Ни в коей мере ни идеализирую культурную политику, проводимую в СССР. Ее повторение невозможно потому, что она осуществлялась в закрытой стране, с единственной правящей партией и идеологией, защищенной красными линиями марксизма-ленинизма, включавшего и марксистско-ленинскую эстетику. Но даже внутри этих красных линий было пространство для творчества - большая литература, глубокая журналистика, выдающийся кинематограф, мирового класса театр и музыка!.. Все это в известном смысле опровергало известные слова Альбера Камю о том, что свободная печать бывает плохой и хорошей, несвободная - только плохой. Культура имела значение.
Впрочем, воспоминания - удел немолодых людей.
Всякий раз, когда появляется инициатива внести поправки в уже действующее законодательство или принять новый закон, предписывающий появление на свет очередной лицензии, ограничивающей распространение произведений искусства, которые могут содержать еще несформулированные угрозы для духовного состояния общества, всегда найдется кто-то, кто станет утверждать, что это ни в коей степени не нарушает конституционного права на свободу творчества.
Мы не были богами, случалось, что верстка возвращалась испещренная красным карандашом...
Скажу сразу, что являюсь правоверным гражданином России, входящим - воспользуюсь выражением Ярослава Гашека - в партию умеренного прогресса в рамках законности. И в рамках этой партийной принадлежности уверен, что количество трудно формализуемых с юридической точки зрения требований к деятелям культуры, редакторам, продюсерам, издателям не может возрастать до бесконечности. И не может не отражаться на качестве создаваемых произведений. Нельзя творить, держа на столе указы президента РФ и своды законов, включающих помимо Гражданского и Уголовный кодекс.
Как представляется, было бы куда честнее вернуться к цензуре, которой бы занимались профессионалы, а не бюрократы различных ведомств, сами не представляющие до конца, чего же им надо бояться, чтобы не потерять место, тем самым сломав себе карьеру. Да, возрождение института цензуры - недешевое удовольствие, требующее не сотен, но тысяч просвещенных слуг государства, но, пожалуй, только оно может сохранить здоровую обстановку в творческой среде.
Вполне возможно, меня мучает ностальгия. Но... в существовании цензурного ведомства была своя логика. Предварительная цензура защищала от карательной. Раз в месяц один из замов главного редактора журнала "Театр", где имел честь служить с 1973 по 1990 год, укладывал в портфель верстку очередного номера и отправлялся к цензорам из Главного управления по охране гостайн в печати при Совмине СССР. Он оставлял ее на несколько дней, а затем забирал, украшенную штампом, разрешающим номер к печати. Чаще верстка была без правок. В редакции работали профессионалы - материал, подписанный редактором, завотделом, ответсекретарем, замглавного редактора, попадал на стол главному редактору идеологически почти стерильным. Если мы сомневались, стоит ли публиковать ту или иную пьесу или критический материал, то собирали редколлегию или партсобрание редакции, где все риски обсуждали весьма обстоятельно. Но мы не были богами, поэтому случалось и такое, что верстка возвращалась к нам испещренная красным карандашом, которым делали правки и изъятия. Если их было много, то это означало, что главного вызовут в отдел пропаганды ЦК КПСС, а секретаря парторганизации в райком или горком. Как говорили раньше любители футбола, "три корнера - пенальти".
Пространство идеологической дискуссии вовсе не бесполезно для культуры и общества в целом...
У наших цензоров было небольшое помещение в здании издательства "Искусство" в Малом Кисловском переулке, напротив ГИТИСа. Помещение это было завалено готовившимися к выпуску в свет книгами, журналами и брошюрами, по преимуществу связанными с культурой во всех ее разнообразных проявлениях. Было и много секретной или даже совершенно секретной литературы, где, похоже, содержались тайны, которые не надо знать людям.
Цензоров было двое - немолодой уже мужчина и миловидная молодая барышня, которые отличались крайней доброжелательностью. Они были в высшей степени образованны и сведущи в разных литературных и научных премудростях. И прекрасно ориентировались в том, что должно, а что не должно знать гражданам нашей прекрасной страны. Порой мы чувствовали себя невеждами, готовыми выдать госсекреты, - жесткому изъятию, к примеру, могла быть подвергнута 20-строчная заметка из раздела "Содружество искусства и труда", посвященная гастролям ташкентского театра имени Алишера Навои то ли к нефтяникам, то ли к золотодобытчикам Ферганской долины. "Никакой нефти (золота) там нет, и нечего об этом писать", - строго говорил добродушный цензор. Он и об этом знал досконально.
В случае несогласия нужно было пробиваться к В. А. Солодину, заместителю начальника Главлита, где он работал с 1961 по 1991 год, пожалуй, самому влиятельному цензору в СССР. Ну, а дальше двигаться в ЦК, иногда добираясь до Политбюро. Так, к примеру, решалась судьба пьес о Ленине, который боролся со Сталиным. Это была уже политика высшей пробы.
Кроме института цензуры во всех культурных институциях был очень сильный редакторский состав. Книги, спектакли, фильмы, живописные полотна обсуждались серьезно и всесторонне. С пониманием того, что в конце концов можно пробиться на дачи членов Политбюро и получить разрешение, которое не рисковали давать нижестоящие чиновники. Было пространство идеологической дискуссии, которая вовсе не бесполезна и для культуры, и для общества в целом.