Днем 1 августа 2024 года в девятиэтажном доме на улице Ленина в Нижнем Тагиле произошёл мощный взрыв. Обрушились три этажа. Под завалами погибли 11 человек — среди них шестеро детей. Следствие быстро сфокусировалось на квартире №1 на первом этаже — жилище Елены Сербиновой. Семья давно переехала в Екатеринбург, квартира была закрыта, газ — отсечён. За несколько недель до ЧП сотрудники «Газпром газораспределение Урал» провели осмотр — нарушений выявлено не было.
Тем не менее, частный судебно-экспертный центр из Кирова, привлечённый следствием, пришёл к выводу: эпицентр взрыва находился именно в квартире Сербиновой, и причиной, «наиболее вероятно», стало скопление природного газа вследствие «бездействия собственника». На основе этого Елене предъявили обвинение по ст. 109 УК РФ — «Причинение смерти по неосторожности» — с перспективой реального лишения свободы и исков на десятки миллионов рублей.
Ключевую роль в выводах следователей сыграли показания двух медработников: якобы Полина Сербинова, находясь под завалами в критическом состоянии, сообщила, что в момент взрыва она была в своей квартире с друзьями. Этот факт, по версии следствия, объяснял, как в закрытом и отключённом от газа помещении могла возникнуть утечка: дети, предположительно, что-то сделали.
Однако адвокат Сербиновой Алексей Гольцев и сама Елена настаивают: показания Полины были даны в состоянии глубокого шока и после введения сильнодействующих обезболивающих. Более того — за три минуты до взрыва дети, включая Полину и её подругу Аню (чья квартира находилась на третьем этаже), записали видеосообщения и выложили их в соцсети. Чтобы переместиться с третьего этажа на первый, открыть запертую дверь (ключей у детей не было), включить газ и спровоцировать взрыв — за 180 секунд — физически почти невозможно.
Само экспертное заключение содержит важную оговорку: «достоверно установить причинно-следственную связь происшествия с незаконными действиями или бездействием собственника невозможно». Тем не менее, именно на этом «наиболее вероятном» сценарии и строится обвинение.
Столкнувшись с нестыковками, Сербинова решила изучить, кто и на каком основании делал эти выводы. Внимание привлекли сертификаты соответствия судебного эксперта у кировских специалистов — особенно их стаж («более года», «три года») и место выдачи документа: некое «объединение» в Санкт-Петербурге.
По наитию — или, скорее, по отчаянию — Елена позвонила туда и спросила: «Можно ли мне тоже стать судебным экспертом?» Ответ ошеломил:
«Конечно. Шесть тысяч рублей за одну специальность».
Сербинова заказала три — как у кировских коллег: «исследование причин пожаров», «исследование причин взрывов», «исследование газового оборудования». Её сосед по дому, Михаил Касьянов — юрист, потерявший в трагедии дочь, — заказал три таких же. В сумме — 27 000 рублей (со скидкой с 36 000). Через несколько дней они получили сертификаты, оформленные по тем же шаблонам, что и у «авторитетных» экспертов. В комплекте — даже «удостоверение о повышении квалификации».
Никаких проверок дипломов, никаких экзаменов, никаких курсов. Экономист и юрист за пару дней стали экспертами по взрывам — формально не нарушая закон. Сертификат соответствия — это не государственная аккредитация, а документ о прохождении добровольной оценки соответствия в рамках национальной системы стандартизации. Он не подтверждает квалификацию, но позволяет эксперту быть включённым в реестр и участвовать в экспертизах — если суд или следствие сочтут его компетентным.
«Это не сертификат — это филькина грамота, — заявил Касьянов. — Там даже не указано, где я учился, сколько часов прошёл. Просто шаблон с моим именем».
Адвокат Гольцев задаёт риторический, но крайне важный вопрос: почему следствие не обратилось в профильные государственные структуры — НИИ МЧС, ВНИИПО, лаборатории МВД или ФСБ, ежегодно исследующие сотни взрывов? Ведь там работают инженеры, физики, химики, специалисты по газовому оборудованию — люди с десятилетиями опыта и доступом к уникальным методикам.
На начальном этапе, по словам защитника, свердловские следователи сами предлагали провести экспертизу силами местного подразделения МВД. Но затем неожиданно выбрали частную фирму из Кирова — без объяснения причин. Ни в СКР, ни в самом центре на запросы СМИ не ответили.
Однако сам факт выбора частного подрядчика — не проблема. Проблема — в отсутствии прозрачности и контроля за качеством экспертиз. Закон не требует, чтобы эксперт имел профильное инженерное или техническое образование. Формально достаточно — пройти оценку соответствия в любой саморегулируемой организации, получить сертификат и быть включённым в реестр. Стаж три года? Достаточно. Образование — экономист? Не препятствие.
Это создаёт пространство для «надомных экспертов» — людей, получающих формальные документы, но не обладающих ни практическими навыками, ни глубокими знаниями в узких областях. Особенно опасно это в делах, где на кону — жизни, репутации и свобода.
Важно подчеркнуть: большинство потерпевших не обвиняют Елену Сербинову.
«Мы все в одной лодке — у всех отняли детей», — говорит Касьянов.
Для родителей главное — установить истинную причину трагедии, чтобы избежать повторения подобного в будущем. Если взрыв произошёл не в квартире Сербиновой, а, например, в подвале или подъезде (что не исключают некоторые инженеры-газовики), значит, виновны могут быть обслуживающие организации — и тогда речь пойдёт не о неосторожности отдельного человека, а о халатности целой системы.
Сербинова и Касьянов не планируют открывать собственное бюро. Их цель — другая: с помощью полученных документов заявить ходатайство о проведении дополнительной независимой экспертизы — уже с их участием как лиц, обладающих теми же формальными правами, что и первоначальные эксперты. Они хотят проверить: были ли учтены все возможные гипотезы? Изучены ли следы на лестничных пролётах, в вентшахтах, в подвале? Проводился ли спектральный анализ остатков газа в разных точках?
Однако следствие отказалось допрашивать Сербинову по новым обстоятельствам, посчитав это попыткой «затянуть расследование». Между тем, по российскому УПК, любое новое доказательство, способное повлиять на выводы, обязано быть проверено.
Спустя год после взрыва, когда дело уже передано в суд, остается лишь надеяться: что судья обратит внимание не на ярлык «обвиняемая», а на нестыковки в доказательной базе. Что истинная причина катастрофы будет установлена — не для того, чтобы найти козла отпущения, а чтобы спасти жизни в будущем. Потому что следующий взрыв может произойти не в квартире экономиста, купившей сертификат за шесть тысяч, а в доме, где живёт ваш ребёнок. И тогда уже никто не спросит, сколько стоял сертификат эксперта — спросят, почему правда была не нужна вовремя.