Must read: «История одиночества» Джона Бойна

В конце февраля в издательстве Phantom Press выходит одна из самых ожидаемых книг года — новый роман ирландца Джона Бойна «История одиночества». На этот раз автор «Мальчика в полосатой пижаме» рассказывает колоритную историю о католическом священнике, запутавшемся одновременно и в церковном кризисе, и в семейных проблемах, и в самом себе. Мы публикуем отрывок из новинки. «Продавец кивнул и отвернулся, потеряв ко мне интерес, а я поднялся на цокольный этаж и пошел к выходу. Вот тогда-то я его и увидел. Посреди зала стоял мальчик лет пяти, не больше. Один-одинешенек, он был заметно испуган, дрожащая нижняя губа подсказывала, что малыш в раздумье: дать волю слезам сейчас или подождать еще минуту-другую. Я растерянно огляделся, надеясь, что мамаша вот-вот объявится. Но она не появилась, а слезы уже текли, и парень ладошками их утирал. И что, скажите на милость, мог я сделать, как не подойти к нему? — Что случилось, сынок? — наклонился я к мальчику. — Ты, часом, не потерялся? Он вроде как обрадовался, но взглянул на меня боязливо. Потом сглотнул слезы и кивнул. — Ты пришел с мамой? Или с папой? — С мамой, — чуть слышно ответил мальчик. — Но она куда-то делась. — Она тут, в магазине? Может, поищем ее? Малыш помотал головой и показал на боковой выход — стеклянную дверь, сквозь которую виднелась ювелирная лавка Уира. — Она ушла вон туда, — сказал он. — А меня бросила. — Не могла она тебя бросить. Наверное, она думала, что ты идешь следом, правда? Мальчик опять помотал головой и снова показал на улицу. Я беспомощно огляделся, уверенный, что сию секунду появится заполошная мать, потерявшая своего ребенка. — Как тебя зовут? — спросил я. — Кайл. — И сколько тебе годиков, Кайл? — Пять, — ответил мальчик. Сразу. — Ты у мамы один или у тебя есть братья-сестры? — Сестра, она в школе. — Ладно. Давай попробуем отыскать твою маму, хорошо? Я хотел взять его за руку, но малыш затряс головой и снова показал на боковую дверь. — Она ушла вон туда, — настойчиво повторил он. — Вышла на улицу. И вот тут я, значит, совершил ошибку. Я мог бы отвести малыша к продавщице, торговавшей маникюрным лаком, и попросить, чтобы по трансляции передали объявление: потерявшийся мальчик ждет маму. Я мог бы обратиться к любому из множества напыщенных охранников. Или вызвать администратора. Ничего этого я не сделал. Я не прикидывал, как можно поступить. Я поверил на слово растерянному пя- тилетнему ребенку: видимо, мамаша его, подумал я, и впрямь вышла на Уиклоу-стрит, полагая, что сынок тащится следом, уже дотопала до поворота на Джордж-стрит и теперь в слепой панике мечется, гадая, куда делось ее чадо. — Ну что ж, идем поищем. — Я взял мальчика за руку — это вторая ошибка — и повел к выходу. А вот и третья ошибка: мы вышли на зябкую улицу, магазин- ные двери сомкнулись за нашими спинами. — Как ты думаешь, куда она пошла? — спросил я. — Налево или направо? Малыш повертел головой — наверное, он еще не знал, где лево, где право, — и, минуя бар «Интернэшнл», показал в сторону Центрального отеля. — Ну идем, — повторил я и, крепко держа мальчика за руку, зашагал по улице. — Туда-сюда побродим — глядишь, мама и отыщется. У чайного магазина я увидел полицейского и решил, что если мамаша не найдется, то передам мальчика представителю власти и дождусь, когда ее обнаружат. Вот так мы и брели по Уиклоу-стрит: священник в годах за руку с пятилетним мальчиком, которого он увел из магазина. Я ополоумел, что ли? Разучился думать? Мозгов у меня, видно, совсем не осталось? — Хочешь мороженое? — спросил я. Мы проходили мимо газетного киоска, а я видел, что мальчик вот-вот заплачет. — Может, это поправит тебе настроение? Ответить малыш не успел, поскольку сзади раздался дикий вопль, и я, обернувшись, увидел, что на меня смотрит вся улица, а ко мне летит, точно олимпийская чемпионка, разъяренная женщина и орет, чтобы я убрал свои поганые лапы от ее сына. Прежде чем я сообразил, что к чему, один человек вырвал ребенка из моих рук, а другой меня отпихнул и заехал кулаком мне в лицо, после чего на ближайшие десять минут я вырубился. Очнулся я на заднем сиденье полицейской машины, которая, миновав арку Тринити-колледжа, выехала на Пёрс-стрит и остановилась перед бывшим кинотеатром «Метрополь». В участке дежурный даже не поднял головы, когда мой полицейский (я буду называть его «мой», поскольку именно он поднял меня с тротуара и увез от ревущей толпы, жаждавшей моей крови) провел меня в холодную комнату с белыми кирпичными стенами и, пообещав через минуту вернуться, потребовал отдать ему мобильник, если таковой имелся. — Вот, он совсем старый. — Я передал ему «нокию», которая уже много лет исправно служила моим запросам, хотя нынче Джонас, увидев ее, засмеялся и посоветовал в моем завещании отписать ее Национальному музею. — Ничего, я о нем позабочусь. — Полицейский сунул телефон в карман и вышел из комнаты, а у меня, несмотря на мое состояние, мелькнула мысль, вправе ли он забирать мою личную вещь. В одиночестве я щупал свою понемногу опухавшую скулу и размышлял над сложившейся ситуацией. Я, конечно, свалял дурака. Нетрудно представить, как все это выглядело со стороны. Народ уверен, что все мы одинаковы. Только и думаем, как бы выкрасть ребенка и совершить непотребство. Я закрыл руками лицо, понимая, что дела мои плохи. Полицейский, мой полицейский, вернулся с блокнотом и ручкой и включил диктофон. — Имя? — спросил он. Без вступлений. Без манер. — Мне нужно в туалет, господин полицейский, — сказал я, поскольку обеденное пиво просилось на волю. — Я быстро. — Имя? — повторил следователь. — Произошло недоразумение, — начал я. — Я только... — Имя, — перебил полицейский, не сводя с меня холодного взгляда. — Йейтс, — тихо ответил я, уставившись в столешницу. — Отец Одран Йейтс. — Назовите по буквам. Я назвал. — Вам требуется медицинская помощь, мистер Йейтс? — Пожалуй, нет. И я не мистер. — Я коснулся своего воротничка: — Отец Йейтс. Полицейский что-то пометил в блокноте. — Вы знаете, почему вы здесь? — спросил он. — Потерялся мальчик. Он сказал, что его мать вышла на Уиклоу-стрит. Я хотел помочь ее найти. — Вы его похитили из «Брауна Томаса», верно? На мгновенье я онемел и только смотрел на него; стянуло живот, я испугался, что сейчас меня вырвет. — Я никого не похищал, — негромко сказал я, стараясь не терять спокойствия в немыслимой ситуации. — Ничего подобного. Я пытался помочь мальчику отыскать его мать, вот и все. Малыш потерялся. — Мать утверждает, что была неподалеку, рассматривала сумочки. — Если так, я ее не видел. — Вам не пришло в голову передать мальчика охране? — Не пришло. Надо было сообразить. Малыш испугался. Плакал. — Вы с нами уже имели дело, мистер Йейтс? Он меня ненавидел. Все во мне презирал. Хотел причинить боль. — С кем — с вами? — спросил я. — О чем вы говорите? — В прошлом вы совершали преступления? — Нет! — ужаснулся я. — Случаи с малолетками? — Я никогда не преступал закон. Я порядочный человек. — Есть архив, — сказал следователь. — Я же могу проверить. Если вы что-нибудь утаиваете, лучше сказать сейчас. — Проверяйте что хотите! — взвился я, разозлившись на несправедливые обвинения. — Я хотел помочь мальчику. Все. Ничего дурного я не умышлял. — Ну конечно. — Полицейский вздохнул. — Вы никогда ничего не умышляете, правда? Я сглотнул. Может, однажды с ним что-то случилось и теперь он отыгрывается на мне? — Позвольте сходить в туалет, прошу вас. — Выпивали, мистер Йейтс? — За обедом выпил пива. Я встречался с племянником. — Где он? — вскинул взгляд полицейский. — Сколько ему лет? — Откуда мне знать, где он. Взрослый человек, ему двадцать шесть. После обеда мы разошлись каждый по своим делам. — Вы много выпили? — Одно пиво. — Мы проверим, имейте в виду. — Чего ее дернуло к этим сумкам? — спросил я. — А как вы считаете? — вопросом ответил полицейский, мой полицейский. — Это магазин. Она делала покупки. — Но почему она не смотрела за ребенком? Кайлу всего пять. — Кайлу? — Следователь оторвался от своих записей. — Значит, вы спросили, как его зовут? — Разумеется, спросил. — Я не понимал, что в этом дурного. — Вы тоже спросили мое имя. Разница лишь в том, что я обращался к нему по имени, которым он назвался. — Вы обещали купить ему мороженое? Так? — Он плакал. — Я чувствовал, что сам сейчас расплачусь. — Я хотел его утешить. — Вы посулили ему мороженое, чтобы выманить из магазина? — Нет. Я предложил его угостить уже на улице. — А куда вы его повели? — Он сказал, что мама вышла на Уиклоу-стрит, и я решил ее там поискать. Потом увидел вашего коллегу и хотел передать ему мальчика. — Но не передали. Держали при себе. — Мы до него еще не дошли! А потом из магазина вылетела мамаша. Пожалуйста, я очень хочу в туалет. Нестерпимо. Следователь почеркал в блокноте и велел ждать на месте, словно я мог куда-то уйти. В одиночестве я провел мучительный час, пузырь мой, казалось, лопнет. Когда полицейский вернулся, я сидел в углу и плакал, уронив голову на руки. — О господи! — злобно буркнул следователь и высунулся в коридор: — Джои, принеси ведро и швабру. Задержанный обоссался. — Теперь вы довольны? — спросил я. — Рады, что так меня унизили? — Заткнись и сядь на место. — Следователь показал на стул, с которого я перебрался в угол комнаты. Брюки мои насквозь промокли, и пока дежурный подтирал лужу на полу, мой полицейский ненадолго исчез и вернулся с синими спортивными штанами с белыми лампасами. — Вот, наденьте, — сказал он. Я подчинился, стыдливо переодевшись. В мокром белье лучше не стало. Потом следователь записал мои личные данные и сказал, что свяжется со мной позже, сначала опросит мать и ребенка. Не вздумайте самовольно покинуть Дублин, пригрозил он, и я был готов к тому, что у меня отберут паспорт. Когда я выходил из участка, дежурный за конторкой прошипел мне в спину: — Пед. — Что? — Я резко обернулся, злой и подавленный. Второй раз за день меня оскорбили. Сначала те парни в трамвае, а теперь полицейский, призванный не обзывать, но защищать меня, кого несправедливо арестовали и вынудили обмочиться. — Что вы сказали? Дежурный поднял невинный взгляд и пожал плечами. — Я ничего не говорил, — солгал он». Джон Бойн, «История одиночества». Издательство Phantom Press. Перевод: Александр Сафронов.