Как скрывали взрыв при строительстве атомной подводной лодки в Нижнем Новгороде в 1970 году

18 января 1970 года на заводе «Красное Сормово» в Нижнем Новгороде (тогда это был закрытый для иностранцев город Горький) произошла серьёзная авария. При строительстве атомной подводной лодки К-320 в ходе испытаний произошёл взрыв реактора субмарины и радиоактивный выброс. Монтажный цех и территория завода оказались серьёзно загрязнены. Трагедию сразу засекретили, и до развала СССР о ней не было широко известно. О том, что произошло в Горьком более полувека назад, в рамках проекта RT «Незабытые истории» рассказывает Виталий Войтенко. Он был одним из ликвидаторов аварии, а сейчас возглавляет общественную организацию «Январь 1970», которая борется за то, чтобы заслуги работников завода, участвовавших в устранении последствий ЧП, были признаны на федеральном уровне.

«Чернобыль в миниатюре»

— Виталий Александрович, как произошёл взрыв?

— Во время строительства атомной подводной лодки К-320 проводились гидравлические испытания первого контура ядерной силовой установки в монтажном цехе СКМ. На контур надо было подать рабочее давление и проверить все узлы, стыки и так далее. Это штатная процедура. Но неожиданно начался неуправляемый процесс, когда в течение 10—15 секунд внезапно заработавший реактор лодки вышел на максимальную мощность.

— Что послужило причиной?

— Две заглушки первого контура, которые защищают реактор от пыли, не дают жидкости просачиваться наружу, оказались пластмассовыми, а не металлическими. Когда стало повышаться давление, они соскочили, давление воды в контуре резко упало. Из-за этого графитовые стержни вышли из активной зоны реактора — и он очень быстро разогнался до максимальной мощности, превратив часть жидкости в контуре в радиоактивный пар.

Радиоактивный пар рванул через образовавшуюся дыру в атмосферу. К счастью, ветра не было, стоял мороз в районе -40 °C. Поэтому все эти частицы осели на территории завода.

— Всё это напоминает то, что позже случилось на Чернобыльской АЭС: ночные испытания, потеря контроля над реактором и тепловой взрыв.

— Да, там тоже был тепловой взрыв реактора, но другого характера и совсем других масштабов. У нас на подводной лодке стоял реактор мощностью 3 МВт. Он мог обеспечить электричеством один район. А на Чернобыльской АЭС реактор в сотни раз мощнее. Плюс там радиация выходила в атмосферу достаточно долго, а у нас всё быстро загасили, забросав порошком бора.

— Известно, каким оказался масштаб загрязнения?

— Основная часть радиоактивных веществ осталась в реакторе, суммарный выброс был порядка 75 тыс. кюри. В Чернобыле было в тысячи раз больше.

— Кто проводил эти испытания и что с ними стало?

— В момент взрыва в эпицентре работали шесть человек. Они получили большие дозы, их сразу доставили в Москву в ту самую больницу, куда спустя 16 лет привезли первых чернобыльцев. В итоге в первые дни после взрыва погибли трое, весной умер ещё один.

— Как вы узнали о случившемся?

— Когда мы в понедельник (19 января. — RT) утром, как обычно, пришли на завод, нас в цеха не пустили и сказали идти домой на пару дней. Потом уже мы узнали, что эти два-три дня заводу были нужны для того, чтобы срочно поменять пропуска. Цех СКМ был полностью закрыт.

— А военные занимались оценкой ситуации?

— Из ближайшей воинской части приезжал Валентин Днепровский со своими людьми, их было человек 20. Их отправили, чтобы понять, что произошло, каков размах ЧП. Они были экипированы в обычные костюмы химзащиты, которые, конечно, по большому счёту ни от чего их не защищали. Из той группы к началу 1990-х годов все уже умерли, только сам Днепровский скончался в декабре 2017 года. Он мне многое рассказывал, мы с ним хорошо общались.

— Правда ли, что у Днепровского и его подчинённых, когда они сразу после взрыва реактора прибыли на завод, зашкаливали стрелки дозиметров?

— Да. У меня есть документы, согласно которым несколько человек из его группы это подтверждают. Когда они зашли на лодку, взятые ими приборы уже не годились — шкала была слишком маленькая. Они послали в часть за другими дозиметрами, более мощными. Но когда спустились в реакторный отсек, то там стрелки тоже стали зашкаливать.

— Какой силы было излучение в районе реактора?

— Точно не могу сказать, надо поднимать архив Днепровского.

Подарок для Ильича

— Как я понимаю, ликвидировать последствия аварии пришлось не военным, а в основном именно простым рабочим и инженерам? И прежний план по сдаче лодки флоту никто пересматривать не стал?

— Да, 1970-й был годом столетия Ленина. И тогда был принят встречный план нашего завода — сдать стране не одну подводную лодку, а две. Поэтому в пролёте цеха на стапелях рядом стояли две субмарины, разница в строительстве которых была примерно полгода. Мы в основном отмывали не аварийную, а соседнюю лодку К-308, которую надо было сдавать раньше.

В итоге К-308 уже в апреле спустили на воду, а осенью она ушла на сдачу. Что касается К-320, то её достроили в 1971 году, и она потом много лет прослужила в ВМФ, с радиацией там всё было в норме.

— А как же разрушенный реактор?

— Он был заменён. Было много хлопот с тем, чтобы уберечь людей, которые его извлекали, чтобы они не нахватались больших доз. Больше всех, конечно, досталось сварщикам. Все они работали примерно от пяти до 15 минут — дольше нельзя было. Потом они тут же менялись и их проверяли врачи, дозиметристы, отслеживали те дозы, которые они получали.

— Правда ли, что, как только рабочие завода узнали о ЧП, многие из них уволились? По разным данным, таких были сотни и даже тысячи. Это так?

— Да, три с лишним тысячи человек после аварии на лодке уволились только из того цеха.

— А сколько всего работало на «Красном Сормове»?

— Всего около 40 тыс. После аварии из других цехов тоже уходили люди, потому что многие стали ощущать головокружение и другие проявления, свидетельствующие о радиации. Со всех, кто знал и участвовал в ликвидации аварии, взяли подписку о неразглашении на 25 лет.

«Документы изымались, а потом сжигались»

— Это правда, что все документы об аварии на заводе вскоре были уничтожены?

— Да, в 1971 году в бригаду, где служил Днепровский, пришло распоряжение об уничтожении всех связанных с аварией документов. Они в основном там и хранились. И их уничтожили. У меня есть объяснительная записка капитана 1-го ранга, который руководил этим процессом. Документы изымались и в бригаде, и в военпредстве, и на заводе, а потом сжигались.

— То есть официальных документов не осталось?

— Это интересный вопрос. В архиве ВМФ в Гатчине всё-таки сохранились документы, где был реестр военных, участвовавших в ликвидации. Из-за того что гражданских, то есть нас, там нет, нам потом было очень сложно доказывать, что мы вообще принимали в этом участие.

— То есть даже военные не имели никаких льгот, пока не сняли гриф секретности?

— Да. Кстати, даже рассекреченные документы об аварии из архива ВМФ я очень долго не мог получить на руки. Это удалось сделать только в 2015 году через депутата Госдумы Марата Сафина.

— Нашего известного теннисиста?

— Да, он тогда был в парламенте и очень помог нам, я ему благодарен за это. На мои запросы по предоставлению документов о взрыве на заводе этот архив постоянно отвечал отказом, а ему сразу ответили как надо и дали копию этого документа. Ещё в 1992 году эту аварию внесли в реестр катастроф и аварий радиационного характера на надводных и подводных кораблях ВМФ. Во флотских документах чёрным по белому было написано, что 18 января 1970 года имело место радиационное загрязнение в связи с тем, что реактор вышел на проектную мощность.

Швабра, перчатки и шланг против радиации

— Сколько всего человек принимало участие в ликвидации последствий аварии?

— Точно неизвестно. Когда в 1995 году начали людей регистрировать и создавать общественную организацию, то оказалось — около тысячи, но к тому времени многие уже умерли, а многие и не знали, что идёт составление списков и объединение ликвидаторов, фактически же там было более полутора тысяч человек. Но при этом никто не считал людей, которые жили рядом с заводом, которых серьёзно задела радиация и которые ничего не знали о происходящем.

— Как отмывали лодки?

— Вручную: швабра, шланг, тряпки, перчатки — вот такими примитивными средствами и работали, счищали эту радиоактивную пыль. Всю эту ветошь собирали и потом, весной, сожгли на острове неподалёку. А вся вода шла прямиком в Волгу.

— При этом жителей города об опасности загрязнения реки предупреждать не стали?

— При этом на Западе о случившемся на «Красном Сормове», как я понимаю, узнали буквально на следующий день...

— Да, по радио о нашей аварии там сообщили. Нас всех держали в ежовых рукавицах, пикнуть нельзя было нигде, а за границей все эти наши «секреты» очень быстро узнавали, и информации там было куда больше, чем у нас. Я не знаю, почему так происходило.

— Правда ли, что в процессе очистки лодок рабочим (по совету учёных) предоставлялся спирт в неограниченных количествах? Якобы это давало какую-то защиту от радиации.

— Да, он лился рекой безо всяких ограничений и учёта.

Поэтому с ним тоже часто происходили разные инциденты. Люди сильно напивались, безобразничали, было воровство, было много смертей из-за спирта, особенно в ночные смены. Спустя какое-то время даже пошли разговоры о введении какой-то внутризаводской милиции, чтобы следить за порядком. При этом жизнь показала, что спирт, конечно, никак от радиации не защищает.

— А как вообще была организована уборка? Загрязнение, наверное, было неоднородным.

— Ходила дозиметрическая служба и говорила, что вот этот участок, допустим, надо очистить. Собирали партию и туда отправляли, чтобы отмывать. Потом следующий участок, но те, кто уже мыл, не шли, им давали отдых как минимум 15—20 дней. То есть из полутора тысяч задействованных рабочих одномоментно работали человек 200. За такую смену платили дополнительно по 50 рублей.

Помню, ещё кормили отлично. Если обычно мы в столовой тратили на обед 40—50 копеек, это был вполне нормальный «комплекс» с первым, вторым и третьим, то, когда очищали лодки, кормили ещё лучше, уже на рубль и 40 копеек — большая тарелка борща, стакан сметаны, мясо хорошее, салаты и так далее.

«Ельцин посчитал, что в бюджете денег не хватит»

— Расскажите, как эта тотальная секретность и многолетнее молчание переросли в общественное движение и публичные попытки добиться признания своих заслуг.

— Последний из той шестёрки, кто проводил испытания, Валерий Сердюков, умер в 1994 году. С его похорон и началось всё наше движение. Они послужили своеобразным толчком, после которого мы начали объединяться и через какое-то время дошли до губернатора области — тогда это был Борис Немцов.

Его эта тема очень увлекла, и когда он узнал детальнее об этом, то распорядился создать комиссию, которая работала несколько лет, утверждала все списки, и по итогам работы этой комиссии нам были выданы удостоверения ликвидатора регионального масштаба, которые давали небольшую прибавку к пенсии.

— Но если была комиссия, вас признали на уровне региона, то почему не удалось добиться статуса ветерана подразделения особого риска, как у военных?

— Насколько я знаю, Ельцин посчитал, что в бюджете денег на это не хватит. В последующие годы признавать нас не хотели, как я понимаю, тоже якобы из-за отсутствия средств. На это нередко ссылались в отписках, которые мы получали.

— Ещё куда-то обращались?

— За эти годы мы обращались и в заксобрание, и к губернатору, и к полпреду президента, причём они же меняются периодически, и мы ко всем обращались, но все нам присылают отписки, перечисляя те региональные льготы, которые нам уже дают.

Да, они есть, но работают кое-как. Вроде положены бесплатные путёвки в санаторий, но по факту сейчас отправляют в общую очередь на их получение. Последнее заксобрание в 2017 году решило сделать 18 января региональным Днём памяти ликвидаторов. К этому дню каждому ликвидатору единоразово выплачивают 2 тыс. рублей. Есть ещё небольшие транспортные льготы.

— Что вам даст федеральный статус?

— Коснулась ли радиация лично вас?

— Конечно. Хорошо, что мы с женой к моменту аварии успели родить детей, потому что у многих ликвидаторов они потом рождались с отклонениями. Начиналось всё, как обычно, с ног. Уже в тот год они начали сильно неметь. До рвоты у меня лично не доходило, но у ребят это было. Были ещё головокружения, со зрением проблемы, которые с годами усугубились. Многие слепли. Я на одном глазу успел сделать операцию, а на другом нет, но надо. С зубами проблемы были и есть. В 40 лет — это был 1977 год — мне удалили сразу семь зубов. Сейчас вообще только три осталось.

— Сколько человек сейчас состоит в вашем объединении?

— На 1 июля 2021 года в нашей организации было 186 человек. Я хотел бы отметить, что в своих обращениях никогда не ставлю вопрос, что у нас две организации, и пишу так, как будто бы они едины. Если мы добьёмся каких-то льгот, то их будут достойны все ликвидаторы, невзирая на их взгляды.