Адам Кертис о гипернормализации, Суркове и Сирии

Телевидение Би-би-си показало новый почти трехчасовый фильм известного британского кинодокументалиста Адама Кертиса "Гипернормализация". Фильм можно назвать политической, экономической и социальной энциклопедией современности. Он вызвал оживленное обсуждение в британской прессе. Наш обозреватель по вопросам культуры Александр Кан встретился с автором фильма. Что такое "гипернормализация" Александр Кан: Давайте начнем с названия вашего фильма. Звучит оно странно и, на первый взгляд, не очень понятно. Адам Кертис: Термин "гипернормализация" я обнаружил в книге американского ученого российского происхождения Алексея Юрчака. В своей книге "Это было навсегда, пока не кончилось" он описывает жизнь в СССР в 80-е годы, общество, в котором практически ничего нормально не функционировало. Люди знали, что общество поражено коррупцией, они понимали, что политики с трудом контролируют происходящие в нем процессы, что их со всех сторон окружает ложь и лицемерие. Но ничего другого вокруг себя они не видели, иного мира не знали, и такую жизнь они считали нормальной. Юрчак охарактеризовал это состояние как "гипернормализация". Самая интересная черта нашего времени состоит в том, что миру этому никто не видит альтернативы. Я вовсе не пытаюсь своим фильмом сказать, что современные Британия и Америка напоминают Советский Союз 80-х - это было бы глупо и наивно. Я всего лишь пытаюсь сказать, что мы здесь на Западе сегодня оказались во многом в сходной ситуации. У нас тоже немало коррупции. Мы все об этом знаем, и политики знают, что мы знаем. Политики на Западе также почти утратили контроль над происходящими событиями, и они знают, что мы об этом знаем. Итак, все знают, что мир наш странный, нереальный, фальшивый и коррумпированный. Но все воспринимают его как совершенно нормальный. Потому что самая интересная черта нашего времени состоит в том, что миру этому никто не видит альтернативы. Любые попытки изменить мир - будь то движение "Оккупай" или еще что-нибудь в таком духе - ни к чему не приводили. То есть я хочу сказать, что мы - как и когда-то Советский Союз - оказались в этой ситуации "гипернормальности". Отправная точка - 1975 год Александр Кан: Вы в фильме взяли на себя непростую задачу: пытаться объяснить все беды и несчастья современного мира - в политике, экономике, социальной сфере, даже морали. И в качестве отправной точки для этих бед вы избрали 1975 год. Почему? Адам Кертис: В какой-то момент я хотел дать фильму подзаголовок "Дорога в сегодня". Я хотел объяснить, как мы подошли к сегодняшнему состоянию неуверенности, почему мы не представляем себе будущего и не верим никому и ничему. И для этого нужно вернуться в прошлое. Мой фильм - как большой роман, в котором сплетаются множество линий. Но 1975 год, середина 70-х, как мне кажется, - тот самый момент, когда существовавшие до тех пор стабильность и уверенность стали давать трещину. И я говорю не только о политической и экономической стабильности, но и о частной, индивидуальной жизни людей. Это одна из самых малоизученных проблем современной политической истории. В середине 70-х произошел тектонический сдвиг. Мы перешли от состояния не то чтобы конформистского, скорее коллективного, группового - к тому, что я называю "гипериндивидуализмом". В центре его стоит идея о том, что отдельный человек, индивидуум - ключевая, самая главная сила. И этот сдвиг размывает очень многое. Он размывает способность политиков объединять массы людей воедино. Это порождает неуверенность и в нас самих. Ощущать себя личностью, индивидуумом - замечательное, высвобождающее чувство. Но в этом есть и что-то пугающее. Когда дела у тебя идут не очень хорошо, и ты один, сам по себе - это по-настоящему страшно. В группе, в сообществе чувствуешь себя куда увереннее. Этот момент я решил взять за отправную точку. Как политики отдали власть банкам Александр Кан: Практически в то же время, в конце 70-х годов Британия под управлением лейбористов была тоже в состоянии финансового и экономического хаоса. Жесткая экономическая политика Рейгана и Тэтчер - как бы мы к ней ни относились - все-таки привела к определенному порядку. Адам Кертис: Да, она была реакцией на предшествующие кризисы. Но не менее важно, и именно об этом я и говорю, что она была реакцией на неспособность, неготовность политиков искать выход из этих кризисов. Они не знали, как с ними справляться, и Нью-Йорк был просто одним из примеров того. Управление в городе было катастрофически плохим, центр города практически разваливался, все сколько-нибудь обеспеченные люди из города уехали, увезя с собой свои налоги. И к концу 70-х годов город оказался в таком долгу перед банками, что банки всерьез заволновались и просто перестали давать городу деньги. Тогда-то и произошел ключевой сдвиг в управлении городом. Пришедшие к власти финансисты сказали: "Забудьте о политике, мы можем управлять городом куда более эффективно". И это был радикальный, ключевой сдвиг в системе власти, случившийся - вы правы - не только в Америке, но и здесь в Британии, а чуть позже во всем мире, в том числе и в России. Политики, оказавшись перед лицом трудностей и экономического хаоса, обращаются к миру финансов, к банкам. Отказ политиков от власти привел к отказу от старой политической системы, при которой кризис решается путем договоренностей, столкновений и компромиссов между различными идеологическими подходами. Банки берутся за решение проблемы и решают ее двумя способами: они, во-первых, вводят политику жесткой экономии и урезания социальных расходов, называя ее рациональной экономической системой, и, во-вторых, раздают людям кредиты. На фоне сокращения реальных зарплат это представляется выходом: у людей появляются деньги, и экономика вроде работает. Политики тем самым устраняются от управления и передают его в руки банков. Финансы же, в отличие от политики, - материя скучная, и мы, журналисты, на них внимания практически не обращали, вплоть до кризиса 2008 года, когда эта система пришла к своему краху. Александр Кан: Но была ли эта сдача власти политиками финансистам корнем всех сегодняшних экономических проблем? И можно ли было этого избежать? Адам Кертис: Правильное ли это было решение или нет? Мой фильм не об этом. Я хотел лишь показать, что отказ политиков от власти привел к отказу от старой политической системы, при которой кризис решается путем договоренностей, столкновений и компромиссов между различными идеологическими подходами. Различные партии представляли различные слои общества, были их голосом. Банки же мыслят совершенно иначе. Они не мыслят в системе идеологических конфронтаций и компромиссов. Они считают, что у них есть экономическая система, система, по их мнению, неоспоримая, которую нужно принимать как данность. Мы оказываемся отстранены от всяческого воздействия, всяческого влияния на эту систему. Вспомните, что происходило здесь в Британии после кризиса 2008 года. Банки и шедшие у них на поводу политики провозгласили необходимость введения жесткой экономии. И никто это не оспаривал. Власть ушла, и никто этого не заметил. Обратите внимание, никто больше не говорит о власти. Но она не исчезла, она по-прежнему существует, но стала незаметной, невидимой. Я просто хотел показать, куда она ушла. Был ли другой путь? Я не знаю. Почему провалились "Оккупай" и "арабская весна" Александр Кан: Тем не менее, идея другого пути не перестает времени от времени возникать. Несколько лет назад вдруг в центре всеобщего внимания - в Соединенных Штатах, здесь в Британии, даже в России возникло движение "Оккупай". Вы показываете его, но в то же время показываете, что ни сами участники движения, ни их лидеры не имели четкой альтернативной программы. Адам Кертис: Одна из величайших загадок нашего времени состоит в том, что время от времени действительно появляются радикальные попытки преобразить мир. Да, было движение "Оккупай", была "арабская весна", была партия "Сириза" в Греции. Но все они застопорились, застряли, затормозили. У них была огромная мотивация, за ними шли массы, и они сумели увлечь за собой людей, которые обычно ни на какие лозунги не откликаются. Но успеха никто из них не добился. Соцсети оказались великолепной организационной силой. Но интернет не рассказал людям, чем надо заменить не устраивающее их общество. В основе их была идея организации революции через интернет. Им казалось, что если благодаря интернету, социальным сетям можно собрать людей вместе, то таким образом можно заложить основы общества без лидеров, общества, в котором все будут взаимосвязаны как в интернете, и из этой всеобщей взаимосвязи каким-то чудодейственным образом родится новое общество. Об этом они мечтали, и в этой мечте своей они были совершенно искренни. Соцсети блестяще выполнили задачу по мобилизации и объединению людей - в Нью-Йорке, в Лондоне, в Каире или в Москве. Они оказались великолепной организационной силой. Но интернет не рассказал людям, чем надо заменить не устраивающее их общество. Видения будущего у них не было. ЛСД и киберпространство Александр Кан: Они, тем не менее, ставили перед собой политические задачи. Вы, в то же время, показываете нам и абсолютно внеполитический подход к преобразованию жизни, идею создания альтернативной реальности - будь то в идеях Тимоти Лири с его верой в ЛСД как способ преобразования мира или концепция свободы и независимости киберпространства, разработанная бывшим автором текстов к песням группы Grateful Dead Джоном Барлоу. Но и здесь тоже, похоже, фундаментальных сдвигов добиться не удалось… Адам Кертис: Одна из главных идей моего фильма состоит в том, что перед лицом растущей сложности мира от решения его основных проблем отстранились не только политики, но и мы все, и мы все должны нести ответственность за нынешнее состояние мира. Вернемся в 70-е годы, когда власть перешла в руки банкиров. Левые, чрезвычайно активные десятилетием раньше, в 60-е, никоим образом на это не отреагировали, они как будто полностью исчезли с политического горизонта. Весь свой радикализм они направили в искусство и другие формы самовыражения. Мне такой подход кажется, мягко говоря, сомнительным. В 80-е поборники ЛСД увидели в компьютерной сети как бы реальное воплощение того психоделического мира, которым они грезили. Преобразить мир можно только через коллективные действия. Радикальное искусство может прекрасно отразить мир, но не может его изменить. Затем, в 80-е, то же поколение 60-х вдруг увидело новую возможность в киберпространстве. Термин изобрел писатель Уильям Гибсон. Идея состояла в том, что единая сеть компьютеров создает новую альтернативную реальность. Во многом она стала прямым продолжением идеологии и практики (наркотика) ЛСД, который тоже давал человеку иной способ восприятия мира, находившегося далеко за пределами того, что предписывали политики и элиты. Это был свободный мир. Политики добраться туда не могли, так как он был внутри твоей головы. В 80-е поборники ЛСД увидели в компьютерной сети как бы реальное воплощение того психоделического мира, которым они грезили. Там рождалась альтернативная реальность. И самое прекрасное в ней было то, что в ней царило полное и подлинное равноправие. Все были равны, не было никакой иерархии, была лишь связывающая нас всех невидимыми нитями сеть, благодаря которой через обмен информацией можно создать сбалансированную систему. В качестве модели они смотрели и на экосистему. Это была мечта левых, и это, как мне кажется, - очень важный и почти неизученный аспект современной истории. Именно туда устремилось левое сознание. Эта утопическая идея во многом породила и движение "Оккупай", и арабскую весну. Интернет может собрать нас вместе - на Уолл-стрит или на площади Тахрир, чтобы строить новое общество без лидеров. Но интернет, столь блестяще решивший организационную задачу единения, ни в коей мере не давал идей о том, каким, собственно, мироустройством можно и нужно заменить власть банков. И в этот идейный вакуум - во всяком случае, в Египте - устремились те, у кого идеи были, в частности "Братья-мусульмане". Как бы мы ни относились к этим идеям, невозможно не признать их силу. Эта сила и помогла им захватить власть. Левые были потрясены. И величайшая ирония площади Тахрир, и величайшая печаль всего этого состоит в том, что два года спустя то самое либеральное, радикальное, светское революционное движение вынуждено было обратиться к генералам и поддержать военный переворот против "Братьев-мусульман". Что бы ни происходило, мы вновь возвращается к пресловутой "норме", к "гипернормальности". Манипулятор Сурков Александр Кан: Одна из главных идей вашего фильма состоит в том, что политики не знают, что им делать. Вы, тем не менее, показываете одного из них, который, как кажется, прекрасно знает, что делает. И вы, кажется, просто очарованы его дьявольской изобретательностью и мастерством политического манипулирования. Я говорю, конечно же, о Владиславе Суркове. Адам Кертис: Сурков кажется мне совершенно захватывающей фигурой. Самое поразительное в нем - та откровенность, с которой он делает то, что делает. До сих пор политические пропагандисты не раскрывали подлинных целей своих манипуляций. Сурков же не скрывает того, что финансирует самые разные, зачастую противоположные политические силы, в том числе и те, кто стоит в прямой оппозиции Путину. И делает он это не только для того, чтобы раздробить оппозицию. Гораздо важнее, что и вы, и я, и все остальные перестают понимать, где правда, и где ложь. А он умело маневрирует в этой неопределенности, оставаясь при этом прозрачным и открытым. "Да, я манипулирую вами", - говорит он. Я делаю это, и я делаю то. И вы остаетесь в состоянии смятения и неуверенности, состоянии, которое в последнее время стали описывать термином FUD - Fear, Uncertainty and Doubt ("Страх, неопределенность и сомнение"). Это модель нашего времени. Вы понимаете, что то, что вам предлагают, - фальшивка. Но вы не знаете, какие элементы - правда, а какие - ложь. Политики не имеют права не иметь видения будущего. Они вовсе не обязательно должны быть революционерами, но сейчас они превратились в заурядных менеджеров. Я столь увлечен Сурковым потому, что в методе его мне видится глубинная подлинность. Если вы на самом деле хотите изменить мир, у вас должна быть захватывающая, интересная история, сильная альтернативная идея - то, чего не было ни у "Оккупай", ни на площади Тахрир, ни у партии "Сириза". Идея, которая сможет объяснить современному человеку окружающий его мир. Но чтобы такая идея появилась, нужно признать, что мир наш находится в текучем, постоянно подвижном состоянии. Идея может быть очень простая - как "Брексит" или как Трамп. Успех и того, и другого есть не что иное, как стук в дверь современной политики и современных медиа: где ваши идеи? Политики не имеют права не иметь видения будущего. Они вовсе не обязательно должны быть революционерами, но сейчас они превратились в заурядных менеджеров. И раз так, то им не следует удивляться, что в дверь им стучат люди типа Трампа, Суркова или идеологов Брексита. Александр Кан: Но между Трампом и Сурковым есть существенное отличие. Сурков в вашем изложении не обладает идеей, он движется от идеи к идее, играя в постмодернистскую политическую игру. Адам Кертис: Да, он играет в постмодернистскую игру, потому что видения будущего, в которое он верит, у него тоже нет. Более того, осмелюсь предположить, что нет его и у Трампа. Трамп понял, что говорить правду совершенно не обязательно. Важно нащупать связь с эмоциональной хрупкостью людей, с их приподнятым состоянием. Нащупав эту связь, ты всячески ее акцентируешь, педалируешь, и на этом строишь всю свою политическую платформу. И твоим сторонникам уже совершенно безразлично, говоришь ли ты правду или нет, - связь у тебя с ними эмоциональная, и тебе совершенно неважно, разоблачат ли твою ложь журналисты. Трамп несколько иначе, чем Сурков, добивается того же результата - они неподвластны журналистике. Сила журналиста в способности рассказать правду, а если правда никого не интересует, журналистика становится бессильной. Выглянуть за пределы пузыря Александр Кан: И последний вопрос. При всей завораживающей гипнотической зрелищности вашего фильма ощущение он оставляет предельно пессимистическое, если не сказать апокалиптическое. Но человечество живет давно и переживало в своей истории периоды, уж по меньшей мере не менее тревожные и куда более трагические. Настолько ли уникально наше время, чтобы смотреть на него с таким отчаянием? Адам Кертис: Нет, уникального в нашем времени действительно ничего нет. Но особенность его состоит в том, что мы находимся в переходном периоде, на переломе между историческими эпохами. Возьмите, к примеру, 30-е годы прошлого века - время предельно тревожное и серьезное, время между двумя мировыми войнами. За влияние на умы людей боролись несколько противоборствующих друг с другом идеологий. Сегодня все пропаганды терпят крах - они слишком оторваны от реальности, и никто больше им не верит, все они лживые. И люди верили их пропагандам гораздо больше, чем они верят пропаганде сейчас. Потому что пропаганды эти - по большей части тоталитарные - были куда теснее связаны с реальностью. Сегодня все пропаганды терпят крах - они слишком оторваны от реальности, и никто больше им не верит, все они лживые. Но, так как нет альтернативного видения, все воспринимают их как норму. Это и есть "гипернормализация". Я не считаю свой взгляд пессимистичным. Нынешнее время - время свободы, и я пытаюсь призвать людей бросить вызов власти. Если мы хотим изменить мир, мы должны бросить вызов власти. Мой фильм не пессимистичный. Он жесткий. Он говорит, что мы застряли на перепутье и не знаем, откуда придет новая мощная сила. Мы живем в упрощенном мыльном пузыре. Он вот-вот лопнет, мы не знаем, что за его пределами. Я призываю людей пытаться выглянуть за его пределы. Откуда появились террористы-смертники Александр Кан: К этому же моменту вы относите и возникновение практики террористов-смертников, сыгравшей и продолжающей играть огромную роль в политической жизни нашего времени. Адам Кертис: В том же 1975 году происходило захватывающее дипломатическое столкновение между тогдашним государственным секретарем США Генри Киссинджером и президентом Сирии Хафезом Асадом вокруг путей разрешения ближневосточного кризиса. Асад - жесткий и безжалостный диктатор - хотел решить проблему палестинских беженцев. Киссинджер же хотел управлять Ближним Востоком как системой, он хотел не решения кризиса, а соблюдения определенного равновесия, в котором США играли бы решающую роль. Киссинджер тогда победил. Асад был в ярости. Когда я начал изучать проблему, я считал, что террористы-смертники существовали всегда. Во всяком случае, они были столько, сколько я себя помню. Оказалось же, что до второй половины 70-х годов ничего подобного в исламском мире не было. Появились они после Исламской революции в Иране, впервые стали проявляться во время ирано-иракской войны, когда иранская армия сильно уступала иракской. Асад-старший вместе с иранцами верил, что они смогут контролировать террористов-смертников. Теперь, десятилетия спустя, мы понимаем, что это им не удалось. Но в начале 80-х Асад "импортировал" смертников в Ливан и с их помощью - благодаря теракту 1983 года, в ходе которого погибло свыше 200 американских солдат, - изгнал американцев с Ближнего Востока навсегда. Асад считал это актом героизма и своей огромной победой. Этот момент, я считаю, стал началом краха уверенности американских политиков в своей способности контролировать ситуацию на Ближнем Востоке. И главным - не единственным, но главным - фактором этого краха стало нападение террористов-смертников на казармы американских морских пехотинцев в октябре 1983 года. Александр Кан: То есть, со стороны Асада это было актом мести? Адам Кертис: Можно считать и так. Но главное состояло в том, что Асад считал присутствие американцев в регионе опасным, он считал, что они не способны, а главное, не хотят добиться всеобъемлющего мирного урегулирования и их нужно оттуда изгнать. И в этом ему помогли террористы-смертники. Александр Кан: Асад при этом совершенно не предполагал, какого джинна он выпускает из бутылки. Адам Кертис: Вот именно! Я показываю в фильме, что тогда он, Асад-старший вместе с иранцами верил, что они смогут контролировать террористов-смертников. Теперь, десятилетия спустя, мы понимаем, что это им не удалось. Тактика смертников вышла из-под контроля, стала - среди прочего - оружием суннитов против шиитов в Иране и Сирии. Каддафи - злодей, герой и опять злодей Александр Кан: Не менее захватывающей выглядит и вскрытая в вашем фильме история любви-ненависти между Западом и ливийским диктатором Муаммаром Каддафи, который на изумленных глазах всего мира превращался из злодея в героя и опять в злодея. Причем для него самого не имело большого значения, какое именно амплуа ему подбирали, исходя из сиюминутной необходимости, западные политики - он обожал всеобщее внимание мира и с удовольствием купался в этом внимании. Для него это был театр, игра, хотя в ней и гибли тысячи людей. Адам Кертис: Это, действительно, захватывающая история. После трагедии 1983 года американцы поняли, что Ближний Восток - штука очень трудная и очень сложная, но им необходимо было выглядеть уверенно. Администрация Рейгана, понимая, что с Асадом им не совладать и что он вынудил их отступить, нашла для себя более простого "злодея", с которым им проще будет иметь дело. Я показываю в фильме, и, как мне кажется, вполне убедительно, что большая часть терактов в Европе в 80-е годы была инспирирована или непосредственно организована Сирией. Каддафи добровольно превратился в образцовую фигуру "безумного пса терроризма", руководителя государства-изгоя, который хочет уничтожить мир, и за которым не стоит никакой политики - только безумие. Американцы это знали, но, не желая вступать в тяжелую конфронтацию с Асадом, валили всю вину на Каддафи. Каддафи же, прирожденный нарциссист, больше всего на свете хотел быть знаменитым. Причем не просто знаменитым, а знаменитым как видный революционер. Он сформулировал так называемую "Третью всемирную теорию", которую он изложил в трёхтомном труде "Зеленая книга". Его теория должна была, как ему хотелось, стать альтернативой капиталистическо-социалистической дилемме. Однако никто на него не обращал никакого внимания. И когда на него стали валить вину, он вместо отрицаний и опровержений, пошел еще дальше - он считал, что слава принесет известность и признание и ему, и его "Третьей всемирной теории". И он добровольно превратился в образцовую фигуру "безумного пса терроризма", руководителя государства-изгоя, который хочет уничтожить мир и за которым не стоит никакой политики - только безумие. Затем ему внезапно все простили, и он в одночасье превратился в друга, с которым встречался и мило беседовал Тони Блэр. Это само по себе проливает свет на цинизм западных политиков. Александр Кан: Почему, на ваш взгляд, Запад не решился противостоять Асаду тогда, и не в этом ли корни нынешнего сирийского кризиса? Адам Кертис: Я убежден, что неспособность США в 70-е годы решить палестинскую проблему - я не говорю о том, каким должно или могло бы быть ее решение - привело ко многим нынешним проблемам. Достаточно вспомнить первую пресс-конференцию Усамы бин Ладена в 1977 году. Он ни о чем другом, кроме Палестины не говорит. Для любого жителя арабского мира это - серьезнейшая проблема, о чем мы склонны забывать. Я привожу в фильме слова, которые Хафез Асад тогда сказал Киссинджеру: "Не решая эту проблему, вы выпускаете в свет демонов, прячущихся в глубине Ближнего Востока". И сегодня очевидно, что он тогда был прав. Да, я убежден, что неспособность решить израильско-палестинскую проблему - корень большинства бед современного мира. Я не знаю, как ее можно было решить, но американцы, не зная решения, отступили. Отступили перед лицом гнева со стороны Асада, отступили в прогрессирующее упрощение ближневосточной проблемы, изобрели карикатурного картонного злодея Каддафи. В результате, к 90-м годам они утратили связь со сложной реальностью ситуации, и теперь она возвращается к ним. От редакции: Алексей Юрчак и гипернормализация В период позднего социализма советский идеологический язык становился все более одинаковым, легко цитируемым, постоянно и неизменно воспроизводящимся. Форма этого языка не просто закостенела и стала абсолютно предсказуемой, но постепенно становилась и всё более громоздкой. Форма в этих высказываниях и ритуалах все больше преобладала над смыслом. Поэтому в данном случае уместно говорить о гипернормализации языка. Гипернормализация - это процесс, в результате которого в языке возникает большое количество стандартных ("нормализованных") фраз и происходит постепенное их усложнение в сторону раздувающейся громоздкости. Буквальный смысл подобных высказываний крайне неопределён. В результате процесса гипернормализации идеологического языка смысл, который передаётся публике, оказывается не суженным, а, напротив, расширенным - такой язык открывается для самых разных, новых, непредсказуемых интерпретаций. Это изменение в структуре идеологических высказываний в позднее советское время стало самым значительным фактором, определившим дальнейшее развитие позднего социализма и незаметно подготовившим его неожиданный обвал.