«Общее впечатление было, что я скорее в СИЗО, чем в психиатрической больнице». Прокуратура больше года добивается принудительного лечения для кубанца из-за жалоб на силовиков

В Щербиновском районном суде по второму кругу решается вопрос о применении принудительных мер лечения к 29-летнему жителю станицы Старощербиновской. Экспертиза признала Максима Соколова невменяемым после того, как он в своем заявлении назвал одного из следователей СК педофилом. На мужчину возбудили дело о клевете, а затем и об оскорблении сотрудника полиции. Свободные Медиа поговорили с Максимом Соколовым о его 26 днях, проведенных в психбольнице и результатах экспертизы, а также сами ознакомились с выводами кубанских психиатров. — Почему в экспертизе не указано, как один подозреваемый в убийстве выламывал мне руки? Почему не указано, как другой «зэк» угрожал выбить глаз и пытался это сделать, а потом говорил, что уже сидит и ему все равно, где сидеть? Почему это не отражено?, — возмущается Максим Соколов заключением кубанских психиатров. 10 августа 2018 мужчину отправили в краснодарскую краевую психбольницу на экспертизу, где он провел 26 дней. В итоге врачи признали кубанца опасным для себя и окружающих, из-за чего ему грозит принудительное лечение. Кроме того, к Соколову приставили социального работника. По словам мужчины, именно по инициативе госслужащего на первом рассмотрении суд выгнал с заседания Соколова и его адвоката. После инцидента социального работника заменили. — Просто живешь два года и думаешь: закроют или нет, — говорит кубанец. — Почему так получилось, точно неизвестно. Версий хоть тысячу, но абсурд можно объяснить только абсурдом. Ни клевета, ни оскорбление не предполагают лишение или ограничение свободы. Соколова обвиняют в клевете на следователя СК Юрия Овечко и оскорблении подполковника полиции Сергея Скворцова. По первому эпизоду в вину кубанцу ставят обращение в правоохранительные органы. Мужчина заподозрил Овечко в педофилии, когда тот, по мнению Соколова, стал покрывать администратора сообщества во ВКонтакте, который опубликовал порнографический контент с детьми. В том же месяце Соколов вызвал полицию. Он рассказал, что к нему домой без надобности пришли инженеры «Ростелекома». Работники отказывались составлять акт, требовали пароли от техники, а после вызова полиции убежали. Когда об этом из уст Соколова услышал подполковник полиции Скворцов, то по словам молодого человека, стал кричать, что отправит его «в сумасшедший дом». Соколов быстро вышел из машины и пошел домой. Потом узнал, что назвал подполковника «ублюдком». Подробнее об уголовном деле: Суд отправил на принудительное лечение кубанца, которого вместе с адвокатом выгнали с заседания «Кругом решетки как в СИЗО, только без конвоя» — Я поехалпосле устных угроз Сергея Ильченко, заместителя руководителя Ейского межрайонного следственного отдела, — вспоминает кубанец. — Обещал выломать калитку и двери моего дома. Потом он от своих слов отказался. По словам Соколова, 10 августа за ним приехал бывший сотрудник МВД по фамилии Мельник — мужчина занимался частным извозом. Кубанец рассказывает, что сопровождал их сотрудник патрульно-постовой службы Юрий Мазуров, правда без удостоверения — не успел получить новое, так как недавно перевелся из конвойной службы. «Оба мои соседи», — добавляет мужчина. Мазуров плохо понимал, куда доставлял подозреваемого. «Будешь сидеть как Солженицын, — вспоминает Соколов слова полицейского. — Когда Мазуров увидел изнутри, куда меня привез, то закрыл лицо руками и начал говорить, что «так и знал, не хотел в этом участвовать». Фото: ruspekh.ru — Забрали все мои вещи, одежду и повели в «тройку». Я сразу удивился — кругом решетки как в СИЗО, только без конвоя, — рассказывает кубанец о том, как его привели в третье отделение специализированной клинической психиатрической больницы №1. Соколов рассказывает, что зашел в отделение примерно в обеденное время и увидел, что все пациенты лежали. Мужчине показалось, что им вкололи что-то психотропное, но позже он выяснил, что в это время действовал «тихий час» — разговаривать было запрещено. «Мне выделили кровать в коридоре, который назывался «наблюдательной палатой», — напротив туалета, куда ночью ходили все 37 человек — столько вместе со мной на экспертизе было «зэков», — вспоминает кубанец. — Первую ночь очень плохо спал. Вонь, храп. Потом стал общаться. Мне хотелось понять, кто, как и почему туда попал, — говорит Соколов. — Раньше я считал, что «зэки» и тем более «психи» опасные асоциальные люди. Когда я сравнил общение с ними и с сотрудниками прокуратуры, полиции и остальных ведомств, то в отличии от последних, у «зэков» и «психбольных» есть честь. Мое дело они прокомментировали так: «Твои потерпевшие опущенные по жизни. А статьи авторитетные. Хорошо будешь сидеть». — Фразы, к счастью уже забылись, — вспоминает Соколов используемый в отделении лексикон. — Это в первый месяц после возвращения было: «Хата, шконка, кипишь, шмон, смотряга и т.д.». Общее впечатление было, что я скорее в СИЗО, чем в психиатрической больнице. Конфликты в психбольнице и «театр безопасности» — Все, что написано о нарушениях прав человека, там было, — рассказывает о проведенном времени в психбольнице Максим Соколов. — Я подавал жалобу главному врачу на условия содержания. Ко мне приходила старшая медсестра и зачем-то угрожала мужем, который якобы работает в правоохранительных органах. Говорила, что еще никто здесь не писал жалоб главному врачу, а тем более на больницу. По словам мужчины, третье отделение находилось в здании с несколькими этажами — его доставили в помещение с решетками на окнах, которое располагалось на первом этаже — там содержали мужчин под подпиской о не выезде, которым нужно было провести экспертизу на вменяемость. Женщин там тоже оформляли, но затем уводили в другое место. Кроме того, в отделении были пациенты, которые уже лежали в психбольницах и совершили преступление. Как вспоминает Соколов, отделение состоит из большого и малого коридоров, многоместной палаты, палаты на две кровати и еще нескольких палат в самом конце, вне зоны видеокамер: «На практике большой коридор был заставлен кроватями. Малый тоже. В большом находились люди в не очень хорошей физической форме (на сильнодействующих препаратах, старики)» . — В целом, отношение там как к бесправной биомассе, — говорит Соколов. — Санитары и медперсонал были очень разными. Кто-то открыто говорил, что меня отправят на «принудку» из-за статей. Кто-то придирался: то кровать не ровно заправил, то еще что-нибудь. Медсестры не считали нас за людей, боялись и рассказывали, что их дома ждут дети. Мужчина рассказывает, что за его 26 суток нахождения в больнице никто не пытался напасть на персонал, угроз тоже никто не высказывал. Однако сам Соколов столкнулся с насилием и угрозами: «Руки мне выкручивал больной человек, который получал лекарства. После травмы головы у него были титановые пластины. Поэтому меня перевели подальше, где было спокойней и туалет не вонял». — Глаз угрожал выбить парень крепкого телосложения, на вид ему было около 30 лет, — рассказывает про второй случай кубанец. — Я не видел, чтобы у него были какие-то психические проблемы. Видимо какая-то личная неприязнь. Санитары старались быть в стороне и не вмешиваться. При зарплате в 20 тысяч я их понимаю. Вместо этого, по словам Соколова, санитары использовали неблагополучных людей для выполнения черной работы. Умственно отсталые, «зэки», пациенты без родственников и «передачек» носили ведра с едой в отделение, мыли полы, туалеты, стирали белье в тазиках. Мыли стариков, если они ходили под себя. За такую работу они получали чашку чая, печенье или сигареты. — Из смешных «дурдомовских» историй был «пожар», — рассказывает Соколов. — Часа в четыре утра сработала пожарная сигнализация. Меня поднимают соседи по палате, типа эвакуироваться надо. Я ответил, что хочу спать и заснул дальше. Перед подъемом поднимают снова: «Слышишь, как ты понял, что пожара не было?» — Дыма нет, огня нет, медперсонала нет, значит и пожара нет. На окнах решетки. Значит надо спать. — Ты это понял за две секунды что-ли? — Да. О чисто формальном подходе к безопасности Соколов рассказывает и другие истории. Например, по его словам, пациентам нельзя было смотреть в окна, хотя там и были решетки. Также в отделении не было зеркал, но при этом всем их выдавали в «бритвенные» дни и сразу с бритвами. «Смех в том, что в отделении запрещены даже ручки с карандашами. Бриться нужно было сидя на корточках, так как раковина с краном находились очень низко», — вспоминает мужчина. Соколов утверждает, что медперсонал знал о его адекватности: «Чем дальшеи провел комиссию, — вспоминает Максим Соколов. — Другой эксперт ушла в отпуск перед комиссией, поэтому участия в ней не принимала. Эксперт Дарья Геннадьевна (в экспертизе с таким именем указана Дарья Лень — СМ) наблюдала меня неделю с учетом выходных. Четвертого эксперта я видел первый и последний раз только на комиссии. Остальных двух врачей, про которых говорит Соколов, зовут Людмила Агамирзян и Екатерина Тарасова. В экспертизе указано, что у Тарасовой стаж работы по специальности «до трех лет». Мужчина рассказывает, что в отделении постоянно находились 37 человек, которые проводили там до 30 суток и постоянно менялись. «Как можно их всех пронаблюдать, если их по фамилиям не успевают запомнить? — задает вопрос Соколов и сразу же на него отвечает. — Правильный ответ — никак». — В процессе обследования неоднократно заявлял «…лучше бы я умер, чем такое терпеть… и в России надо ввести смертную казнь, чтобы скорее от меня избавиться…», — пишут врачи в экспертизе. Это одна из ряда фраз, которую Соколов отрицает. — Ни о каком суициде я не думал и не высказывался. Посмотрите на дату экспертизы (4 сентября 2018 — СМ) и на сегодняшнюю. Если с моим психическим здоровьем все так плохо, как тамнаписано, плюс два года постоянного стресса, то почему я еще не «суициднулся» и попыток таких не делал?, — возмущается Максим Соколов. — Еще момент, который касается этого экспертного заключения. Ну, вот так получилось, что я, например, не знаю, кто мой отец. И экспертное заключение начинается фразой о том, что сведений об отце нет, но в медицинских документах написано, что мой отец страдал шизофренией. Можно ли доверять такому заключению, не совсем понятно, — рассуждает Соколов. Не доверяет заключению экспертов и доктор медицинских наук с 40-летним стажем, заведующий кафедрой медицинской и общей психологии Казанского государственного медицинского университета Владимир Менделевич. Адвокаты правозащитной группы «Агора» обратились к психиатру, чтобы он провел экспертизу экспертизы. — Можно предполагать, что Максим Соколов (судя по описаниям, сделанным экспертами-психиатрами) является нонконформистом, и многие его так называемые «неадекватные поступки» отражают его характерологические и поведенческие особенности (возможно патологические), но не психическое расстройство, — заключает доктор и добавляет, что для убедительного ответа врачам нужно было провести дифференциальную диагностику, чего они не сделали. Тем более, считает врач, на основании этой экспертизы нельзя помещать Соколова на принудительное лечение. Также психиатр Менделевич замечает, что во многих ситуациях эксперты не обосновывают свои выводы, а порой и сами себе противоречат. Например, психолог Людмила Агамирзян сначала пишет, что Соколов эмоционально неустойчив и нестабилен, а в конце экспертизы, что во время инцидента с оскорблением полицейского пациент не находился в каком-либо помутнении рассудка. — На вид пожилая женщина, — вспоминает психолога Соколов. — Задала мне несколько вопросов в духе «ранимый ли я человек?», «люблю ли животных?» и всё такое. Ну я ответил: «Да — ранимый, да — люблю. Это же не делает меня психом?». Она стала плакать. Я ей сказал, что она тоже ранимый человек. Говорит: «Не буду отрицать. Вы думаете, только с вами поступили несправедливо?». Потом она часто ходила по отделению и плакала. Отказ суда провести новую экспертизу и финал разбирательства Под конец своего «срока» в психбольнице Максим Соколов стал плохо себя чувствовать себя — у него упало давление. Мужчина связывает это с тем, что за все время в больнице не мог побыть в тишине. Также, по его словам, в отделении не было сидений с опорой для спины: «За 26 суток это дает о себе знать. Наступило истощение. Когда я вернулся домой, месяц спал по 12 часов». Кубанец рассказывает, что за время разбирательства потерпевший подполковник МВД Сергей Скворцов успел выйти на пенсию, а затем устроиться в администрацию Ейского района — об этом мужчина узнал в суде. Потерпевший от клеветы следователь СК Юрий Овечко остался работать там же — в Ейском межрайонном следственном отделе. «Но в Щербиновский район его не пускают после этой истории», — говорит Максим Соколов. Щербиновский районный суд уже возвращал дело Максима Соколова в суд первой инстанции на новое рассмотрение, однако результат не изменился — отправить на принудительное лечение. Соколов и адвокаты «Агоры» снова подали апелляцию. Судья Владимир Отрошко взял самоотвод, так как он же и отправил мужчину в психбольницу на экспертизу. Сейчас дело рассматривает судья Ольга Бондаренко. На этот раз защите удалось добиться приобщения к делу экспертизы доктора Менделевича, однако суд по-прежнему отказывается исключать экспертизу кубанских психиатров. Также судья Бонаренко отказала в проведении новой экспертизы в Москве, в «Центре социальной и судебной психиатрии Сербского». — Знают, что если провести повторную экспертизу, краевые «эксперты» влетают на уголовку автоматически, — предполагает Максим Соколов. Кубанец считает, что силовики не могут доказать его вину в клевете и оскорблении, поэтому все обвинение сводится к тому, чтобы отправить его на принудительное лечение. Процесс по делу Максима Соколова подходит к концу. Следующее заседание пройдет 9 декабря в Щербиновском районном суде.