Текст - это же не только определенное количество страниц, но и определенный эффект в обществе. Особенно если это текст Достоевского. Алехандро Ариэль Гонсалес, президент общества Достоевского в Буэнос- Айресе, напомнил об этом на Оптинском собрании, где встретились знатоки творчества писателя из России, Белоруссии и стран БРИКС. Умным разговором о том, как отзывается сегодня слово Достоевского во всем мире, вчера в Калужской области завершился фестиваль "Дни Достоевского в Оптиной пустыни".
"Старчество. Монастырь. Церковь. Россия" - главная тема разговора. Но достоевсковеды особое внимание остановили еще и на трудностях и мастерстве перевода его романов.
Гонсалес рассказывал о тонкостях перевода на испанский "Двойника" Достоевского, весь тираж которого был неожиданно продан в Аргентине за 3 месяца и сходу заказано второе издание романа.
- Достоевский для нас один из самых интересных русских писателей, - уверяет доктор филологии из бразильского университета Сан Пауло Бьянки Мария де Фатима.
Между тем, сам Достоевский примерно 150 лет назад прямо писал о недостатке интереса к русской литературе за границей, подчеркивал убогость французских издательств и указывал на склонность европейских переводчиков переводить ее так, что тексты становились неузнаваемыми. Все истинно художественное, характерное, эмоциональное в этих переводах терялось, а всем крупным русским талантам суждено было оставаться неизвестными.
Чем крупнее талант, тем меньше его ценят - это становилось почти закономерностью. И хотя уже в 1876 году Париж был затоплен волной переводов русских книг, потребовалось немало времени, чтобы русский роман стал открываться не русской публике. И все открытия происходили, в основном, через романы Достоевского. После первой и второй мировых войн, в 30-х годах 20 века количество их переводов резко возрастало. И по мнению Пауло Бьянки Марии де Фатимы, в таких странах, как Бразилия, они сыграли чрезвычайную роль.
- Все наши "новые писатели" были под влиянием Достоевского. Именно его творчество становилось источником вдохновения, - подчеркивает бразильская исследовательница и переводчица.
На португальский были переведены 22 произведения Достоевского, и количество издающихся там переводов, по ее словам, поражает воображение.
Известный писатель, поэт, критик и достоевсковед Игорь Волгин обратил внимание на то, что сам Достоевский не представлял, что его будут переводить на Западе, и напомнил известное крылатое выражение: судить о литературе по переводу это как целовать женщину через чадру. Перевод сравнивали и с хождением сапера по минному полю: одно неверное слово и произведение уничтожено. С Достоевским так на первых порах и было.
Но сейчас мы живем во времени активных переводов и активного чтения Достоевского и на Западе и на Востоке. Тиражи его изданий растут, а переводы все более приближаются к оригиналу.
Мохамед Наср Эльгебали, доктор философии из Каира, говорит, что долго был поклонником теории непередаваемости смыслов текста при переводе, но сегодня уже можно говорить о новом уровне перевода, позволяющем донести до читателя и то, что донести не так просто.
А известный критик и достоевсковед Павел Фокин, автор книги "Достоевский. Перепрочтение" настаивает, что чем больше в национальной культуре переводов, тем она богаче.
И оказывается, что передать можно даже такое абсолютно русское явление как старчество, наиболее утвердившееся в Оптиной пустыни и взявшее под свое окормление не только жаждущий разрешения крупных и мелких бед русский народ, но и сам цвет русской культуры - Гоголя, Соловьева, Тургенева, братьев Киреевских, Константина Леонтьева. И чуть не взявшее Льва Толстого, хоть и исчеркавшего Евангелие безудержными пометками "Много лишнего", но неожиданно глубоко полюбившего старца Зосиму в "Братьях Карамазовых".
Как тут не вспомнить слова самого Достоевского: "Говорят, русский народ плохо знает Евангелие… Конечно так, но Христа он знает…".
Доктор филологии из Нью-Дели Ранджана Саксена рассказала о собственной встрече с Достоевским - на втором курсе университета отец подарил ей "Униженные и оскорбленные" на английском, и она, рыдая над судьбой героев, впервые соприкоснулась с уникальной философией страдания и искупления. А потом она поведала об удивительном примере рецепции Достоевского в южном индийском штате Керала, где правили местные левые, а романы почитавшегося там чуть ли не за коммуниста Достоевского звучали в радиоспектаклях в сопровождении местной музыки. "Читайте Достоевского. Любите Достоевского. Не можете? Браните Достоевского. Только читайте", - это культурное заклинание она повторяет своим студентам всякий раз, начиная рассказывать о нем.
Судьба написанного Достоевским сегодня в мировой культуре ярка и завидна. То вдруг выходит пятитомное издание его романов на старо-монгольском в переводе бывшего министра иностранных дел Монголии. То "Белые ночи" переводят на суахили, несмотря на то, что белые ночи в Африке вообще-то явление непредставимое…
Еще недавно звучащее как вызов из уст безудержных в своей анти-гуманитарности политиков: "Хватит читать Достоевского! Он не нужен в школьной программе!" - к счастью, осталось в прошлом. Но сам Достоевский все равно остается вызовом для мира в его современном состоянии. Его воспринимают как прививку от национального сиротства, от нигилистического отношения к собственной культурной истории.
Ну а генетическая связь Достоевского с православной традицией, его особого рода учительство, жанровые установки на исповедь и проповедь в его романах позволяют современным критикам неожиданно сказать, например, о Кафке: он идет за Достоевским, а стало быть за Христом.
Но между тем есть и неподдающийся нашим славословиям Достоевский, человек жестокого, по словам философа и богослова Георгия Флоровского, таланта, не боящийся изобразить мир без Бога, показывающий всю позорность и жалкость человеческого существования.
Такой вот не положительно-пафосный и идеологически причесанный Достоевский, конечно, плохо сочетается с разговорами об охране традиционных и семейных ценностей, ведущимся в уже привычном для нас бюрократическом стиле. Не очень-то он охранительно выглядит с Мармеладовыми, выталкивающими свою дочь на панель, Раскольниковым, решающимся на убийство, Свидригайловым и Смердяковым ( и до сих пор в нас неизжитой смердяковщиной, и с князем Мышкиным даже.
Как сказала Ранджана Саксена, читая Достоевского, я и сама себя лучше узнала.
И это не обязательно знание, что вызывает восторг и экстаз.
Читая Достоевского, человек заглядывает в свою глубину, и иногда в глубину страшную.
- Меня в Достоевском поражает смелость в изображении зла, - говорит Павел Фокин, уверенный, что искусство это один из исторических путей противостояния злу. Что искусство обязательно этически ангажированно ( иначе его миссия ущербна).
А Достоевский еще и в состоянии нас защитить от духовного соблазна увлечься злом. Он, как Вергилий, идет с нами по аду увиденных им человеческих страстей до конца. Не свалившись, как Ницше или Чюрленис в сумасшествие, он знает, чем закрыть и застраховать нас.
Вот о чем говорили знатоки и переводчики Достоевского, пока на поле в деревне Губино пели песни эстрадные звезды и читали отрывки из его писем и дневников модные актрисы.
Достоевскому, увы, тоже грозит превращение в часть массовой культуры, этакого ток-шоу, предупреждает Игорь Волгин. Достоевский-то, наверно, без последствий, выдержит и это. Выдержим ли мы?