Измены, обманы и неземная любовь: личная жизнь Осипа Мандельштама и Надежды Хазиной

Поэт Осип Мандельштам и его избранница Надежда Хазина без всякой помпы сыграли свадьбу 9 марта 1922 года Трагическая история их жизни, любви и разлуки не знает, пожалуй, аналогов….

Самое страшное было в том, что вдруг кончилась музыка. Он ее чувствовал всюду, и вдруг ее не стало: ее сменил жуткий звук потрескивающих вшей. От холода ломит кости, губы слиплись: их будто застегнуло на острые крючки сухой потрескавшейся кожи.

Как далеко все: и Надя, и тепло. Уже не хочется ничего, даже сладкого, которое он так любил. Хочется раствориться в морозном облаке и уплыть куда-то. Харон близко — он точно знает адрес: Спецпропускник Северо-Восточного исправительного трудового лагеря НКВД, 6-й километр, «Вторая речка». Поторопись, Харон. Река Жизни отступает. Река Смерти ждет.

...В тот момент, когда мифический перевозчик был уже у берега, заключенных привели в баню на «обработку». Воды не было воды. Одежду велели сдать в жар-камеру, а самим — перебраться в другое помещение, холоднее прежнего. Там от запаха дыма и серы кружилась голова. Так и должно пахнуть в аду... Лодка Харона ткнулась носом в берега «Второй речки»: он причаливал сюда часто. Мир стал крошечным, с кулачок, завертелся перед глазами, пол с невероятной скоростью начал приближаться к лицу. А потом все исчезло — вместе с болью и холодом.

…Оська закрывает глаза и смотрит под веки: там прыгают маленькие золотые искры. Так слушается еще лучше. Мама приучала его к музыке рано, и теперь он по первым нотам узнает Чайковского, Генделя или Баха. Оркестр для него — это хор волшебных существ, ткущих музыку из ничего и наполняющих мир великими смыслами.

Все остальное, включая поэтические строки, это лишь функция музыки. Поэтому Оську так раздражала косноязычная речь отца, Эмилия Вениаминовича Мандельштама, коммерсанта-самоучки, и так бесконечно радовала музыкальность речи мамы, Флоры Осиповны. От нее Осип унаследовал не самое здоровое сердце, чувство языка и болезненную любовь к музыке.

Иосиф родился 15 января 1891 года в Варшаве, но когда ему исполнилось шесть, семья перебралась в Петербург. После окончания знаменитого Тенишевского училища, кузницы «культурных кадров» России того времени, смешливый, дурачливый Оська выкинул неожиданную штуку, подав прошение о приеме вольнослушателем на естественное отделение физико-математического факультета университета. Потом крутанулся еще раз — забрал документы и махнул в Париж, где учился в Сорбонне, «заболел» французской поэзией, завел дружбу с Николаем Гумилевым, слушал лекции в Гейдельбергском университете и выказывал замашки почти что денди.

Потом с деньгами в семье стало хуже, и Оська хоть и был зачислен на романогерманское отделение историко-филологического факультета, по большей части валял дурака и в итоге курса не окончил. Его университетами стали сама жизнь и люди — тот же Гумилев, которого Мандельштам считал единственным по-настоящему понимающим его стихи, Анна Ахматова, к современникам которой он относил себя с гордостью даже тогда, когда ее имя поминать вслух было опасно.

Они втроем — разные, не совпадающие — стали апологетами нового литературного течения — акмеизма, сотканного из идеи нового открытия мира.

В 1913 году Осип за свой счет издал первый сборник — «Камень». А потом грянула революция. Он задохнулся в ней, не смог сформулировать четкого отношения к происходящему, но тонкий его хребет будто подломился от переживаний, и в 1920-х он если и писал, то мало.

Время уже тогда начало перемалывать его — тонкого, ломкого полумальчика, пытавшегося защищаться от эпохи суетливой своей насмешливостью, но испытывающего чудовищную боль от несовершенства мира.

Вспыльчивый, нервозный, он переживал все глубоко внутри и будто не имел кожи, облезая от соприкосновения с действительностью лопнувшими пузырями.

Еще в 1919 году, на Первомай, он был в Киеве. В клуб__ «Х.Л.А.М» он заглянул без особой цели, но как выяснилось — за судьбой. Дерзкую девицу с выразительными глазами, хоть и не красавицу, он заметил сразу. Надежда Хазина к этому моменту уже бросила юрфак и решила посвятить себя искусству.

Симпатия была обоюдной и мгновенной, ей было 20, ему — 28, и они сошлись «легко и бездумно» — как напишет потом Надежда Яковлевна Мандельштам.

Утром следующего дня ими были куплены недорогие обручальные колечки, и время до августа, слившееся в единый медовый месяц, стало периодом самого яркого и сладкого их счастья. Потом Осип уехал, полтора года они строчили друг другу письма и поженились только 9 марта 1922 года.

Не лед и пламень, но какие-то две особые и очень разные стихии, они все же не могли друг без друга. Легко мысленная Наденька мечтала о жизни-празднике и счастье, но Осип вернул ее на землю, поинтересовавшись, кто, собственно, ей сказал, что она непременно должна быть счастливой.

Поразмыслив, Надя не нашла аргументов для спора и принялась безропотно записывать стихи своего Оськи. И тут все было непросто: делая замечания или выражая несогласие с чем-то, она получала выволочки, а когда не делала замечаний и не возражала — получала еще сильнее, поскольку надо было быть полной дурой, чтобы записывать «такую чушь».

С ним было непросто. Но не приспособленная изначально к быту Надя быстро освоила основы хозяйствования: умудрялась добиваться уюта в любых условиях и из ничего пекла пирожки, о вкусе которых ходили легенды. Чуковский, кстати, отмечал, что Мандельштаму была свойственна «безбытность», и это правда: бытовыми обстоятельствами жизни он не был обременен, хотя и умудрялся при этом как-то капризничать. Зато он парил, творил, влюблялся, а Надя ревновала и злилась, а однажды даже собрала вещи, не выдержав романа мужа с Лютиком, Ольгой Ваксель. Перспектива остаться без Нади Мандельштама привела в отчаяние: это было немыслимо. И Надя осталась.

В 1929 году в книге «Четвертая проза» Мандельштам в полной мере обнажил характер, облив презрением литературных конъюнктурщиков. Стоит прочесть ее, как не останется вопросов, отчего он так легко наживал врагов. Он сочился ядом по отношению к тем, кого называл «запроданными рябому черту на три поколения вперед». Они ответно ненавидели его — худосочного интеллигентишку с капризным изломом губ, и не прощали ему ни таланта, ни принципиальности, ни высокого мнения о себе.

Но время было жестким, и тонкокожего Мандельштама рано начали преследовать страхи смерти и ареста. Они худо-бедно сводили концы с концами, живя его переводами и Наденькиной редактурой, а в 1933-м так вообще получили «двушку».

Навестивший их Борис Пастернак пошутил: «Теперь вот и квартира есть — можно писать стихи», очевидно намекая на долгий творческий кризис поэта. Мандельштам взбесился: играя скулами, проклял квартиру и заявил, что она должна была достаться предателям-изобразителям. Человек бескрайней внутренней свободы, он испугался, что от него потребуют некой платы за «благоденствие»…

А черный зверь был все ближе и уже касался мордой тонких пальцев. Это они писали провидческое стихотворение: «Мне на плечи кидается век-волкодав…» Но судьбу поэта предрешило сатирическое стихотворение о Сталине: «Мы живем, под собою не чуя страны…» Он все понимал, но не мог не написать его! Пастернак предупреждал: это акт самоубийства. Но как иначе? Река Жизни течет. Но река Смерти потребует ответа...

Из тридцати человек, которым Мандельштам успел прочесть эти стихи, нашелся один — «сознательный», донесший куда следует. В ночь с 13 на 14 мая 1934 года в квартире поэта прошел обыск. 17-го последовал арест. На три года местом его полужизни станет Чердынь. Там Мандельштам, мучаясь прогрессирующим душевным расстройством, попытался свести счеты с жизнью, выбросившись из окна. Его друг Николай Бухарин писал Сталину: «Поэты всегда правы; история на их стороне». Так губительная Чердынь сменилась Воронежем...

Исторически, кстати, эта ссылка Мандельштама рассматривалась как месть «отца народов» задиристому поэту за жесткую сатиру. Но в те времена и за меньшие «грехи» можно было схлопотать куда более суровый приговор. Один из лучших знатоков творчества поэта, Павел Нерлер, председатель Мандельштамовского общества, в одном из интервью не исключил, что вождю стихотворение на деле... польстило! Он ведь мечтал быть таким, каким его описывал Мандельштам! Не этим ли объяснима мягкость приговора?

В Воронеже Осип Мандельштам пишет цикл стихов, при его жизни так и не увидевших света. Ни перспектив, ни будущего, ничего нет, век-зверь наступает на пятки, больно дышать. Только Надя рядом. Но стихи спасали — горькие, острые, рвущиеся наружу из его тонкой груди и изнывающие от отсутствия слушателей. В столе-гробу они задыхались, дошло до того, что Мандельштам читал их приставленному к нему следователю! А поди еще заставь слушать, ведь даже самое нейтральное из написанного Мандельштамом воспринималось как вызов! …Осип и Надя вернулись в Москву не сразу, год провели в окрестностях города, и выживать им помогали друзья — Виктор Шкловский, Валентин Катаев, Илья Эренбург, Борис Пастернак. Осип сильно сдал, дышал как через силу, «ловил воздух губами» — по выражению Ахматовой.

А еще он чувствовал приближение Зверя. И не прошло и года, как в ночь на 2 мая, в годовщину их встречи с Надеждой, за ним снова пришли. На этот раз вершители его судьбы известны: это секретарь Союза писателей Владимир Ставский, обратившийся к Ежову с просьбой «решить вопрос о Мандельштаме», и поставленный в непростое положение поэт Павленко, рецензент воронежских стихов Мандельштама, и не сильно разнесший их, но и не рекомендовавший к печати...

Вторая ссылка. Пять лет трудовых лагерей! Но лодка Харона причалила к берегу спустя всего 11 недель. Поэта не нужно было убивать, достаточно было отправки его в лагеря, не приспособленного к тяготам, состарившегося в свои 47 лет.

...Осип и Надежда написали друг другу последние, пронзительные и яркие письма практически одновременно. Она, живая, будет ждать встречи с ним 43 года...

ПРЯМАЯ РЕЧЬ

Юрий Козлов, писатель:

— Отбывшие после революции в эмиграцию Зинаида Гиппиус, Владислав Ходасевич, Константин Бальмонт и другие навсегда остались в своем творчестве поэтами Серебряного века. По большому счету, они не вышли из круга тем ушедшего времени, разве что расширили его горечью обиды и ностальгией.

Оставшиеся на родине Мандельштам, Ахматова, Пастернак были насильно приобщены к «железному веку» новой России. Несмотря на разность жизненных обстоятельств, они, независимо от своей воли, остались с народом там, где, как писала Ахматова, «народ, к несчастью, был». «Серебро» их поэзии сначала беспримерно закалилось, а потом переплавилось в вечность.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Надежда Мандельштам после гибели мужа часто переезжала, гонимая предчувствием ареста. Ташкент, Калинин, Ульяновск, Чита, Чебоксары, Таруса — где она только не жила, а вернулась в Москву лишь в самом конце 1965-го… Архив мужа она выучила наизусть, а ее однушка на Большой Черемушкинской улице много лет была своего рода «культурным центром». Так и не научившаяся быть неискренней, она старела, но внутренне оставалась девчонкой-балагуром. После публикации воспоминаний (их издали в Америке в 1970-м) она обрела славу. Никто и никогда не слышал, чтобы она жаловалась на тяжелую судьбу. Но оставшиеся на ночевку гости не могли забыть, как страшно Надежда Яковлевна Мандельштам кричала во сне, так и не избавившись от страха ареста. Ее не стало 29 декабря 1980 года.

По поводу смерти Мандельштама существует масса версий, но документальное подтверждение есть лишь у одной: это акт о смерти, подписанный врачом Кресановым и дежурным медфельдшером: «Причина смерти: паралич сердца, артериальный склероз.

Труп дактилоскопирован 27.12.1938». То есть 25 декабря 1938 года ослабевший вконец Осип Мандельштам не смог пойти на расчистку снега. Отказ от работ был равносилен самоубийству, но он был так плох, что через день оказался в лагерной больнице, где еще через сутки умер. Но в эпоху гласности, когда о Мандельштаме заговорили, один из бывших узников, Юрий Моисеенко, сообщил, что был свидетелем его смерти. В лагере бушевал тиф, их отправили в баню, где Мандельштам и еще один узник умерли, причем на их тела тут же были надеты бирки с данными. Захоронения пришлось ждать до весны... Место погребения (общую могилу) нашел лишь полвека спустя искусствовед Валерий Марков.

Читайте также: Неопубликованное стихотворение Набокова обнаружили в США