Лабиринт скорби
Иван Сухов о том, как митинги антитеррористической солидарности с властью достигают противоположной цели Четверг станет последним днем траура по погибшим от взрыва в петербургском метро. В четверг протестовать против террора в Москве собирается «Национально-освободительное движение», а в субботу ожидается еще один большой официальный антитеррористический митинг. Эти анонсы позволяют по крайней мере предположить, что вопрос безопасности массовых мероприятий в условиях террористической угрозы будет, как и после прежних терактов, вынесен за скобки и попыток ограничения собраний не будет. Но уже в объявлениях, которые организаторы предстоящих митингов распространяют в социальных сетях, мобилизуя сторонников и просто желающих заработать пару сотен рублей, видна практически неизбежная декларация: «Мы покажем всем, ради чего собираются на площадях настоящие патриоты!» Это напоминает распространенные в последние месяцы и уже годы в соцсетях споры о правилах скорби. «А вы перекрасили аватар после Парижа? А после российского самолета над Синаем? А после Питера?» — «А вы всерьез считаете, что смена аватара или отказ от нее имеет отношение к личным переживаниям человека по поводу случившегося?» — «Да понимаете ли вы, что это все подстроено спецслужбами?» — «У вас нет сердца, раз вы обвиняете власть, пока взрывотехники ФСБ еще рискуют жизнью, осматривая место преступления!» Будут люди, которые пойдут на эти митинги, так же, как французы выходили после расстрелов в Париже и давки в Ницце, как выходили бельгийцы после Брюсселя, немцы — после Берлина: не по призыву из Кремля и не за деньги организаторов, а из солидарности. Среди них наверняка будут и те, кто выходил на Тверскую 26 марта. Но сами организаторы скажут (и уже говорят), что именно так выглядят правильная скорбь, солидарность и борьба с терроризмом. А тот, кто, например, продолжает в сложившейся ситуации говорить о необходимости борьбы с коррупцией в высших эшелонах власти, тот фактически предает память погибших и льет воду на мельницу террористов. Автоматически и, кажется, не всегда заметно для участников и организаторов из повестки этих массовых собраний уходит заявленная в ней солидарность. Причем нет никакой возможности понять, распространяется ли представление о правильной скорби хотя бы за пределы собравшихся на площади. Ведь даже среди пришедших неизбежно будут и те, кто, положа руку на сердце, провел бы эти часы дома с семьей. Есть еще одна линия раздела, на которой возникает явно больше вопросов, чем на них есть ответов. Каков источник террора, против которого собирают митинг? Телевизионные версии, транслируемые на массовую аудиторию, расплывчаты: вроде бы все сходится на том, что убийцы — боевики запрещенного в России «Исламского государства», которое, оказывается, в состоянии орудовать, невзирая на запрет. При этом не исключаются и обвинительные комментарии в адрес Запада, Украины и чуть ли не российской оппозиции. Но если враг не очень определен и везде, в том числе внутри страны, то это митинг не про солидарность, а скорее про мобилизацию одной из сторон в потенциальной гражданской войне против внутреннего врага. А если враг там, где пока считает следствие, все тоже сложно. Связан ли удар в Питере с российским участием в войне в Сирии? Следует ли считать, что условные «каникулы» — период относительной безопасности, связанный с массовым отъездом реальных и потенциальных боевиков из России на Ближний Восток,— закончены? Если пассажиров метро убивают террористы из бывших советских республик Центральной Азии — не стоит ли хотя бы усложнить иммиграционные правила, а не пытаться их облегчить, сужая одновременно для мигрантов легальный рынок труда? Почему митинг против террора потребовался именно сейчас, а, скажем, не в марте 2016 года, после убийства ребенка няней, открыто связавшей свои действия с ситуацией в Сирии, но признанной невменяемой? Почему, в конце концов, мы снова идем на митинг траура и солидарности перед лицом террора через 17 лет непрерывной и широко освещаемой борьбы с террором? У всех этих вопросов вполне понятный адресат — и это точно не сами террористы, не мировая закулиса и не российская оппозиция, а федеральная власть. Которая словно сама приглашает их задать. Ответов не то чтобы нет, но они требуют усилий. Совсем не исключено, что три дня федерального траура, без митингов, были бы более точной реакцией — но жизнь, видимо, диктует другую.
