Пусть скульптур будет больше

В этом году исполняется 200 лет с основания в Москве Императорского Строгановского художественно-промышленного училища графом С. Г. Строгановым. Мы часто пишем о художниках и скульпторах, окончивших это легендарное учебное заведение, рассказываем об их взглядах на нашу культуру и искусство. Сегодня наш собеседник — скульптор Сергей Савин, преподаватель Строгановки. Кстати, 22 августа он отмечает день рождения. Дата не круглая, но чем не повод!

В мастерской, что прячется в полуподвале на окраине Москвы, чуть пахнет сыростью. Сергей Александрович Савин смущенно извиняется: такие вот условия. Но вскоре весь мир остается где-то за пределами этой необычной вселенной, где собраны вместе такие разные произведения искусства, друг другу, впрочем, ничуть не мешающие.

Каждый хороший скульптор имеет свой почерк. Есть он, конечно, и у Сергея Александровича. Но главное — он обладает удивительной способностью отлавливать и отражать в скульптуре острые микромоменты бытия, и, рассматривая его произведения, ты помимо желания принимаешься фантазировать, домысливая, достраивая эти мгновения.

Вот, скажем, чудесная «Новенькая». Все в ней присутствует — и напряженность, перемешанная со страхом (как ее примут в группе «старых» гимнасток), и вызов («я тоже много чего могу»), и самомнение («видите, как я хороша»), а в глубине, у сердца — острое, как бритва, желание понравиться и надежда стать своей…

— Сергей Александрович, какая же удивительная скульптура… Все по ней читается, как по книге. Смотрю, у вас таких целая серия?

— Пожалуй. Это была первая «Новенькая», и работа эта возникла почти случайно. Это было еще в студенческие времена — я слепил не гимнастку, а просто девичью фигурку, и в ней было схвачено какое-то удачное движение. Через какое-то время я посмотрел на нее другими глазами, мне все показалось незавершенным, но движение-то хорошее, думаю! Год прошел, если не больше, пока какая-то мысль начала вызревать. И получилась девочка-подросток. Изначально у нее не было никакого обруча, была просто фигурка с хорошим движением. Так постепенно родилась «Новенькая»: девушка, которая приходит в секцию. Наверное, она талантлива, и у нее что-то уже получается, но пока она в новой секции еще никто для остальных… Я попытался показать ее энергию, потенциал, опасения.

— И получилось потрясающе: момент схвачен. Так на мемориальной доске знаменитому нашему коллеге Василию Пескову, которая была недавно установлена на доме, где он жил, вы очень точно передали его взгляд. Работа над оттачиванием деталей замысла всегда идет так долго?

— Когда делаешь что-то такое, идеи мелькают с огромной скоростью. Ухватываешь какую-то одну… Если я точно знаю, что хочу сделать, я делаю это за неделю. Бывает, вожусь долго.

— В ваших работах часто присутствует круг или это только кажется?

— Часто. Вспомните «Троицу» — он там везде, и чашу олицетворяет, и стол, возле которого сидят юноши-ангелы, и мир в целом, и все это — бесконечное, как сам круг... И для меня обруч в руках «Новенькой» — не обязательно образ гимнастки. Для меня это, скорее, намек на какую-то медитацию — хоть спортсменки, хоть человека, занимающегося йогой. Обруч — это ведь ореол, круг мира.

— Под ваши работы очень интересно сочинять. Есть скульпторы, очень четко доносящие до зрителей то, что они хотели сказать. Вы же провоцируете людей на фантазии и домысливания. Это специально так задумано или просто так получается?

— В том, что я делаю, отражается, наверное, смена моих мыслей, которые приходят в процессе работы. Так что это и не специально, но… естественно. У художника ведь какие функции? Все, что создается и, возможно, кажется нам «новым словом», отражает какую-то небольшую грань реальности, в которой мы существуем. Человек и за всю жизнь свою не может познать эту реальность. Художники помогают Создателю, Творцу нашего мира доносить до каждого человека это великое знание о себе и обо всем... У скульптора есть для этого инструментарий, форма и пространство. И те, кто видит работы скульптора, могут в своем воображении развивать предложенные им образы, домысливать их. Из созданного произведения каждый может взять столько, сколько…

— Сколько может?

— Сколько способна принять его душа, ум. Для каждого человека количество смыслов, вложенных в произведение, будет разным.

— Кстати, мне кажется, в ваших работах мало хулиганства, которое присутствует, например, у Александра Рукавишникова.

— Пожалуй, да, но все-таки оно случается (смеется). Я просто его умело маскирую (смеется). И не всегда показываю. Вот — «Мелкие страсти», серия работ с намеком на человеческие слабости. Но вообще творчество — загадочная, конечно, вещь. Вот, например, ты приступаешь к работе. Задумываешь основную идею. Но потом в этой идее начинает возникать нечто дополнительное, проявляются намеки на другие какие-то мысли. Но самое интересное начинается на выставках, когда работы начинают оценивать не профессионалы-художники, а не особо искушенные посетители. Они рассказывают тебе то, что видят и чувствуют, при этом ты понимаешь, что на самом деле задумывал несколько другое, но часто вынужден признать — то, что увидели они, тоже существует! Это очень любопытно: надо же, думаешь, как интересно. Я ведь и не думал об этом, когда делал…

— А для вас, творца, создателя, не оскорбительно, если люди понимают вашу задумку не так, как хотели вы?

— Нет, что вы. И бывает по-разному, иногда ведь твой замысел угадывают точно, иногда — не совсем, но чаще всего к нему просто что-то добавляют. А иногда ты вспоминаешь: надо же, а ведь эта мысль мелькала… В общем, все складывается из сопоставления многих вещей, когда один слой восприятия накладывается на другой, второй, третий… И всегда интересно, когда работа не прямо в лоб воспринимается.

— А если она «не зашла»? Простите, что так говорю. Но ведь это бывает.

— Конечно, бывает. Но тут есть свои хитрости. Я понимаю, что работа изначально должна понравиться. То есть первое впечатление от нее должно быть все равно приятным. А вот дальше стоит трудная задача: надо зрителя заманивать, человек должен вникать в то, что происходит. И если это случается — задача выполнена и достигнута самая главная цель: человек начинает работу расшифровывать, додумывать, придумывать…

— Меня поразила ваша работа «Плавание». По отдельности ничего и не поймешь — какие-то части женского и мужского тела. Но рядом, вместе! Видишь усилие мышц перед нырянием…

— Да, по названию эту скульптуру можно отнести, наверное, к известному виду спорта, но если на самом-то деле, по-честному, ну какой это спорт? Тела обнаженные, в этом есть определенная эротика… Эта скульптура, или скульптурная группа, задумывалась как... «плавание в море жизни». Но многое зависит от антуража. Так, на одной из выставок я положил их на зеркальную поверхность и…

— Казалось, они заныривают в зеркало, как в воду?

— Плывут по нему, ныряя! Люди даже переспрашивали: а вы с живых людей, что ли, формы отливали?

— Сергей Александрович, а когда вы слепили первую свою работу? Наверное, совсем рано?

— Мне с детства очень нравилось рисовать. Я вообще родился в бараке — классическом, одноэтажном, с длинным коридором. Мои родители не были москвичами, приехали по лимиту, работали на ЗИЛе. Потом им дали семейное общежитие, брат родился, затем получили квартиру в хрущевке в Зюзино. Детство у меня было классное — вокруг овраги, сады кругом, лес рядом. Метро еще не было, а там, где сейчас метро «Каховская», Битца и начиналась. Там в детстве моем была лыжная база, мы с отцом вставали на лыжи и — вперед, на Лысую гору! И впечатлений было много, может, поэтому я и рисовать начал, не знаю. Но получалось, и это отмечали все, особенно в школе. Рисовал какие-то кораблики и чьи-то портреты, меня всегда хвалили. В нашей семье никто к искусству отношения не имел. Но хорошо рисовал мой сосед по подъезду, Игорь Елисеев. Когда у нас открылся в Доме юных техников кружок ИЗО, мы с ним туда записались. Сколько же, к слову, там было кружков разных, а главное — бесплатных!

— Любила советская власть занимать детей…

— Не то слово. Туда и из нашего двора, и из соседних дворов все дети ходили — в разные кружки. И вот там-то мне впервые и дали полепить их глины. Как жаль, что я в силу возраста не запомнил, как звали нашу преподавательницу, прекрасную женщину… А ведь была она, судя по всему, сильным скульптором, поскольку у нее была даже своя мастерская в каком-то дворике на Пятницкой. Именно она обратила внимание на мою бесшабашную выдумку. Я смело смешивал краски, и из печи выходили вполне симпатичные изделия, они начали выставляться на выставках, даже на ВДНХ. И однажды она нас с Игорем повезла к своей знакомой, Лидии Арсентьевне Богачевой, которая преподавала в МСХШ (Московская средняя художественная школа при Институте им. В. И. Сурикова, ныне МЦХШ при РАХ. — «ВМ») скульптуру в младших классах. Разумеется, я про эту школу ничего никогда не слышал, родители мои тоже. В общем, все произошло как во сне: мы приехали, я слепил что-то по ее заданию, вроде зверушку какую-то, и мне велено было на экзамены приходить, которые были уже скоро. На них мне надо было сдать академический рисунок — натюрморт. А я в жизни этого не делал! Но в итоге все сдал и начал учиться. Школа оказалась престижной, сильной, учили нас всерьез. Оттуда у всех дорога была в Суриковский институт, но почему-то мне туда не хотелось. Более того, уже в самом конце экзаменов я понял, что не хочу быть художником. И на последний экзамен просто не явился, потом забрал документы, а родителям сказал, что не сдал. Им было все равно, честно говоря, и я пошел в армию, какое-то время до этого поработав на заводе токарем.

— Ну вы даете… А я ждала рассказа про паймальчика, который своим трудом...

— Ну, так уж вышло... Я был очень спортивным, боксом занимался и борьбой, было море соревнований, потом повредил мениск — до рисунка ли и до скульптуры ли мне было? А потом пошел в армию и оттуда поступил в военное училище, где год отучился, хотя быстро понял, что быть офицером — это тоже не мое.

— Искали себя по-настоящему.

— Приключений было немало. Но мне кажется, что-то свыше мне все же помогало. Я после школы пять лет куролесил, но к 22 годам набрался жизненного опыта и понял, что на самом деле хочу быть художником, мне это нравится. Выбрал Строгановку, поскольку тяготел к монументальной скульптуре, поступил, и вот…

— И вот теперь я беседую с профессором Строгановского университета...

— Засмущали. Но правда, моя дипломная работа стоит в Чеховском районе, у деревни Леоново, — это памятник ополченцам. И во время учебы мы все много работали, много ездили, зарабатывали, жизнь была насыщенной. Семья появилась, надо было ее обеспечивать, так что лепил когда-то то, что можно, даже на кухне. Потом Александр Николаевич Бурганов, известный наш скульптор, предложил поработать на Экспериментальном творческом комбинате. Это дало опыт колоссальный, меня взяли на должность художественного руководителя по скульптуре. Работы было много, но главная моя задача была не в том, чтобы руководить этим цехом или что-то подсказывать — работали там профессионалы, там важно было присутствовать на худсовете, который проходил раз в неделю. Директор комбината художником не был, вот мою должность и ввели. На этом худсовете сидело много ярких художников — как мэтров, так и молодых, ставших известными сегодня, и это действительно дало огромный опыт. А уж сколько бюстов Ленина я смог посмотреть — не описать и не сосчитать!

— Многие художники и скульпторы очень пострадали от 1990-х. Как вы пережили это время?

— С мечтами о крупных скульптурах! Делал медали, что мне всегда очень нравилось. Знаете, что горько? В наше время была очень мощная подготовка — школы, училища. А сколько было журналов интересных художественных. Мы всю информацию собирали из них, интернетато не было — вспомните «Декоративное искусство», альманахи «Советская скульптура». 1990-е по всему этому ударили, разрушив многое из того, что нельзя было разрушать. У нас была огромная тяга к обучению, сейчас же, к сожалению, тоже этого не наблюдаю. Представьте: семь лет в художественной школе ты лепишь и рисуешь каждый день. Тут и обезьяна этому научится. Понимаете, с каким уровнем мы поступали! А сейчас не хотят... А потом, были же еще дома творчества! Молодых художников направляли туда, оплачивая все — и проживание, и питание, в составе творческих групп, чтобы мы просто работали. И мы работали.

— Пока мы тут с вами сидели, я как-то попривыкла к атмосфере и освоилась. Зуб даю, как говорится: по ночам тут своя «Ночь музеев» разворачивается. Ваши творения наверняка друг с другом общаются и все такое…

— Я здесь ночевал не раз, точно могу сказать, что они тут не бегали!

— А вы с ними разговариваете?

— Пока делаю — может быть. Но дальше — все, они сами живут.

— Моей любимой вашей работой станет, конечно, Сизиф. Смотрю, как он старается, и сердце болит!

— Забавно, кстати, что когда я его сделал, он оказался похожим на Горбачева. А после обжига у него на голове появилось узнаваемое пятно...

— Даже из того, что я увидела тут, а это, я так понимаю, малая часть сделанного вами, я многое мечтала бы увидеть в парках и садах Москвы. А вы в целом как считаете, у нас достаточно уличных скульптур? Они возбуждают столько мыслей и чувств, так украшают пространство….

— Я считаю, что их должно быть больше. Только не обязательно памятников! Надо просто ставить красивые, качественные скульптуры. Кстати, в этом смысле можно посмотреть на европейский опыт: они ставят их просто во дворах, на лужайках, перед зданиями. И такая скульптура вовсе не обязательно должна быть огромной, главное, чтобы она была хорошей, качественной, если хотите — человечной. И люди таким простым и естественным образом приобщаются к культуре.

ДОСЬЕ

Сергей Савин родился в Москве в 1958 году. Окончил Московское высшее художественно-промышленное училище (бывш. Строгановское). Ныне преподает в Российском государственном художественно-промышленном университете имени С. Г. Строганова, лауреат и дипломант различных конкурсов и выставок. Член секции скульптуры МСХ и ОМС, Союза художников России, Творческого союза художников России. Его произведения хранятся в музеях и частных коллекциях России, Франции, Германии, США, Италии, Греции, Дании, Люксембурга, Швейцарии и других стран. Живет и работает в Москве. Автор монументальных произведений, установленных в разных городах России, таких как памятник, посвященный труженикам тыла войны 1941–1945 гг. в Тюмени; памятник олимпийскому чемпиону по спортивной гимнастике Б. А. Шахлину в городе Ишиме и многих других.

ТОП-10

Самые известные работы Сергея Савина:

Золотая осень — шамот, металл, 1989,Новенькая — бронза, 1990,Мелкие страсти — шамот, 1992,Раненая амазонка — шамот, металл, 1993,Венера — дерево, 1994,Троица — бронза, 1994,Серия композиций для набережной Тюмени: Судостроители Сибири, Командор Беринг, Картограф Ремезов,Памятные знаки Ангел-хранитель и Хлеб нашей памяти,Памятный барельеф к 70-летию Победы в ВОВ Тюмень — Победителям,Пьета — дерево, 2004.