The Guardian (Великобритания): Европа (да, включая Великобританию) все еще может быть сверхдержавой

Как однажды заметил один европейский лидер, Европа должна быть сверхдержавой, а не сверхгосударством. Когда мы сталкиваемся с все более могущественным и авторитарным Китаем, глобальным потеплением, проблемами, связанными с развитием искусственного интеллекта, не говоря уже об агрессивно настроенной России, хаотичном Ближнем Востоке и Соединенных Штатах Трампа, этот аргумент звучит актуально как никогда. В мире гигантов нужно и самому быть гигантом. Если мы, европейцы, не будем держаться вместе, с нами расправятся поодиночке. Большинство европейцев согласно с этим простым утверждением. В самом деле это одна из значительных задач, которые они хотят, чтобы Европейский союз выполнил. Но готова ли к этому сама Европа? Ответ на этот вопрос не может быть просто утвердительным или отрицательным. Он зависит от масштаба могущества, о котором идет речь. В торговых переговорах ЕС, представляющий в лице одного переговорщика крупнейший и богатейший многонациональный единый рынок в мире, уже является сверхдержавой. Он заключил торговые соглашения с крупнейшими экономиками, например, с Канадой и Японией, о которых Великобритания после Брексита может только мечтать. ЕС является также сверхдержавой в малопривлекательной, но жизненно важной сфере регулирования. Достаточно спросить в Фейсбуке или в Гугле. На самом деле, Брюссель задает стандарты приватности для глобального интернета (хотя это не касается преимущественно отдельно существующего теперь китайского сегмента). В новой интересной книге о ЕС как сверхдержаве в области регулирования «Эффект Брюсселя» (The Brussels Effect) Ану Брэдфорд (Anu Bradford) есть вызывающий ностальгию подзаголовок: «Как Европейский союз правит миром» (How the European Union rules the world). Ну, издатели — на то и издатели, но где-то там есть доля правды. ЕС не является сверхдержавой в области климатического кризиса, но он обладает почти последовательной стратегией по достижению европейского «Зеленого соглашения», ключевой политики «геополитической» комиссии, как назвала ее председатель Европейской комиссии Урсула фон дер Ляйен (Ursula von der Leyen). Доля пустой болтовни во внешних связях Европейского союза до сих пор остается на тревожно высоком уровне: «Почему они так много говорят?», — шепнул индийский чиновник одному моему другу, когда высокопоставленные представители каждого института ЕС получили право высказаться во время визита в Индию, — но предпринимается и ряд активных действий. В ЕС можно отметить значительную степень последовательности в отношении многих меньших государств и более бедных регионов мира. Европа является крупнейшим поставщиком помощи в области официального развития. В течение четырех десятилетий с 1970-х до 2000-х наиболее мощной внешней политикой ЕС было расширение. Целые общества в Южной, Центральной и Восточной Европе преображались, когда страны готовились присоединиться к этой небывалой антиимперской империи. Но сейчас сформировалась такая усталость от расширения, что даже переговоры о вступлении в ЕС крохотной Северной Македонией едва не накрылись медным тазом из-за президента Франции Эммануэля Макрона (Emmanuel Macron). Никто не говорит серьезно о перспективе членства Турции, как это было в начале 2000-х, да и с Украиной дела обстоят не намного лучше. Менее всего Европа впечатляет, когда речь идет об отношениях с великими державами. На встрече Европейского совета по внешним связям несколько лет назад мы начинали с того, что российские, китайские и американские спикеры представляли нам свои точки зрения на Европу. Это были три очень негативных позиции. Поводы для критики в отношении Европы (порой граничившей с презрением) у этих трех сторон были удивительно схожие. С точки зрения Пекина, Москвы и Вашингтона, Европа тоже часто представляется слабой, расколотой и лицемерной. Как Европе справиться с этим, не возвращаясь при этом к заклятию расширения? Один вариант предлагает европейский федералист Ги Верхофстадт (Guy Verhofstadt), которого прочат в председатели новой Конференции по будущему Европы. Во время нашей недавней беседы с ним в Брюсселе он сказал, что его посыл можно свести к простой формуле: отказ от единогласия. Поэтому он предлагает институциональные меры, направленные на то, чтобы в ЕС больше решений принималось путем мажоритарного голосования. Одним словом, чтобы стать сверхдержавой, Европа должна сначала быть сверхгосударством. В этом предложении есть три минуса, первый из которых уже фатален: среди правительств и народов Европы нет большинства. Подобные далеко идущие институциональные перемены также не необходимы для ведения более последовательной и действенной внешней политики Европы. И в ней нет места тем европейским государствам, которые либо не являются, либо еще не являются, либо, — что мы наблюдаем в единственном случае Великобритании, — уже не являются членами Европейского союза. Если вы еще не прогуглили, то первым европейским руководителем, придумавшим формулу «сверхдержава, а не сверхгосударство» был премьер-министр Великобритании Тони Блэр (Tony Blair), выступавший в Варшаве в 2000 году. Великобритания играет в этом вопросе важную роль, потому что это европейская страна, которая, наряду с Францией, обладает наибольшим опытом в мировой дипломатии, значительным потенциалом в области разведки, способна оказывать помощь в борьбе с терроризмом и в развитии, является постоянным членом Совета Безопасности ООН и обладает готовностью проецировать власть с помощью применения силы. В недавнем опросе Центра Пью количество граждан Соединенного королевства, заявивших о готовности поддержать применение вооруженных сил для противостояния российской агрессии в отношении союзника по НАТО, значительно превысило этот показатель во всех других европейских странах: это предложение поддержали 55% британцев. Для сравнения, во Франции сторонники этой идеи составили 41%, а в Германии — 34%. К счастью, есть еще один способ сотрудничества на пути к достижению цели по превращению Европы в сверхдержаву. Его можно кратко выразить слоганом компании «Найк» (Nike): «Просто сделайте это». Именно так, например, мы разработали европейскую политику по Ирану и, в некоторой степени, по Украине. Все, что для этого требуется, — чтобы группа государств, включающая в идеале в свой состав Германию, Францию и Британию («европейская тройка» политики по Ирану) и, если это возможно, другие значимые европейские государства (например, Польшу и страны Прибалтики — в том, что касается восточноевропейских проблем, Испанию и Италию — в сфере средиземноморских вопросов) разработала действенно скоординированную политику в тесном сотрудничестве с высокопоставленным представителем ЕС по внешней политике и политике безопасности. При поддержке собственной дипломатической службы ЕС, известной как Европейская служба внешних связей, этот высокопоставленный чиновник может также представлять интересы других государств-членов и оказывать им активную или пассивную поддержку. Никаких серьезных институциональных изменений не требуется, не говоря уже о большом федералистском скачке вперед, и преимущество этого прагматичного метода состоит в том, что он при этом может в полной мере задействовать вес таких стран, как Великобритания. Что, тем не менее, потребуется — это общий стратегический анализ угрозы, общее понимание национальных интересов и огромное количество политической воли. Это до сих пор представляется трудной задачей. Я поясню: я не считаю, что Европа способна объединить усилия подобным образом. Жесткий Брексит или Брексит без соглашения, который нас, по всей видимости, и ждет, лишь еще больше усложнит эту задачу. Мой тезис состоит лишь в том, что это до сих пор желательно, даже фундаментально, и до сих пор возможно. Среди сегодняшних европейских руководителей Макрон является политиком, наиболее четко выражающим эти стратегические амбиции, пусть даже его конкретные предложения не всегда бывают убедительны. Если бы он мог найти столь же стратегических и амбициозных партнеров в Берлине, Лондоне, Мадриде, Риме и других столицах европейских государств, а также в Брюсселе, Европа могла бы стремиться стать сверхдержавой. Просто сделайте это. И не забывайте, задолго до того как «Найк» стал символом американской обуви для бега, Ника была европейской богиней победы (Nike — англ. Ника, прим. перев.).