. Они столп света, и их не надо улучшать. – Чтение богословских книг и книг светских требует разного подхода, настроения, восприятия? – Надо правильно понимать духовный сегмент. Те, кто считает, что они откроют книгу и научатся чему-то духовному, глобально не правы. Вся литература реакционна по сути. Проповеди – это тоже своего рода реакция, но дающая возможность человеку чуть-чуть подняться над землей. Это воззвание к его высшему на основании таинства причастия и предшествующей литургии присутствия Бога на земле. Богословская литература тоже может быть и поэтической. Предположим, псалтырь глупо читать на русском языке. Конечно, это дело благочестивое, но для очень нерешительных людей и совсем отличных от меня. Нужно правильно понимать: к нам, диким когда-то, составленным из тысяч мелких племен, вождей, привязанностей и происхождений, пришли Кирилл и Мефодий и придумали, собрав из нашего языка, свой язык для перевода Священного Писания. То есть, разговаривая между собой, ругаясь с соседом по лестничной клетке или хваля барышню за красоту, мы не просто общаемся, а становимся частью некоего мистического акта. Русский язык сам по себе и есть национальная идея, потому что он – основной носитель информации. Русский это отдельный, происходящий из богослужебного, чуть-чуть утилизированный, но остающийся в сути тем же самым богослужебным, поэтому крайне мистичный язык. Что касается чтения богословского текста. Однажды я должен был прочитать для семинарии Исаака Сирина, но у меня не шло. Он – древний писатель, IV века, по-моему, могу путать. И тогда Петр Мамонов говорит: "Относись к этому не как к прозе, а как к поэзии, отбивай ритм". И я действительно поймал себя на мысли, что Исаак Сирин дико ритмичен. А вообще, знаете, однажды в Испании я оказался на фестивале фламенко, которое очень люблю. Вышла одна театральная труппа, другая, потом вышел какой-то певец – спел фламенко, другой спел фламенко. Потом, уже под конец фестиваля, поставили стол, гитарист сел за один стол, за другой бабка села и начала: "Очень хорошо, что меня позвали на этот фестиваль фламенко. Потому что наша жизнь такая пустая…" – и потом про все что угодно, вплоть до того, как она с соседкой ведро выносила и все сводилось к тому, что, мол, "парься, не парься – все равно умрем". И когда она в финале сказала: "Ну, главное, чтобы детки были живы", – все просто взорвались! Вот это литература! – Занятие литературой не терпит суеты, но достичь какой-то необходимой концентрации и главное – уединения, вам, при вашем активном образе жизни, вероятно, сложно? Насколько мне известно, у вас одних номеров мобильных около восьми. – Нужно постоянно обманывать весь мир. Родные, близкие и друзья знают, на каком я номере. Всем остальным я честно даю те, которые у меня есть еще и не помню, какой у меня с собой. Поэтому я оборвал внешнюю связь с миром. Ток-шоу я не посещаю, потому что очень не люблю скандалы. Нет логического окончания, а внешне это отвратительно. На ток-шоу интеллектуальные я не хожу, потому что законы телевизионного рынка сейчас такие, что в любом случае это конфликт, это спор. А в споре один дурак, другой подлец. Я не хочу быть ни тем, ни другим. У меня остались съемки, остались сейчас какие-то хозяйственные дела и писанина. Ну, а все время сколько есть, я выцыганиваю на семью. – Значит, все-таки, "писанина" с вами всерьез и надолго? – Мне очень хочется остаться писателем. Ну а что? Сниматься в кино в роли благородных командиров спецназа опостылело. Вот сейчас хороший сценарий более-менее выбрали про отца, который ставит на ноги пацана с ДЦП. Это настоящая сердечная история. Мне, вообще, нравится всякий "Гринпис". Мы с Оксанкой (супруга, актриса Оксана Охлобыстина – прим. m24.ru) ездили недавно скворечники делать на ВДНХ. Там целый павильон открыли, где детей учат с деревом работать. Я на стариков смотрю – корень нашел, решил, что великий краснодеревщик, что-то вырезал. У меня папа так делал, дед так делал, думаю, что меня что-то подобное ждет. Ну, а про литературу... Я в Instagram публикую фотографии книги, иду простой христовой дорогой, без мудростей всяких. Будет возможность где-то упомянуть – буду упоминать, чтобы это было рентабельно. Денег книгами не заработаешь. Потому что литературный труд – это ручейки и река. Для того, чтобы это воспринималось как источник дохода, нужно написать 200 романов. В данном случае мне интересно, как люди все это примут это, как отнесутся к самой книге. Мои друзья точно прочитают, а они очень независимые люди. "XIVпринцип" кому-то понравился, кому-то нет, но это – законченные хипстеры, которые уже все повидали. Наверное, так будет и в этот раз.
