Телеведущий Юрий Вяземский: Дураки нам очень нужны
Юрий Вяземский и его программа «Умники и умницы» известны всем. Летом телеведущий отметил 70-летие, а «умники» отпразднуют юбилей в следующем году.
И это ли не повод поговорить? — решили мы. Тем более что Юрий Вяземский — это человек-оркестр: он не просто «не только телеведущий», а писатель, философ, преподаватель, глава кафедры мировой литературы и культуры факультета международной журналистики МГИМО, а также несостоявшийся (пока) актер и музыкант.
— Юрий Павлович, нынешнее поколение часто называют поверхностным. Вы с этим согласны?
— Честно вам сказать, я их очень плохо знаю, наших молодых, поскольку знаю их только, как бы это сказать, на материале студентов и тех школьников, которых вижу на моей программе. Согласен ли я с этим утверждением? Согласен. Но у них — океан…
Вот смотрите. Если взять древних греков, то у них было море, довольно небольшое. Они могли туда погружаться, и довольно глубоко, и глаза у них не разбегались — море и есть море. Пойдем дальше, в более новое время. Там маленькое море слилось с другим, горизонты расширяются… Тут особо в глубину и не уйдешь. Ну и время наше. Океан! Если ты человек, тянущийся к знаниям, то ты хватаешь то, другое, третье и вынужденно реагируешь на все более поверхностно. Заплывать куда-то и уходить вглубь у наших молодых современников нет ни времени, ни возможности.
— Вас это печалит?
— Печалит. Но можно печалиться сколько угодно… Так же можно печалиться по поводу исчезновения великого латинского языка. Появились варвары, исказившие его, и на его месте возникли три варварских языка: испанский, французский и итальянский. Но все кончилось там не так уж и плохо, как мне кажется, поскольку родились три великие, великолепные культуры. И я не знаю, может быть, что-то и в нашем случае из всего ныне происходящего проистечет? Но, конечно, когда они хотят выиграть у меня в программе «Умники и умницы», они понимают, что с «Википедией» ничего они не выиграют.
— О, кстати! Если покопаться в вашей биографии…
— Только не это, нет. Не копайтесь, это опасно для меня!
— Поздно, Юрий Павлович. Покопалась. И выяснила, что вы, интеллектуал, интеллигент, фантастически образованный человек, были студентом-хулиганом?
— Неправда ваша! Я был хорошим студентом на протяжении четырех семестров. Но мои родители получали приличную зарплату, и поэтому стипендия мне не полагалась. И я хотел стать отличником, чтобы все же стипендию получать и стать от родителей независимым. В конце второго курса мне надо было сдать шесть экзаменов, и одна женщина, стерва и сволочь редкая, видя мои пять пятерок, поставила мне четверку. А четыре — это же хорошо! Это не два. Ну что ей стоило, в конце-то концов, поставить пять? Так ведь нет, поставила — и все. И я сделал два резких шага: женился и перестал ходить на занятия.
— Только не говорите, что это сошло вам с рук. Это будет непедагогично!
— Не сошло. С третьего курса меня хотели отчислить, потому что у меня двойка была по первому языку и двойка вырисовывалась по второму, то есть за французский и немецкий, но я учил еще английский и шведский.
Так я изменял МГИМО на стороне, а шведский началучить, потому что попал к удивительной женщине, которая могла заинтересовать кого угодно языком, и даже если бы она преподавала вьетнамский, я все равно пошел бы к ней. И меня вызвал к себе легендарный декан Ярослав Шавров и сказал: «Я вынужден буду вас отчислить. У меня два злостных прогульщика, вы и еще одна девочка. Но у нее отец — замминистра среднего машиностроения, а у вас завлабы какого-то академинститута!»
А если вы понимаете, среднее машиностроение — это было серьезно! И продолжил: «Я уже ходил на кафедры, и они сказали, что больше вас не вынесут!» И я ответил: «Отлично! А вы разрешите мне сдать за первый язык — английский, а за второй — шведский?» Шавров сказал, что я несу чушь, но разрешение такое мне дал, и я сдал английский на четыре и шведский на пять, чем и спасся. И кончилось тем, что я окончил МГИМО с четырьмя языками.
— Хорошо, а зачем и как потом в вашей жизни появилось Щукинское училище?
— «Щука» появилась, потому что туда поступила Женя, моя сестра (народная артистка России Евгения Симонова. — «ВМ») Изначально-то артистом родился я, а Женечка стала актрисой потому, что я был ее старшим братом. Я с младых ногтей заставлял ее играть с собой в спектаклях, и мы делали всякие хореографические постановки. Я ей всегда говорил потом: «Какие у тебя были учителя? Что ты там говоришь про какого-то Андрея Гончарова, Марка Захарова, Георгия Данелию? Они были — потом.
Но актрису из тебя сделал я, Юра, твой брат!» Ну, со временем Женя признала правоту этого заявления и теперь меня называть не забывает. Все честно. Когда она была еще маленькая и кто-нибудь из гостей спрашивал: «Женечка, а кем ты будешь, когда вырастешь?», она с ужасом смотрела в мою сторону и лепетала: «Кем Юрочка скажет». И когда она поступила, к нам начали приходить ее однокашники — Леня Ярмольник (он показывал у нас дома свои наблюдения за грифом), Юра Васильев, Стас Жданько — потом трагически погибший. А за ними потянулись и преподаватели. И среди них — Владимир Петрович Поглазов, тогда совсем молодой, немногим старше нас. Мы подружились.
И как-то мы сидели и выпивали, и он вдруг сказал мне: «Юрка, а почему бы тебе не прийти на консультацию ко мне?» Рядом сидел мой друг Никита Шевцов (ныне — завкафедрой факультета международной журналистики МГИМО. — «ВМ»), и он тоже завелся: «И я приду!» И мы отправились на консультацию. В тот год 6,5 тысячи человек претендовали на тридцать мест, рядом с нами сидел юноша со знакомой мне фамилией, но незнакомым лицом — я узнал, что его зовут Костя Райкин. Никита сдрейфил, а меня хлебом не корми — дай выступить, и я пошел, прочел Шекспира на английском и Маяковского и по блату прошел первый тур. Читал я плохо, плюс ко всему картавил. На втором туре сидели серьезные преподаватели, они мне сказали: шансов нет никаких, но вы брат Жени Симоновой, и мы допускаем вас на третий тур, но только вы туда не ходите уже. А я зачем-то поперся. Это был левый просмотр в половине второго ночи, и там был Этуш, который меня оборвал и выгнал, но потом ему объяснили, что все со мной не просто, и он меня вернул и попросил продолжить — с того же места, где оборвал. Но перед этим он меня страшно возмутил, потому что сказал: «У вас очень способная сестра, а так не бывает, чтобы и брат был способным, но давайте мы все же послушаем». Этуш умел издеваться! И я разозлился и начал читать хорошо.
Я понял, что не просто рецитирую монолог Марка Антония из «Юлия Цезаря», а передо мной — Брут и 278 человек судей, и постепенно начал раскручивать все это, обращаясь к ним ко всем как бы адресно. И мне сказали по итогу: мы вас принять не можем, у вас дефект речи и вы не подали документы. (А какие документы, когда я был уже в магистратуре МГИМО и мы вообще просто спорили с Никитой на коньяк?!) Но мы вас готовы принять условно, и если вы исправите ваше «рр» и в конце года принесете документы, мы вас возьмем на второй курс. Тем более, кажется, что с историей КПСС и литературой у вас не будет проблем… В итоге я проучился полгода, «рр» свою до конца не исправил и понял, что мне там, видимо, делать нечего.
А картавить мне нравилось, кстати. С тех пор как на занятиях мою группу начали учить французскому «рр», а я сказал, что у меня и так она французская: «Р-р-уууж!» Вот такая была история со «Щукой». Но актерское мастерство мне пригодилось и помогает, конечно.
И актерские качества у меня есть — не хуже, чем у Жени! Без шуток — раньше, всегда, когда я приходил к Жене на спектакли, я старался потом, после окончания, выйти на сцену, чтобы постоять там, ощущая атмосферу, зал…
— Как вы относитесь к такому тренду, как ностальгия по СССР?
— У меня ответ один — эти люди плохо помнят, как они жили тогда. Вы смотрели фильм «Холоп»? Я бы провел такой эксперимент и отправил бы их туда на несколько дней, в пустые магазины. Мы с Никитой Шевцовым очень любили путешествовать по Советскому Союзу, и помню, где-то в Костромской области зашли в столовую перекусить. Нам дали тефтели, которые пахли уже не очень хорошо, когда их еще только подносили. Это было единственное мясное блюдо. И вдруг на соседний стол принесли жареную колбасу — тоже ту еще, и Никита сказал: «А можно нам тоже колбасу?» И на нас посмотрели как на фашистов и сказали: «Как вам не стыдно, молодые люди, это же для детей!» Помнится в основном, что мы все были бедные. А счастливы были, потому что были молоды.
— Юрий Павлович, у нас, как известно, две беды — дураки и дороги. С дорогами явно стало лучше. А с дураками?
— Верю Пушкину, а у Пушкина сказано, на основе философских таблиц, что хорошими дороги станут через пятьсот лет. Не помню точно год, когда это было им написано, ну, скажем, 1830-й. Прибавляем 500 и получаем… Ну вот тогда они и станут хорошими. Я не уверен, правда, что это будет Россия, но тем не менее.
Что же касается дураков, то они нужны, и нужны обязательно. Или вы что, хотите убить треть наших замечательных сказок? А Иван-дурак?! Это же наш национальный характер, самый что ни на есть. Дурак — он умнее полуумного. И они сами понимали, что они дураки. А ведь это важно. Сократ как говорил? «Я знаю, что ничего не знаю…» — помните? И этим дураки отличаются от других людей, которые тоже ничего не знают, но считают, что знают все. Россия — страна разнообразная, многоценная, соборная. Нам очень нужны дураки. Они оттеняют умных.
— А почему вы сказали в одном из интервью, что высшее образование нужно не всем?
— А кто будет работать?
ДОСЬЕ
Юрий Павлович Вяземский (Симонов) родился 5 июня 1951 года в Ленинграде. Советский и российский писатель, философ, телеведущий. Кандидат исторических наук, профессор, заведующий кафедрой мировой литературы и культуры МГИМО, заслуженный работник культуры РФ. Автор и бессменный ведущий телевизионной программы «Умники и умницы», член Патриаршего совета по культуре РПЦ, кавалер орденов Александра Невского, Дружбы, Святого благоверного князя Даниила Московского. Автор ряда художественных произведений — повестей «Шут», «Банда справедливости», «Пушки привезли», романа «Детство Понтия Пилата.
Трудный вторник», а также научных и научно-популярных работ («Происхождение духовности», «Вооружение Одиссея» и др.).