Еврейское гетто у стен Кремля: недолгая история этнического квартала Китай-города

Названия многих центральных московских улиц сегодня напоминают о тех народах, кто жил там не одно столетие назад. Большой Татарский переулок или Большая и Малая Ордынки близ метро «Новокузнецкая» навевают мысли о старом мусульманском квартале, даже если не знать о стоящей поблизости мечети. Но вот вблизи Варварки и Солянки не сохранилось ни одного еврейского топонима — хотя именно евреи населяли значительную часть Зарядья в XIX веке. Открывшаяся в конце октября в Музее Москвы выставка «Утраченная Москва в 3D-моделях: Китай-город» позволила горожанам воочию увидеть макеты тех зданий, которые когда-то стояли на территории Зарядья — там, где теперь устраивается грандиозный парк. Действительно, несколько древних храмов, не говоря уж о самой Китайгородской стене, утеряны безвозвратно — однако, как отмечают москвоведы, самой роковой потерей следует называть нечто другое. «Вся территория от Никольской до Варварки в конце XIX века представляла собой некий московский Сити, а дальше — на отрезке между Солянкой и набережной — был уникальный квартал еврейской застройки. О нем не пишут в путеводителях, но упоминают во многих мемуарах: возник почти что московский Житомир, настоящая новая торговая слобода. И вот эту стихийную застройку части Зарядья я назвал бы самой роковой потерей. Это невосстановимо», — рассказал «МК» историк московского быта Алексей МИТРОФАНОВ. По его словам, именно самобытная территория представляла гораздо большую историческую ценность, чем можно было бы подумать. Огороженное Китайгородской стеной гетто возникло вскоре после московского пожара — в 1826 году, когда на том участке разместилось Глебовское подворье — единственное место в Москве, где разрешено было останавливаться еврейским купцам (несмотря на существовавшую черту оседлости). Хотя среди многих аналогичных кварталов, которые были в любой европейской столице, московские еврейские территории казались самыми скромными по площади, это не мешало возникновению на их месте настоящего самобытного мира. Впрочем, такую меру можно было назвать и вынужденной: к середине 1820-х годов участились жалобы на то, что евреи вытесняют московских купцов с рынка, притом делая в городе большие долги. И, хотя условия проживания в Глебовском подворье не всегда были пределом мечтаний, торговцы довольствовались правом вести свою деятельность в Москве на законных основаниях. А тесные трущобы, о которых вспоминали порой современники, отпечатались следом особого очарования для тех, кто там родился и вырос. Самые красочные описания жизни еврейского квартала Зарядья принадлежат перу Ивана Белоусова, автора книги «Утерянная Москва»: «Некоторые переулки представляли собой в буквальном смысле еврейские базары, ничем не отличающиеся от базаров каких-нибудь захолустных местечек на юге — в черте оседлости. Торговки-еврейки с съестными припасами и разным мелким товаром располагались не только на тротуарах, но прямо на мостовой. По переулкам были еврейские мясные, колбасные лавочки и пекарни, в которых к еврейской Пасхе выпекалось огромное количество мацы — сухих лепешек из пресного теста — опресноков. Зарядские еврейские пекарни выпекали мацу не только для местного населения, но и отправляли ее в другие города. При мясных лавках имелись свои резники, так как по еврейскому закону птица или скот должны быть зарезаны особо посвященными для этого дела людьми — резниками… Много было в Зарядье и ремесленников-евреев, большей частью они занимались портновским, шапочным и скорняжным ремеслом. Главное занятие скорняков-евреев состояло в том, что они ходили по портновским мастерским и скупали «шмуки». «Шмук» на языке мастеровых означал кусок меха или материи, который мастер выгадывал при шитье той или другой вещи. Чтобы получить «шмук», мастер поступал так: он смачивал слегка квасом и солью мех, растягивал его в разные стороны, отчего размер меха увеличивался, и мастер срезал излишек по краям узкими длинными полосками, которые и скупались скорняками-евреями; они сшивали полоски в целые пластинки и продавали их в меховые старьевские лавочки на Старой площади», — описывал литератор-краевед исчезнувший квартал. Называть эту часть Зарядья исчезнувшей вполне логично. Как рассказал «МК» московед Алексей Дедушкин, восстановить архитектурный портрет еврейского квартала Зарядья было бы сложно, поскольку речь идет об обыкновенных жилых домах, а не о каких-либо памятниках. «Там было несколько синагог, но таких, скромных, почти что полулегальных. Хотя Глебовское подворье было отдано евреям, специально там для них никто ничего не создавал. Поэтому воскрешать облик этого квартала лучше всего по мемуарам тех, кто родился в тех местах и в те времена. Это действительно было уникальное место — с лавочками и мастерскими, именно такими, которые мы представляем себе, когда речь заходит о типичных евреях», — объяснил историк. Первая же синагога, которую сегодня москвоведы готовы назвать «полулегальной», появилась в Зарядье — первая в Москве! — уже к 1870-м годам. Вскоре была построена и вторая — ведь через 50 лет после основания стихийного гетто в Глебовском подворье евреи, по словам Александра Можаева, специалиста проекта «Москва, которой нет», составляли не менее половины всего населения Зарядья. Хоральная синагога, стоявшая в Большом Спасоглинищевском переулке, недалеко от китайгородского гетто, сохранилась до наших дней — это один из немногих памятников, глядя на который можно представить, что происходило в Зарядье в дни главных еврейских праздников. Красочные описания этих действ можно снова найти у Ивана Белоусова: «С молитвенниками в руках, в длиннополых, чуть ли не до самых пят, сюртуках, в бархатных картузах… из-под которых выбивались длинные закрученные пейсы, евреи толпами шли посреди мостовой — в этот день им запрещалось ходить около домов, потому что у стен копошилась нечистая сила. Набережная Москвы-реки против Проломных ворот в этот день была сплошь унизана черными молящимися фигурами. Перед праздником Пасхи набережная реки у спусков к воде наполнялась еврейскими женщинами, моющими посуду. По закону стеклянная посуда, употребляемая на Пасхе, должна была три дня пролежать в воде; но в то время, которое я помню, этого не делалось, а просто ходили на реку и там мыли посуду. Медная и железная посуда очищалась огнем, а фарфоровая, глиняная и деревянная совсем уносилась из дома и убиралась в сараи. У более богатых людей этот сорт посуды к каждой Пасхе заменялся новой. Женщины-еврейки в этой церемонии не принимали никакого участия, они даже и вообще не принимали участия в богослужениях в синагогах. Праздники евреями соблюдались очень строго, никакой торговли и работы в эти дни не было; с вечера пятницы шумное, суетливое Зарядье затихало — переулки были пустынны. В каждом доме приготовлялся ужин, за который усаживалась вся семья; на столах в особо высоких подсвечниках горели свечи, зажигаемые только в праздники. Ужинали, не снимая картузов, так молились и в синагогах. Если какой-нибудь русский из любопытства заходил в синагогу, его просили не снимать картуза. Днем в субботу сидели дома, с утра читали священные книги, а к вечеру шли гулять. Излюбленным местом прогулок был Александровский сад», — описывает Белоусов самобытный мир, в котором прошло его детство. Однако скученность и неповторимость замкнутого мира, которым было Зарядье, не давали гарантий защиты от главных бичей эпохи и опасностей, связанных с географическим положением. Еще в екатерининский «золотой век», до появления в Глебовском подворье евреев, в 1771 году именно от подножия Китайгородской стены, по словам историка Александра Можаева, по Москве разошелся мор. Москвоведы допускают, что не последнюю роль здесь сыграла постоянная сырость от Москвы-реки; другой свидетель старого Зарядья, писатель Леонид Леонов, критически вспоминал: «И, может быть, отсюда расползалась во все концы Москвы чудацкая затейливая цвель гнилого и безрадостного времени. Ее охраняли десятки всяких московских Никол, а здесь Николы Мокрые, Мокринские, Москворецкие: даже на них сказалась близость воды». Речь идет о названиях храмов Зарядья, которые хоть и не имели отношения к еврейской общине, но названия и расположение их в узких переулках также создавали тот колорит, который отличал Москву ушедшую от той, которая начала формироваться в лихом двадцатом столетии. Впрочем, история еврейского Зарядья кончилась раньше, чем история «уютной» дореволюционной России: в 1891 году новый генерал-губернатор Москвы князь Сергей Александрович, брат императора, выслал из города более 30 тысяч еврейских семей. После этого торговый квартал в Зарядье опустел и вскоре из самобытного гетто превратился в район космополитичный — найти там можно было представителей не одной национальности. Тогда же этот район начал медленно превращаться в обычные трущобы, которые приличному москвичу рекомендовалось обходить стороной, а позднее и они были уничтожены — когда в 1930-х годах на этом месте планировалось возвести восьмую сталинскую высотку. Впрочем, из этого проекта ничего не вышло. «Впрочем, тогда под снос пошло не все старое Зарядье. Кое-что доломали позднее, уже в 1960-е, когда началось активное строительство гостиницы «Россия» по проекту того архитектора Чечулина», — пояснил москвовед Алексей Дедушкин.