Худрук Александринки в Камаловском готовит премьеру по Орхану Памуку
Один из основателей челнинского театра-студии "Ключ", а ныне художественный руководитель Александринского театра Никита Кобелев впервые ставит спектакль на татарском языке. В декабре в Камаловском покажут его инсценировку по роману Орхана Памука "Музей невинности": о том, как влюбленный Кемаль многие годы собирал вещи Фюсун, но не смог прожить с ней счастливую жизнь. Подробнее о постановке, взаимоотношении с татарским и своей карьере худрук Александринки рассказал в интервью "Реальному времени".
— Никита, расскажите о своем детстве в Челнах. Вы там изучали татарский язык?
— Сначала я учился в гимназии "Огниво". Потом я пошел в обычную 20-ю, это на ГЭСе, рядом с рынком, у дома. Татарский язык был обязательным предметом, но я его не очень учил, к сожалению. Поэтому я знаю десятки слов, но толком говорить не могу. Но это помогает ориентироваться в процессе репетиций.
— Ранее вы работали с другими языками на сцене?
— Я ставил в Латвии, там артисты со мной говорили по-русски. Это проще. В Эстонии был переводчик. Там были молодые ребята, они уже не знали русского. Но все работает. Главное — понимать ментальность, контекст.
В Камаловском я понимаю что-то, примерно. Все-таки в тексте я немножко ориентируюсь, у меня есть опорные слова, которые я слышу.
— Созданная вами студия в Челнах до сих пор работает?
— Да это театр-студия "Ключ". Мы создали ее в 2003-м, в 2007-м я поступил в ГИТИС, уехал, какое-то время поддерживал контакты, но уже лет 10, наверное, мы не общаемся.
В Челнах был вопрос по инфраструктуре, на тот момент (2003 г., — прим. ред.) не было даже театрального здания. А сейчас есть здание у "Мастеровых", у татарского театра. Я одно время занимался историей челнинского театра, два года учился на журналистике, в филиале КГУ. Хотел заниматься культурной журналистикой, брал интервью, собирал материал. Но потом поступил на режиссуру.
— Тогда откуда у вас любовь к театру?
— Я не был в нормальном театре, пока не съездил в Питер в 10-м классе. Все пошло с детства, я занимался в театральной студии в гимназии. Мне нравилось выходить на сцену, играть. Потом был подростковый период, когда было не до театра. В нулевые годы я начал ходить в студию, мне захотелось узнавать, а что есть вообще, кто в Москве, кто в Петербурге, за рубежом.
— Как происходит переход от актерства к режиссуре?
— Первый импульс все равно актерский — выступать, играть, показывать, делать. Когда начинаешь серьезно заниматься, приходит режиссура, когда нравится ставить, придумывать.
— У вас очень короткая запись в трудовой книжке.
— Я работал в театре Маяковского, преподавал в ГИТИСе. 2-3 года был просто режиссером, который ставит везде, был такой период. С 2023 года я в Александринке.
— Почему ушли из театра Маяковского, где проработали 8 лет?
— Выгорел, устал, мне показалось, что я исчерпался на этом месте, сделал все, что мог, достиг какого-то потолка. При всей моей любви к коллективу, к театру, когда одни и те же люди, одно и то же место, ты устаешь, происходит выгорание, нет творческого импульса, а надо двигаться дальше. Я благодарен Миндаугасу Карбаускису, что он меня взял. Но был настроен так: либо уходи, либо оставайся с нами.
— Не страшно в 33 года выгорать как режиссеру? Потом ведь еще случилась пандемия.
— Я до этого успел поставить вот первые спектакли после Маяковки — в Латвии, Эстонии. Приехал из Эстонии — начался ковид.
— Насколько вам за те три года понравилось быть вольным режиссером?
— Я в Маяковке спектакль делал раз в год, это мало для молодого режиссера. Три месяца репетируешь, а потом присутствуешь в театре, занимаешься вводами. Энергии много, она как-то вырвалась наружу. Я чем только не занимался, где я только не ставил, с кем я только не ставил. В одном сезоне у меня было семь премьер. Но я понимал, что дальше в таком режиме тяжело жить, можно выгореть, потому что у тебя не будет идей, нет периода накопления. Гармоничный вариант для меня сейчас — две постановки в год. С каждым годом планка по отношению к себе повышается, очень много сил надо вкладывать. Если бы я не попал в Александринку, мне бы пришлось чаще ставить.
— Я читал, что в Пскове вы встретились с Фокиным, и с этого началась история с Александринкой.
— Он знал, кто я. Но не знал, что я ушел из театра. Cразу же позвонил и предложил поработать. Меня звали все театры, но тогда знали, что я работаю только в театре Маяковского.
— Почему у вас целых три постановки по Горькому?
— Первый был какой-то неосознанный, это больше была идея Карбаускиса. Честно скажу, не очень получился спектакль, я тогда не очень понял, как его ставить. Потом я вернулся к нему осознанно, были "Дачники" в "Старом доме" (в Новосибирске), мне показалось, что очень актуальная пьеса. Был замысел по пьесе "На дне", я хотел ее ставить еще в Латвии, но они очень хотели "Ревизора".
— А "Вассу" можете поставить?
— Мне нравится "Васса", но с Горьким надо точно делать перерыв.
— У вас в этом году в театре год молодой режиссуры, расскажите об этом подробнее.
— Мы придумали концепцию — четыре лаборатории, договорились с разными институциями Петербурга: это Русский музей, гостиница "Астория", ДЛТ. Сейчас вот будет научная лаборатория. Были работы в так называемой акустической трубе внутри театра. При этом у нас был опенколл, можно было прислать заявки, придумать идеи. Я созванивался, общался, понимал, кто есть кто, потом мы делали.
— Правда, что можно было подавать заявки не только режиссерам?
— Все равно в итоге заявились люди с режиссерским образованием.
— Когда я узнал, что вы будете ставить Памука, у меня был серьезный скептицизм, потому что здесь уже показывали "Меня зовут Красный". Он шел два сезона.
— Мне просто очень нравилось произведение. Когда возникла эта идея здесь что-то поставить, мне казалось, что нужно рассказать чистую историю, не брать знаменитую [татарскую или русскую] пьесу, ее как-то интерпретировать, потому что надо знать язык. Интерпретация — это очень сложная вещь. С другой стороны, это была история, которая мне интересна. Я вспомнил про Памука, мне очень нравился этот роман, и Фарид Рафкатович Бикчантаев, и Ильгиз Газинурович Зайниев очень откликнулись на эту вещь.
— Почему вам понравился этот роман?
— Я прочитал его давно, когда он только вышел, — и с тех пор хотел поставить. Я не могу вспомнить современную сильную историю любви, которая на меня произвела бы такое впечатление. Чтобы в современности была написана такая книга, как "Ромео и Джульетта", "Анна Каренина". И роман, конечно, не может быть о счастливой любви. Во-вторых, это очень красивая идея музея, музея невинности в Стамбуле. В этой вещи много красоты, поэтичности. Я был в музее два раза с тех пор, как понял, что буду ставить. Он работает и без книги. Когда ты знаешь, из чего он состоит, это, конечно, обогащает восприятие.
Мы поставили себе задачу не просто поставить книгу, но и представить музей. Как визуализировать такой музей — это большой вопрос. Сейчас мы какое-то решение нашли. Вообще, генезис этого романа в том, что Памук собирал старые вещи у себя в квартире, думал написать какой-то каталог. А потом у него возникла идея романа, в который он вписал эти вещи.
— Как ни крути, татары и турки — достаточно разные люди. Можно ли сказать, что это про нас или это что-то наднациональное?
— Я ставлю универсальную историю. Там есть Стамбул, но все равно — это мужчина, женщина, любовь, измена, обсессия. Скажем, если немецкий режиссер ставит Достоевского, он не ставит про вечную Россию, он берет за основу чувства, страсти. Конечно, есть отсылки к турецкому колориту, и это только помогает. Но в целом история универсальная. Есть, наверное, какая-то схожесть в плане каких-то ментальных реакций, в связи с тем, что это мусульманская среда, восточная культура.
— Период в романе описан интересный — это семидесятые годы, уже светская Турция, но при этом религиозный фактор силен.
— Это все дает некую краску. Вы знаете, я ставил китайский роман в Пскове. Люди смотрят его четыре часа с большим удовольствием, потому что видят какой-то важный сюжет для самих себя. А антураж добавляет некой экзотичности, придает этому эффект магического реализма. У Памука история абсолютно реалистичная, при этом возникает какая-то поэзия. Я хорошо подготовился, я написал инсценировку, писал ее долго, несколько месяцев.
— По-моему, до этого вы сами не писали.
— Редко, для маленьких спектаклей. У нас с художником Анастасией Юдиной возникла сценографическая идея, сразу захотелось проверить ее через текст, так все начало придумываться. Ты пишешь, это помогает тебе больше проникать в мир героев. Памук создал свой какой-то Стамбул, которого, может быть, уже нету, это какая-то другая страна. Когда я читал Памука и не был в Стамбуле, мне он показался даже более поэтичным, чем на самом деле.
— Я поразился недавно, что режиссеры все чаще пишут сами.
— Когда я работаю с драматургом, я все равно его веду, даю направление, структуру, а драматург находит слова. Я не пишу диалоги, у меня это просто не очень получается. Но смысл и структуру я понимаю, знаю, как это работает. Здесь не надо было писать, а надо было компилировать. Потому что в романе есть действие, там есть хорошая история, а это самое главное в драматургии.
— Кто пишет музыку?
— Я подбирал сам, это универсальная музыка. Мой референс — фильм "Любовное настроение", где гонконгская жизнь под музыку скрипичную, а не этническую. Есть и вкрапления, к примеру, Simon and Garfunkel, потому что они такое тогда слушали. Есть турецкая музыка 70-х, которую упоминает сам Памук, по типу наших ВИА. И будет еще несколько живых номеров, очень красивых. Я изучил турецких певцов, весь контекст, но он дан дозировано, подобное увело бы спектакль в другую сторону.
— Нужно ли зрителю не знать концовку?
— Можно прийти не читая книгу. Мы довольно сжато рассказываем эту историю, в районе трех часов. Сейчас мы ее немножко подрезаем.
— Вам нравится, как роман звучит по-татарски?
— Мне нравится. Нравится, как играют артисты, как они работают. То есть трудно представить, чтобы такое играли русские актеры. Вообще, где бы я такой роман поставил? Здесь как будто бы и понятнее их взаимоотношения. Мама, папа, родители, семейные отношения, чистая девочка, парень-соблазнитель, образы, архетипичные для восточной культуры. Есть связка с кино: то ли они проживают пародию на турецкий фильм, то ли турецкие фильмы — пародия на их жизнь.
— Я читал, что в Александринке репетируют перед каждым спектаклем. Вам легко отпускать постановки в других городах?
— Обычно я все-таки так крепко ставлю, когда каждую секунду артист должен знать, что он делает. Я вижу, что здесь довольно дисциплинированные артисты. Это будет сложный спектакль, в техническом плане.
— Для таких это здание и строили.
— Да, все это понимают. Мы ставим сложные задачи с нашей постановочной группой: видео, декорации. Это визуальный спектакль, для Александринки это дело привычное. Он длинный, большой, там много чего происходит. И мы все работаем, готовимся к премьере.