Не стало великого режиссера Анджея Вайды

Умер Анджей Вайда. Ушел, тихо притворив за собой дверь в XX век. Век, ставший благодаря Вайде, Феллини, Антониони, Висконти, Бергману, Тарковскому, Куросаве, Бунюэлю - великим веком кино. Этому веку еще позавидуют: такого мощного, блистательного, в высшей степени талантливого, по настоящему элитарного, интеллектуального кино в двадцать первом мы уже не увидим. Художники такого масштаба в нынешнем кинематографе жить не могут, как не живут орлы в собачьей будке. Может быть нынешнему веку суждено стать веком архитектуры, дизайнерской одежды, граффити, селфи, но не кино. Этот род искусства покинул последний из великих, знавших подлинную цену свету из кинопроектора на площади экрана. Словом, конец фильма, дамы и господа, конец фильма... ...Однажды теплым апрельским вечером XX века я сидел в кафе на рыночной площади прекрасного города Кракова, пил кофе и чертовски волновался. Мы договорились встретиться с моим собеседником в этом кафе, я пришел пораньше и вот теперь, ожидая его, в сотый раз перебирал вопросы, которые намеревался ему задать. Станет ли он говорить откровенно о Валенсе, о польском социализме, о "Солидарности", о костеле? Интересно ли ему это? Ведь он, мой будущий собеседник - великий кинорежиссер, стоящий в одном ряду с такими звездами как Феллини, Антониони, Висконти, Бергман, Тарковский, Куросава, Бунюэль... А вот и он. В длинном мешковатом расстегнутом плаще быстрой походкой он приближался к моему столику. Я встал, он протянул руку. День добрый, пан Вайда, - сказал я. - Спасибо, что нашли время встретиться. Он улыбнулся: это вам спасибо, что решили поговорить со стариком. Мое волнение улетучилось мгновенно. С ним было очень легко, просто и интересно. Я спросил его, тяжело ли Польша простилась с социализмом, не сожалеют ли люди об утраченном? Он подумал, пригубил чашку с кофе и сказал: - Прежде всего, я думаю, что социализм не вернется в мою страну больше никогда. Система рухнула и с позором уходит в историю. В последние годы своего существования она напоминала мне чудовищ, живших на земле до всемирного потопа. Примитивная нервная система и крошечный мозг едва справлялись с управлением их гигантскими телами. Все понимали, что монстр рано или поздно рухнет, и все боялись, что, рухнув, он раздавит, уничтожит все вокруг себя. Какое счастье, что этого не случилось! - Система рухнула, это так, - согласился я. - Но остались люди, вскормленные и сформированные ею. Эти "люди из мрамора" продолжают жить в новых, непривычных для них условиях. И не каждый к этим новым обстоятельствам сумел приспособиться. Вам не жалко их? - Вы правы, - ответил он, - я понимаю их, мне их жаль. Хотя их в Польше не большинство. По ряду причин наш переход к новой жизни оказался куда менее болезненным, чем в России. Вы спрашиваете почему? Потому хотя бы, что мы меньше, чем вы жили в условиях социализма, этот строй гораздо меньше, чем у вас деформировал нашу экономику, социальную и духовную жизнь народа. Ну, например, у нас никогда не было колхозов, таких, как у вас, и крестьянство оставалось относительно свободным. Красное колесо коллективизации никогда не катилось по польской земле. Второе, очень важное с моей точки зрения обстоятельство, сохранившее полякам свободу духа даже в тоталитарных условиях - это костел, польская церковь. Она никогда не была подчинена Москве в отличие от партийного руководства. Под сводами польского костела даже в самые трудные времена всегда теплелся огонек свободомыслия, истинных христианских ценностей. Очень важно и то, что частная собственность даже при социализме никогда не была разрушена в Польше до основания. Вот здесь, на рыночной площади Кракова, всегда продавали прекрасные цветы. Те, кто их выращивает, и по сей день покупают семена в Голландии. Когда-то их заставила это сделать жизнь, нормальные рыночные условия конкуренции, в результате которой выиграли простые люди: теперь они всегда могут купить на рыночной площади Кракова лучшие в Польше цветы. Мы поговорили о его фильмах и о том, почему он предпочитает работать в театре, а не на съемочной площадке. - Знаете, - сказал он, - я как-то смотрел "звездные войны", этот детский фильм, и поймал себя на интересном ощущении: картинка в этом кино менялась как раз в тот момент, когда кадр начинал надоедать. То есть режиссер максимально учитывал психологические особенности человеческого восприятия и создал продукт комфортный, удобный и не утомляющий. Как, например, хорошие ботинки или мягкое глубокое кресло. Это идеальный продукт для человека, который лежит на диване перед телевизором с пультом в руках. Как только ему начинает надоедать одна программа, он легким нажатием кнопки переключается на другую, надоест другая - он на третью. И так до бесконечности. Смена кадров, монтаж современного американского фильма, его ритм словно сделаны человеком с телевизионным пультом в руках. Современное американское кино - это идеальный товар для телевизионного человека, который не привык уставать, душа которого не хочет и не умеет работать. Этот товар ничем не отличается от добротной одежды или вкусной пищи. Он кардинально отличается только от того, что принято считать искусством, что требует напряженной работы ума и сердца. Увы, зритель, который когда-то это умел, превратился в телезрителя с пультом в руках. Кто бы мог предположить, что этот маленький пульт уничтожит то, что совсем недавно называлось искусством кино... Мы закончили наш разговор, когда над центральной краковской площадью уже сгустились сумерки и зажглись фонари. Несколько дней подряд на этой площади с раннего вечера стояла длиннющая очередь. Как вы думаете, за чем? Очередь стояла к телескопу, который кто-то выносил на площадь каждый вечер, как только стемнеет. В течение тридцати секунд любой желающий мог посмотреть на комету, висевшую хвостом вверх в краковском небе. Мы с Вайдой стояли в этой очереди, глядели на небо и говорили о том, что в сущности не так все грустно, если в сегодняшней жизни очереди выстраиваются не только к голливудским звездам, но и к настоящим. Мне придется добавить к этому, что с сегодняшней ночи звезд на небе стало больше. На одну.