Как бывший оперативник угрозыска попал на зону и выстроил отношения с уголовниками
Тюрьмы и колонии — не лучшие места для бывших полицейских и прочих силовиков. Уголовники по понятным причинам испытывают к ним неприязнь, а значит, независимо от статьи обвинения, участь бывших сотрудников на зоне незавидна. В предыдущем материале «Лента.ру» опубликовала рассказ оперативника Наркоконтроля о некоторых особенностях его работы, в частности — о внедрении в преступные группы. Во второй части речь пойдет о том, как складывается жизнь опера, если он сам становится осужденным, а вживание в уголовную среду перестает быть работой и становится жизненной необходимостью. Об этом «Ленте.ру» рассказал бывший оперативник уголовного розыска, который оказался за решеткой.
«Погоны, чины и звания на зоне неважны»
Я до 2013 года работал в угрозыске. Долгое время — по делам об экстремизме, а потом — в отделе по борьбе с разбойными нападениями. Закончилось все достаточно печально: тогда как раз менялась система — милиция в полицию, пошла чистка рядов. Было возбуждено уголовное дело, и я оказался по ту сторону баррикады.
Бывшие сотрудники правоохранительных органов и силовых структур сидят отдельно от других заключенных. Для них есть и колонии общего, и колонии строгого режима. Нам часто говорят: вот вас бы ко всем остальным, посидели бы там. Но, во-первых, нас выводят на прогулки и на следственные действия, где мы все пересекаемся, а во-вторых, есть тюремные больницы или отделения при СИЗО, где вообще все находятся в общей массе, и нет никакой разницы, бээсник (б/с — бывший сотрудник) ты или нет.
Когда меня везли на суд, произошла стычка. Нас выгрузили, один спрашивает меня: мент? И началось: да вы охреневшие, меня твой коллега закрыл... Я ему говорю: к нему и обращайся. Ну схлестнулись, администрация вмешалась.
А в больнице, где я провел год, пока был под следствием, сидел и с ворами, и с убийцами, и с насильниками. Люди разные, и отношение тоже. Были и конфликты. Как-то со мной за один стол сел заключенный — его потом в больничную палату не пускали, потому что сидел с ментом. Такие урковские [«урка» на тюремном жаргоне — вор, бандит] понятия тоже есть, но на самом деле на зоне этого не так много.
Даже бээсники на зоне очень разные. Это и бывшие полицейские, прокуроры, адвокаты, военнослужащие внутренних войск, пограничники и даже обычные наркоманы, которые просто срочную службу в специальных войсках когда-то давно служили, но все равно попали в колонию для бывших сотрудников.
Здесь есть те, у кого девять классов образования и несколько ходок, а есть те, у кого несколько высших. Это может быть следователь — додик в очочках, а может быть амбал пэпээсник, который всю жизнь пьяниц по углам гонял. Конечно, последний будет доминировать в условиях камеры. Погоны, чины и звания на распределение по камерам и тюремную иерархию не влияют никак, зона — неважно, б/с или простая — представляет собой весь срез общества.
Среди силовиков есть те, кто с ума сходит: татуировки бьют, на жаргоне говорят, воровскую идеологию разделяют. Есть те, кто ведет себя как мент: пальцы гнет, нагло заявляет: я служил, вас, таких уродов, сажал. Этого никто не стерпит, такое сразу пресекается. Даже своими.
Все понимают, что находятся в одном положении.
Мне повезло, бычья со мной никогда не было, но со мной сидели «деды». Это люди, у которых по 20-30 лет отсидки, и в этом плане они самая страшная категория — им терять нечего.
Понятно, что ножи и заточки — все это на зоне есть. И это страшно.
Здесь очень помогает авторитет. Я долгое время работал на авторитет. Помогал кому-то, работал санитаром. Как-то за свои деньги мы покупали одному «деду» хрусталик в тюремной больнице. Его перевели в Питер из Краснодара для операции. Ехать месяца два, и это просто пытка: сам переезд, куча транзитных камер изоляторов, — они приезжают измотанные, со вшами, а он еще и слепой.
В больнице не оказалось хрусталика. Значит, его надо обратно посылать, а потом, когда хрусталик появится, снова выписывать сюда. Мы с товарищами договорились, скинулись по паре тысяч и купили хрусталик на свои деньги через родственников.
Кому-то помогал, передавая продукты или сигареты. Общались мы в СИЗО через вентиляцию — встаешь на унитаз и кричишь или «пускаешь коня» [способ передачи запрещенных предметов из камеры в камеру]. Это для меня как сотрудника было вообще дико: высовываешь палку через окно, а из другой камеры выпускают длинную нитку с грузом и раскручивают ее, пока она не зацепится за палку, затем оба ее конца соединяют — и получается «дорога», по которой я посылал другим носки с сигаретами и печеньем.
Однажды я и сам получил «коня» — в три часа ночи мне в носке пришел телефон, и я смог наконец-то звонить домой.
«Золотое правило — отвечать за слова»
В интернете много роликов, где молодые ауешники [сторонники движения АУЕ — арестантский уклад един] пытаются выпендриваться на сотрудников, по каким-то воровским понятиям жить, а в следующем кадре они сидят: «Я приношу извинения сотрудникам, не это имел в виду...».
Мне кажется, у нас перестали нести ответственности за слова. Таким людям реально надо присесть, потому что зона быстро переучит. Там золотое правило — отвечать за слова.
Ты не должен навяливать [навязывать] свою точку зрения, но и напраслину нельзя позволять. У меня была история, когда бывший военный начал затирать [убеждать], что у него медали, а у меня так — медальки. Я спросил: «А разница? Медаль — это признание. Военный выполнил служебный долг и получил награду — у меня так же». Я гордился своей медалью, я к ней шел. Это до сих пор моя гордость, так что я не мог позволить ему так говорить. Здесь нужно в первую очередь себя уважать.
Тебе не будут предъявлять за твою статью, но могут предъявить за то, как ты себя ведешь. Поступишь не так — можешь упасть туда, откуда уже не подняться.
Ко мне в камеру как-то заехал человек с письмом от авторитетных людей — мол, не трогайте его, он нормальный. Ну, я прочитал и думаю: что за чушь... Спрашиваю у него, что за дело. Оказалось — педофилия, причем в отношении собственной восьмилетней дочери: он ее снимал голой и выкладывал в интернет фотографии. Сам он говорит, что его подставили — он только квартирную кражу совершил.
Денек мы его потерпели, но потом поняли, что нет. Не знаю, по понятиям это или нет, но на другой день я взял его рюкзак, постучал в дверь камеры и выкинул в проход. Сказал, чтобы он выходил. Потом выяснилось, что он и ранее был судим. В людях я все-таки привык не ошибаться.
Были у нас в больнице и «обиженные» — они нам гладили, убирали. Это очень разные люди. Один жил с проституткой на воле, другого сделали «обиженным» через администрацию. Раньше на зоне был ритуал опущения — обоссать. Этот человек был в отрицалове [на тюремном жаргоне означает заключенного, который не признает власть администрации учреждения], если на него посмотреть — типичный зэк, даже с «эполетами» [татуировки на плечах]. У них в колонии был бунт, он убил сотрудника, и администрация отомстила. Через своих активистов они провели эту акцию, его опустили. И вот, с блатной точки зрения, он завалил мента — значит уважуха, но получилось совсем иначе.
Был мужик, который сидел лет 20. Каким-то образом вышло, что он забрал банку с консервами у «обиженного», а прикасаться к их вещам нельзя. Его попросили выйти, собрали совет, считать его зашкваренным или нет. Пока разбирались — он жил в коридоре. Хотя тоже обычный мужик, зэк.
«Когда долго сидишь, то пытаешься создать вокруг подобие уюта»
Методов воздействия на заключенных много. Раньше я не думал об этом. И я даже не о физическом насилии — его в последние годы стало меньше. Сотрудники понимают, что каждое утро есть поверка — все выходят с голым торсом. Если есть кто-то побитый — будет разбирательство, потому что и адвокаты приходят, и на суды людей вывозят. Сегодня он отфигачит заключенного, а завтра его, например, к следователю надо везти. Сотрудник ФСИН не всегда может угадать, когда и что будет происходить.
Безопаснее, но так же эффективно оказать психологическое давление. Создать плохие или хорошие условий. У тебя может быть маленькая камера с плохими окнами, холодная, продуваемая, сырая, а может быть светлая и теплая.
Я под следствием был год и восемь месяцев. Надо понимать, когда ты так долго сидишь, то пытаешься создать вокруг подобие уюта, свой микромир — в одном СИЗО мы даже в камере ремонт сделали — покрасили стены и потолок, починили сантехнику. Там все мелочи становятся важны, даже металлическая ложка вместо алюминиевой. А как-то я ездил на следственные действия и привез с собой пачку пельменей — надо было видеть лицо молодого парня из нашей камеры, когда мы их сварили и все вместе ели.
И вот представь: ты все устроил, сроднился и сдружился с теми, кто рядом, у вас уже мини-семейка — не зря камеру называют «семейник». Вы распределяете обязанности — кто убирает, кто посуду моет, кто еще что делает, вы составили расписание с передачками.
А потом тебя переводят в другую камеру или другой СИЗО.
Меня много катали за несговорчивость — я отказался подписывать пустой протокол, и зимой на день рождения меня отправили в «Кресты». Если хочешь понюхать тюрьмы — это лучшее место. Душ десять минут в неделю, летом жарко, а зимой спишь в шапке, камера шесть квадратных метров на четверых.
Каждые два дня меня выводили на прогон и искали телефон. Это была своеобразная пресс-хата. Те, кто сидел со мной, никакого воздействия не оказывали, но сотрудники четко поставили задачу испортить нам условия: вспарывали подушки и матрасы, уверяя всех, что у меня есть телефон, шмонали — и так три раза на неделе.
Парни уже говорили: «Слушай, мы понимаем, что тебя сейчас пытаются так сломать, но у нас все налажено было». В итоге меня перевели в другую камеру, а потом в спецблок. Так и катался из камеры в камеру и по разным СИЗО.
Повезет — проведешь время с пользой, оно пролетит как час, а нет — будешь мучиться и часы считать.
Невезение — это не обязательно агрессивный сосед, он может быть просто овощем. Например, у заключенных есть час прогулки: кто-то бегает по кругу, кто-то отжимается, кто-то подтягивается, а кто-то просто тюленем лежит весь день. С душем — один договорится мыться каждый день или в камере что-то вроде душа придумывает — мы тазики организовали, лейки, а другой две-три недели не моется — ему все равно. Посадят к тебе такого овоща — все, в камере напряжение, даже воздух спертый.
«Здесь может оказаться любой»
Не скажу, что после всего этого я обозлился или как-то разочаровался в системе. Свою работу опера угрозыска я люблю до сих пор. Хотя говорят, что милиция уже не та — общественный порядок охраняют вместо того, чтобы преступлениями заниматься, но все равно работать было круто, интересно.
И вот после жизни с корками [служебное удостоверение], когда я был чуть ли не король жизни, — резкий перепад: сначала тюремная жизнь с ее правилами, а потом жизнь после нее, когда ты не только привилегий никаких не имеешь, но еще и ущербный. У меня судимость уже погашена, но это никого не волнует. Ищешь работу, тебя спрашивают: привлекался? Да. Ну, пока. Или спрашивают, глядя в резюме: а что делал эти три года? Говорю, что находился под следствием, не вдаваясь в подробности, но, как правило, и этого достаточно. Всем до фонаря, за что сидел.
Это серьезная школа жизни, которую я все время пытаюсь забыть. К заключенным у меня отношение не поменялось — я всю жизнь с ними общался, понимал и знал их натуру. Но к системе ФСИН — да.
А еще убедился, что в России сидят все — и наркоманы, и главы финансовых корпораций, и сотрудники, и военные — все. С полтычка здесь может оказаться любой. Не люблю формулировку «в нашей стране» — наверное, это есть везде, кроме плюшевых стран вроде Норвегии, но у нас, если ты начнешь слишком принципиально лезть туда, куда тебе не следует, — можешь получить по жопе очень сильно.
Поэтому я не осуждаю тех, кто тогда от меня отвернулся — побоялся тоже заехать паровозом. Каждый выбирает сам. Не зря говорят: друг познается в беде. Хотя было обидно. Когда я сидел в СИЗО и даже не была доказана моя вина, руководство приехало ко мне в изолятор и сообщило об увольнении с формулировкой «за проступок, порочащий честь и достоинство сотрудника». При этом многие сидели — и их не увольняли. Это покоробило. Выходит, презумпция невиновности у нас не работает. Хорошо еще, задним числом не уволили.
Не могу сказать, что проблема исключительно в системе. Это и общество. Сколько административных правонарушений вы совершаете в месяц? Думаю, достаточно. Каждый раз перед переходом я заставляю себя встать на красный — он обязательно долгий, а дорога всегда пустая. Люди мимо проходят, а я стою и осознаю всю тупость ситуации.
У нас уровень правового сознания минимальный. А ведь административка — это тоже статья. Надо, наверное, начинать с себя, ну и оставаться человеком. Из тюрьмы выходят и такие люди, от которых не услышишь мата, которые не подставят тебя и умеют отвечать за свои слова.
Многие бывшие оперативники, оказавшиеся под следствием, стали впоследствии работать в службах собственной безопасности, детективных агентствах и адвокатских бюро. Герои этих материалов — не исключение. Кроме того, вместе с главным редактором «Триумф-Инфо» Андреем Зиминым они запустили YouTube-проект, где рассказывают о работе в силовых структурах, о наркотиках и правонарушениях, с которыми часто сталкиваются россияне.