«Светлой дороги вашей душе, Мастер!»: коллеги Зураба Церетели рассказали, каким он был

Александр Рукавишников, скульптор: «Он оказал огромное влияние на мою судьбу и судьбу академии. Когда он появился, РАХ стала хорошеть. И я могу привести конкретные примеры: однажды он мне показал... туалеты, через месяц или полтора после его прихода там все стало по-другому. А именно по туалетам, как вы знаете, англичане судят о культуре страны.

Он старался помочь коллегам, даже если это было почти невозможно.

У меня был случай, когда я пришел с просьбой о моей мастерской. И он сначала честно признался, что вряд ли получится решить проблему. Я, опечаленный, собрался уходить, и вдруг Церетели меня окликает: «Стой. Придумал, кому можно позвонить. Попытаемся помочь». И, конечно, в целом он смог поменять самоощущение наших художников. В том числе устраивая грандиозные поездки, которых раньше не было, праздники, рауты, балы... Благодаря им каждый живописец чувствовал сопричастность и значимость в общем событии искусства. Сами мы ничего подобного себе позволить не могли.

Он мне часто рассказывал о своих встречах с Марком Шагалом, который его трепал по щеке и говорил: «Мальчик, давай твори, у тебя хорошее будущее». И вот сейчас мы понимаем, что это был Мастер уровня Шагала или Пикассо, которыми Церетели восхищался.

Но самое главное — Зураб Константинович был художником, постоянно включенным в творческий процесс. Он снисходительно относился к заседаниям и собраниям, где говорили одно и то же: в силу того, что он президент РАХ, ему приходилось на них присутствовать. Но все остальное время он рисовал. Во всех загородных домах у него и здесь, в академии, стояли на мольбертах холсты и с имприматурой, первым слоем краски. И наготове повсюду были разложены — Церетели единственный так делал — краски, выдавленные на палитру. А еще он периодически поднимал штангу, переходя от мольберта к мольберту.

Только теперь мы осознаем, кого и что потеряли!»

Ольга Свиблова, директор Мультимедиа Арт Музея: «Другие полжизни говорят, а иногда и больше половины, а Зураб Константинович делал дела. И главным делом его жизни было искусство. Будучи глубоко больным, за несколько дней до ухода, он рисовал, причем не только графику. С мини-палитрой лежа он рисовал картины.

Я знаю Зураба Константиновича с 1996 года, 29 лет! Виделись во время заседаний Академии наук, общались по конкретным вещам. У нас должна была в Манеже открыться Фотобиеннале (весной 2004 года). За неделю до этого Манеж сгорел. И тогда Церетели предложил спасти фестиваль, пригласил разместить выставки в своей галерее. С этого началась наша дружба. Кстати, встречи он часто назначал в своей мастерской и во время разговора стоял и рисовал.

Церетели оставил после себя огромное художественное наследие — это отдельный разговор, как и то, что он воссоздал из руин Академию художеств. И основал музей современного искусства — в 1999 году, когда об этом никто даже не думал. Притом, что существовавший проект федерального (!) музея современного искусства так и не был реализован. А московский музей существует и собрал за четверть века огромную коллекцию, в том числе благодаря личной — грузинской и чисто человеческой — щедрости Церетели.

Среди его монументального наследия особо отмечу «Слезу скорби», которую он установил в Америке после трагедии 11 сентября — удивительную метафору человеческого горя. И, кстати, не только с США, а вообще с зарубежьем Церетели последовательно выстраивал культурные связи. В 1964 году он поехал учиться во Францию — по тем временам для СССР невиданное событие. И он не просто учился, но общался с Пикассо, дружил с Марком Шагалом. А потом благодаря таланту дипломата поддерживал связи РАХ с академиями Франции, Испании, Италии.

Поэтому Церетели так много значит для советского, грузинского и российского искусства. И здесь уместно будет упомянуть памятник «Дружба навеки» на Тишинке, созданный совместно с Андреем Вознесенским, где буквы грузинского алфавита переплетаются с русскими буквами.

И не могу не сказать, что он был галантным мужчиной, умевшим делать чудесные комплименты. Церетели обещал меня нарисовать, а я обещала позировать. Но этого так и не случилось. Утешаю себя тем, что каждая его минута была заполнена работой, помощью коллегам, попечением о социальных проектах».

Николай Свентицкий, директор Русского театра им. Грибоедова в Тбилиси: «У нас в театре в фойе стоит памятник Грибоедову. Шикарно сделан памятник, две тонны чистой бронзы. Зрители и все, кто заглядывает в театр, любят фотографироваться у памятника. Как в песне: «На фоне Грибоедова снимается семейство…» Это памятник Зураба. Он его сделал и подарил театру. Ни копейки не взял».

Андрей Бартенев, скульптор, художник, модельер: «Он был гениальным живописцем, дипломатом и послом культуры, утверждавшим силу искусства в межгосударственных отношениях. Церетели — руководитель, объединивший под своим крылом художников разных поколений и восстановивший Российскую академию искусств. Для многих, кто видел его у холста, он становился заразительным примером самоотверженного и отчаянного творческого чуда, которое каждый обязан воспитывать в себе.

Я всегда был счастлив показывать его картины в рамках своих больших проектов. Помню, как-то сказал ему:

— Зураб, какой смешной Чарли Чаплин в красных «Жигулях» на вашей картине!

— Андрей, если нравится, возьми к себе на выставку! 

И теперь этот шедевр украшает мою экспозицию в арт-кластере Куб, за что я ему бесконечно признателен.

Светлой дороги вашей душе, Мастер!»

Иван Глазунов, ректор Академии живописи, ваяния и зодчества: «Зураб Константинович всегда ратовал за то, чтобы профессия художника была важна для общества, чтобы позицию и работы художника ценили. Сейчас, когда многое коммерциализировалось, он помогал многим, не делая из этого самопиара — просто так, потому что искренне любил сообщество художников. Его главное качество — это отзывчивость к проблемам других и желание помочь. Зураб Константинович был доступен, с ним всегда можно было встретиться и поговорить». 

Скульптор Салават Щербаков: «Он был смелый художник, по-хорошему своенравный. Много делал, и его творчество само о себе будет продолжать говорить и дальше. Он не был напыщенным, недоступным, важным и казенным. В общении, диалогах с художниками был веселее молодых. При этом он был человеком большого масштаба, всегда это чувствовал. Общаться с ним было легко, но мы всегда понимали, что он личность большая во всем: и интеллектуально, и по видению мира. Зураб Константинович все время рисовал, на президиумах перед ним всегда лежал блокнот. Он искал, думал, сочинял, и потом это в огромных количествах уже изливал в своих скульптурах. Это мир художника того времени. Он же, собственно, выходец из шестидесятников. Общался и с Вознесенским, и с Мессерером, и с Ахмадулиной.

Он создал целое пространство для искусства, такую академию с учетом истории великой русской культуры, и авангарда, и классики, и икон — то есть всего, что в русской культуре есть ценного. Он очень уважал слово «творец», собирал творцов и не препятствовал тем или иным их направлениям. Под его руководством все имело возможность расцветать, как в саду. Большой человек, создавший большую среду для художников».

Художник Никас Сафронов: «Знаете, я иногда с особенной грустью думаю о великих скульпторах: о том, как они оставляют после себя не просто произведения — целые пространства, наполненные смыслом и духом их присутствия. Скульптуру можно установить где угодно — и тем самым превратить обычное место в точку притяжения, в место памяти. У Зураба Константиновича было несколько таких пространств. Парадный двор — галерея на Пречистенке, где искусство соседствует с торжеством и где так часто звучали смех, музыка, речи друзей и коллег. Домашний двор — дача в Переделкине, где летом среди скульптур можно было встретить самого мастера, неспешно пьющего чай на качелях, с верной собачкой на коленях, с неизменной добротой и вниманием встречающего гостей… И, конечно, очень личный, почти священный музей на Большой Грузинской, где каждый уголок — это часть его внутреннего мира. Теперь все это — места памяти. Пространства тишины, в которой живет голос мастера. И тем, кто еще не успел узнать масштаб этой личности, стоит не по разу пройтись по этим маршрутам. Увидеть, какие смелые замыслы он воплощал. Осознать, как трепетно он хранил свою национальную культуру, сколько усилий отдал, чтобы возродить и сохранить грузинское эмальерное искусство. И почувствовать, насколько широк был его дар, охватывавший не только скульптуру, но и живопись, архитектуру, дизайн, педагогику, театральное оформление».