В Музее имени Андрея Рублева откроется выставка, посвященная Георгию Победоносцу

Уникальную выставку, посвященную образам великомученика Георгия Победоносца, одного из наиболее почитаемых на Руси святых, представит накануне Дня Победы Центральный музей древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублева. О том, почему именно этот святой так любим русским народом, где хранится икона-шедевр и о том, как музейщики спасали святыни в безбожные советские годы, "РГ" рассказал заместитель директора музея по научной работе, профессор, почетный член Российской Академии художеств, искусствовед Геннадий Попов.

Геннадий Викторович, Георгий Победоносец - один из популярнейших святых воинов. Знают ли ученые, почему именно этот святой так почитаем нашим народом? Где можно увидеть самую раннюю икону с его изображением?

Геннадий Попов: Святой Георгий стал популярен в народе чуть ли не с момента с принятия христианства и особенно почитаем наряду с Иоанном Предтечей, Николаем Угодником, и, конечно, Господом и Богоматерью. Дополнительной причиной такого его почитания был тот факт, что один из дней памяти святого в церковном календаре приходится на 23 апреля (6 мая по новому стилю), когда обычно выгоняли скотину на поля. Иногда поэтому святой именовался Георгием Вешним. Древнейшая сохранившаяся русская икона находится в Успенском соборе Московского Кремля. Это ранний XII век. Иван Грозный велел привезти ее из Новгорода - большую выносную двухстороннюю икону, на лицевой стороне которой изображена Богоматерь с младенцем.

Давайте рискнем поставить точку в вопросе - как быть, когда у произведения искусства двойная роль? Где место иконе-шедевру?

Геннадий Попов: Этот вопрос звучал еще в 90-е годы, когда "разрешили" веру. Вдруг началась борьба: закроем музей Рублева, все раздадим церкви, и будет всем счастье. Мы стали устраивать дополнительные выставки, чтобы люди могли увидеть святыни, а народ приезжал с псевдореволюционными требованиями все вернуть. И разговоры о том, чтобы все непременно передать Церкви, не прекращаются и ныне. Но есть один момент - история древнерусского искусства все же должна существовать. Значительность древнерусского художественного наследия давно уже стала бесспорной. Противостояние религиозного сознания и науки абсолютно беспочвенно. Достаточно вспомнить формирование "Древлехранилища" Императорского Русского музея в Петербурге, проходившего при активном участии крупнейших ученых и самого императора Николая II, в чьей религиозности невозможно сомневаться. Иконы могут находится и находятся в действующих храмах, в том числе в Греции, на Афоне, где существуют свои церковные музеи. Главное - обеспечение сохранности и доступности не только для верующих, но и для хранителей и исследователей. В июле 1918 года деятельность Комиссии по сохранению и раскрытию памятников древней живописи благословил сам Патриарх Тихон.

И не надо кричать: "Ах, музеи нас ограбили!". Вот вам простой пример. Одна из первых наших экспедиционных поездок в 60-е годы была в подмосковное село Ямкино, церковь Рождества Богородицы. Мы вывезли тридцать с лишним икон XVI - XVII веков. Мне было 22 года, и меня, конечно, мучила совесть - мы же храм "ограбили". Но вскоре там обвалились своды. Спасли иконы? Конечно. Вообще музей Рублева за все свое существование спас тысячи икон. Сейчас у нас находится более пяти тысяч экспонатов.

Лично вы спасли множество икон, помните, где обрели первую?

Геннадий Попов: Это были иконы из все того же села Ямкино, среди которых имелись замечательные иконы русских святых, потрясающая преподобного Сергия Радонежского и других, а также два образа XVI века.

Конечно, помню нашу первую экспедицию в Тверскую губернию (Калининскую область). Там было обнаружено несколько выдающихся произведений. В итоге в музее составилась одна из лучших коллекций тверской живописи.

На дворе стояли безбожные 60-е. Расскажите, в каких условиях вам приходилось работать?

Геннадий Попов: В марте 1963 года состоялась экспедиция на север Кировской области в Лальск. Нам с сотрудником музея Вадимом Кириченко по 23 года. Было довольно сурово. Есть было нечего. На улице стоял страшный мороз. Для поездок нам выдавали лошадь с санями. Ехать больше 10 км. Мы соскакивали с саней и бежали за лошадью, чтобы не замерзнуть. Никаких условий для работы и хранения икон не было. Хранить в гостинице их было невозможно, поскольку это была крохотная комнатка в Доме колхозника. На подоконниках наледи, зато у кровати печь нагревалась до красноты. Наконец, нам выделили помещение пожарной команды, где хозяйничали …мыши. Мы усердно заклеивали отставшие участки живописи микалентной бумагой, а они ее также усердно грызли.

А как отправляли ценный груз в Москву?

Геннадий Попов: Иконы мы были вынуждены отправлять в грузовом контейнере, в документах писали - "бывшая в употреблении мебель". Денег у музея было в обрез. В той же Кировской области был забавный случай. Мы с коллегой уже погрузили весь ценный груз в контейнер и приехали в поселок за вещами. И тут, к моему приятелю, который за время морозов отпустил бороду (у него было жуткое раздражение, когда он пытался бриться), подошел человек и сказал: "Мы же с тобой русские люди, сбрей бороду". Уж не знаю, за кого он его принял.

То есть, советские граждане относились к вам с подозрением?

Геннадий Попов: Часто именно так. Но публика везде была разная и отношение к нам тоже. Местные жители, вроде, знали, что мы историки. Но одни нас воспринимали как туристов, то есть полных придурков, которые непонятно чем занимаются, другие видели в нас церковных представителей. Мы были одеты простенько, и, глядя на нас, многие были убеждены, что мы приехали из семинарии. Ко всему прочему, нас постоянно пасла милиция - что за люди едут, иконы несут. Помню, один милиционер нагнал нас со словами: "От народа не скроешься" и потребовал документы.

Как искали шедевры?

Геннадий Попов: Обходили подряд все храмы. Но было и сарафанное радио - кто-то что-то где-то сказал о старой иконе. Помогали везение и Божий промысл. Старушки, узнавая о нас, радовались, думали, что, наконец-то, будет наведен порядок. Но бывало и так, что в храм не пускали. Как правило, старообрядцы. Они считали - пусть погибнет, зато наше. Но чаще, конечно, люди сами отдавали иконы. Особенно пожилые люди, которые присматривали за храмами, прибирались там. Иногда сами священники говорили: "Заберите, у нас не сохранится".

Что во время поисков стало большим удивлением, а что потрясением?

Геннадий Попов: Удивляло, что находились вещи, которые имели большое историческое значение, по некоторым находкам сразу было понятно, что они войдут в историю русского искусства. Потрясением же был масштаб трагедии. Это не поддается никакому описанию. Бесконечное преследование русского христианства поразительно. Преследователи не могли остановиться. Усадеб уже почти не было, храмы разрушены, а то, что осталось, они с удовольствием добивали. Помните, как Никита Сергеевич сказал, что покажет последнего попа по телевизору и настанет коммунизм? Не надо далеко ходить за иллюстрацией его слов. Вот здесь в Спасо-Андрониковом монастыре у ворот стояла колокольня XII века. Ее разобрали на кирпич, который пошел на Дом культуры завода "Серп и молот". А в монастыре некоторое время был пересыльный лагерь.

Как перед вами предстала эта трагедия? В виде храма-клуба? Церкви-склада?

Геннадий Попов: Скотного двора в храмах я не видел, хотя ходили слухи об их существовании, но храмы, превращённые в зернохранилища, были сплошь и рядом. Но это еще ничего. Страшнее, и это всегда производило тяжкое впечатление, были ремонтные мастерские МТС (машинно-тракторные станции) с обилием мазута. Большим кошмаром мог стать только склад удобрений. Удобрения - это соли, которые при достаточной влажности довольно быстро распространяются по всему зданию. Избавиться от них непросто, а дерево они и вовсе "съедали". Мы встречали иконы в ужасном состоянии - есть живопись, но нет доски. Это страшный момент - изображение буквально рассыпается у тебя в руках. Все это приводило к бессоннице.

Вам удалось понять, кем были люди, которые с такой легкостью крушили веру, а вместе с ней и великое искусство?

Геннадий Попов: Убежденные, что религии и веры, не должно быть, что крест - зло, что все это нужно искоренить. Если у тебя есть икона, надо забить ею окно. Если икона небольшая, нужно приспособить ее как крышку для бочки с капустой или огурцами. Мы долго еще будем зализывать эти раны. Я честно скажу, что до сих пор не нашел для себя ответа на вопрос - как наш народ умудрился сохранить хоть что -то.

Думали об этом во время экспедиций?

Геннадий Попов: Тогда я смотрел на иконы больше как на произведения искусства. Это потом уже пришло понимание, что это такое, и все вернулось на круги своя. А тогда это было для меня большое искусство, я бы сказал, одно из крупнейших в мировой палитре. Поразительно, как наши мастера умудрились усвоить это искусство в очень короткий период после принятия христианства и выйти на уровень искусства мирового.

Были какие-то возвышенные мысли, когда вы снимали иконы со стен храма?

Геннадий Попов: Честно признаюсь, особо никаких высокодуховных дум не было. Помню один подмосковный храм, превращенный в МТС. Там был очень высокий иконостас, ярусов шесть, а внизу, на полу - детали тракторов. Иконы нужно было как-то снимать. Я полез. Самым главным было земное желание не упасть и не надышаться пыли от голубиного помета. Но то, что я не свалился, было все-таки Божьим чудом.

Насколько трудно определить время создания шедевра?

Геннадий Попов: Часто ориентироваться помогают рукописи - исторический пласт, который сегодня больше изучается, чем в прошлом веке. Их миниатюры никогда не поновлялись, в отличие от икон, и это хорошо помогает в уточнении датировок. В первой половине XV века уже появляется бумага с водяными знаками и становится немного легче оценивать художественные процессы.

В советские времена иконопись была предметом острого интереса коллекционеров. Вам приходилось сталкиваться с вымогательством или угрозами?

Геннадий Попов: Как-то два неизвестных мне человека принесли небольшую икону с ликом Спаса, и стали убеждать, что это Рублев. Пришлось разрушить их надежды. Икона относилась к середине XVI века, о чем я им незамедлительно сообщил. Их угроза стала неожиданной - они пообещали подать на меня в суд.

Один из ваших родственников, архиепископ Астраханский Митрофан, в начале нулевых был канонизирован. Как сложилась жизнь вашей семьи после его расстрела?

Геннадий Попов: Владыка Митрофан, который был моим двоюродным дедом по отцовской линии, был расстрелян в 1919 году, а мой прямой дед-священник - в 1925- м отправлен в лагеря, где и исчез. Отец уцелел, как я понимаю, благодаря своей юности, ему тогда не было и 18 лет. В семье очень долго все скрывалось, религиозность исключалась, всем было страшно. Семейная история у нас была сложна и утаиваема.

Вы родились за год до войны, каким было ваше детство?

Геннадий Попов: Я родился, а вскоре умер мой старший брат от менингита. Матушка тряслась надо мной и всячески оберегала. Голода я не помню. Я вырос на морковном соке, который потом всю жизнь не мог переносить. Мяса не было, но был огород, а рядом лес. Грибов в лесу было много.

В начале войны мы жили в подмосковном городе Электросталь, там на крыше дома была размещена зенитная батарея. В эвакуацию в Горьковскую область меня увезли в начале 1942 -го года. Помню, там в деревне, рядом со мной сидела собака, и я был счастлив. Она, по-моему, тоже, потому что я кормил ее печеньем.

От бомбежки страх остался на всю жизнь. И когда в пять лет отец повез меня смотреть салют 9 мая 1945 года, я жутко боялся, разрывы салюта для меня были страшными. Помню еще, как мы ходили в кинотеатр, и смотрели там черно-белый фильм "Багдадский вор" и цветной "Бемби".

Когда вы поняли, что ваше призвание древнерусское искусство?

Геннадий Попов: В детстве я с удовольствием занимался в художественной школе, там были замечательные педагоги. После окончания школы мои родители решили отправить меня в архитекторы, чтобы я не пошел в художественное училище. Экзамены в архитектурный я провалил. И папенька мой совершил роковую ошибку - в 1957 году он взял меня за руку и привел сюда, в Спасо-Андроников монастырь, где еще музей не был открыт, а располагались реставрационные мастерские. С тех пор я здесь, всю жизнь... Древнерусским искусством я интересовался страстно. В итоге, пошел на искусствоведческое отделение истфака МГУ. Вообще, это счастье, что я не поступил в архитектурный. После сталинских высоток в советской архитектуре было довольно тоскливо. Родители с большим неудовольствием приняли мое поступление. Со второго курса я пришел работать в Музей Рублева. И с тех пор не уходил с этой территории. Это был музей третьей категории, платили смешные деньги. Через некоторое время, чтобы прокормить семью, я ушел в Институт истории искусств. Там работали очень серьезные ученые. Я благодарен всем, кто делился со мной знаниями, особенно специалисту по Рублеву Наталье Деминой. Меня поражало старшее поколение. Пережив столько тяжких испытаний - репрессии, войну, они просвещали нас, молодежь, с большой готовностью. Это меня потрясает до сих пор. Так было и в Москве, и в Ленинграде. Особенно я благодарен специалистам, которые консультировали меня по вопросам рукописной книги. Это было в Петербурге в Публичной библиотеке, в библиотеке Академии наук, в Москве в Историческом музее, и в бывшей Ленинской, теперь Российской библиотеке. Все щедро делились знаниями и разрешали неясности. Все это были очень серьезные ученые, и то, что они возились со мной, щенком, было свидетельством их невероятной ответственности.

Как думаете, молодежи сегодня интересно древнерусское искусство? Она его понимает?

Геннадий Попов: Ох, иногда мне кажется, что и я его не понимаю. Понимание любого искусства - это поэтапное ощущение восхождения. Сейчас в мире на первом месте стоит жажда развлечений, какая-то облегченность существования. Но, с другой стороны, еще в 90-е музеи были пусты. А сейчас все изменилось, молодежь активно идет в музеи, слушает лекции.

Что самое трудное в работе искусствоведа?

Геннадий Попов: Смотреть на шедевр и хорошо думать. Очень трудно уловить флюиды, которые исходят от икон, и которые образуют социо-художественную и богословскую среду. Ты и икона - разные "существа". Когда ты приникаешь к ней - это как праздник. Изучение самих произведений - безумно увлекательный процесс. Сидишь за столом, а перед тобой проходят целые эпохи, гениальные мастера. Андрей Рублев, Дионисий. Очень люблю его "Успение Богоматери" из нашего музея. Творчеством Андрея Рублева трудно заниматься. Очень сложно разрешить некоторые вопросы. Мой педагог, выдающийся ученый Виктор Лазарев, историк русского и византийского искусства, говорил: "Все можно объяснить, за исключением гениальности".

Подробности

"Я чист и ни в чем не виноват перед Родиной"

Архиепископ Митрофан епископ Русской православной церкви, архиепископ Астраханский и Царёвский. Во время Первой мировой войны часто ездил на фронт для поддержания морального духа солдат, неоднократно попадал под обстрел. Развернул широкую благотворительную деятельность по оказанию помощи мирным жителям, оставшимся без крова, из мест, захваченных противником, а также по организации епархиальных лазаретов для раненых бойцов.

Собирал и исследовал исторические и канонические свидетельства об институте Патриаршества, которые позже легли в основу его доклада на Всероссийском Поместном Соборе о восстановлении Патриаршества.

Владыка Митрофан выступал против всякого сотрудничества с советскими организациями. 25 марта (7 апреля) 1919 года, в день праздника Благовещения, он служил в Благовещенском монастыре, где во время проповеди сказал о "погибших в результате ненужных и бесполезных действий гражданских властей". После литургии владыка отслужил панихиду по невинно убиенным. Понимая, что владыке угрожает опасность, клирики епархии и прихожане умоляли митрополита бежать из города, но архиепископ ответил: "Вы предлагаете мне побег, и это в то самое время, когда у нас на глазах расстреливают невинных наших братьев. Нет, я никуда не уеду от своей паствы; на моей груди Крест Спасителя, и он будет мне укором в моем малодушии. Хочу спросить и вас: почему вы не бежите? Значит, вы дорожите свой честью больше, чем я должен дорожить своим апостольским саном? Знайте, я совершенно чист и ни в чём не виноват перед своей Родиной и народом".

7 июня 1919 года, в канун праздника Святой Троицы, владыка Митрофан служил всенощную в Троицкой церкви. Ночью вооруженные красноармейцы арестовали его. Утром 6 июля 1919 года владыку расстреляли. Перед расстрелом он успел перекрестить своих мучителей.