«Соединиться с тональностью театра, но остаться собой». Егор Перегудов — о новых форматах и ближайших премьерах
Егор Перегудов — художественный руководитель Московского академического театра имени Владимира Маяковского, режиссер, педагог и профессиональный переводчик. За годы после окончания в 2010-м Российского института театрального искусства — ГИТИС, сотрудничая с ведущими театрами столицы, он стал известен благодаря постановкам, сыгравшим заметную роль в театральном мире. Среди его многочисленных наград — премии Международного фонда К.С. Станиславского в номинации «Перспектива» (2018) и «Хрустальная Турандот» в категории «Лучшая режиссура» (2019, 2023). Столь высокая оценка — бесспорное свидетельство признания среди коллег и зрителей, а неизменные аншлаги в Театре имени Владимира Маяковского сегодня — еще одно тому доказательство.
Фрагмент беседы — полная версия интервью «Культуре Москвы» доступна на видео.
— «Евгений Онегин» — глубокий спектакль, но не все журналисты и театральные обозреватели утруждали себя углублением смысла. Критика, поверхностная оценка, неглубокое копание обижают вас?
— То, что суть критики как таковой все больше сводится к пересказу сюжета, если его не знают, или к субъективному мнению (мне понравилась эта актриса, а мне — другая), — процесс давнишний, длительный. И тут разные причины. Если человек должен смотреть 30 спектаклей в месяц, писать про них, чтобы заработать деньги, — это трагическая для меня ситуация. Великие критики прошлого, такие как Наталья Крымова, могли ходить 10–12 раз на один спектакль, чтобы написать рецензию, проникнуть, понять. А обижает? Что тут обижаться? Мы год живем работой, а человек пришел и за три с половиной часа получил свое впечатление — немножко разные весовые категории.
— Спектакль — во многом хореографическая постановка. Каждый жест, каждая стойка актера, если так можно сказать, каждая истерика, каждое переживание чувств — великолепная хореография. Вы специально так с хореографией поступили?
— Поскольку артисты почти все молодые и довольно неопытные, начинающие, для них момент формы очень важен. С одной стороны, они слышат и делают, как им предлагается, с другой — они эту форму, движение, взгляд наполняют содержанием сегодняшним, 22–24-летних людей, которые рассказывают свою историю, как они ее понимают. И зрители в зале, их ровесники или школьники и студенты, откликаются, потому что это энергетически понятно им.
— Возможно, мало кто понимает, что то, как актеры произносят текст, — тоже один из инструментов режиссера. Здесь ритм, во-первых, во многом превращает поэму в прозу, а во-вторых, он то столетие переносит в 2025 год.
— Спасибо. Это было самое сложное, то, чем мы дольше всего занимались. Есть очень много разных театральных школ и способов в принципе читать стихи на сцене, плюс как именно читать Пушкина. Нам важно было найти этот один способ, и первый месяц мы просто читали стихи Пушкина. С одной стороны, он должен быть очень легкий и быстрый, с другой — за скоростью часто теряется смысл.
Поэтому мы шли к тому, чтобы говорить не стихом, а мыслями. Есть мысль, и у Пушкина она может быть выражена в четырех строчках, в шести, а может быть в середине точка, в середине строфы — точка. Значит, нужно ее сделать.
Понимаете, еще Мейерхольд сто лет назад открыл: если ты делаешь пьесу, делай мир автора. Если делаешь «Ревизора», делай всего Гоголя, у тебя есть инструменты вне пьесы, и можно брать все остальное.
Люди, которые сидят в зале, мы же понимаем, не менее образованные и умные, чем мы. Они тоже знают, читали, смотрели. И когда мы знаем, что вы знаете текст, а вы знаете, что мы знаем, что вы знаете, возникает энергия, очень пушкинская, потому что он этими приемами часто пользовался. Поэт же все время в публикациях цитировал себя, находился в диалоге с читателем, что для него было очень важно, и в диалоге как бы игровом. Или публиковал стихи и что-то вымарывал оттуда сам, делая вид, что цензура.
Мне кажется, что «Евгений Онегин» — попытка, удачная, стать бессмертным. Как сделать так, чтобы через 200 лет люди не только читали о персонажах, которых ты придумал, и истории, которые сочинил, а как будто общались с тобой? «Евгений Онегин» — это как если бы мы общались с Пушкиным, потому что знаем, что он думал в разные периоды жизни о любви, дружбе, предательстве, смерти — обо всем на свете. Очень крутая штука, когда она так раскрывается.
— Но Александр Сергеевич-то что сделал с нашей словесностью? Он упростил язык. Сделал ту форму, и сочинение, и произнесение, которые были до него, проще и понятнее всем. И, как стало очевидно, язык не упростился — остался красивым, но ушли тяжелые конструкции. В какой-то мере вы тоже близки с Александром Сергеевичем?
— Прекрасная мысль, мне нравится. Мне близок эмоциональный театр. Он может быть очень разным. Для кого-то, наоборот, театр должен быть интеллектуально нагруженным. Просто я человек эмоциональный и сентиментальный, рассказываю истории таким языком, чтобы у зрителя тоже возникали эмоции.
— Почему опять дождь? «Месяц в деревне», «Лес», «Евгений Онегин» — всегда есть вода. Для вас это характеристика времени, но времени какого — внутри спектакля, как темпа ритма? Или времени как отсылка к нам, или, наоборот, в те эпохи?
— В случае с «Евгением Онегиным» это плотина, которая прорывается ручьями, — огромная мощная энергия. Для меня Пушкин такой — в отличие от Тургенева, где в «Месяце в деревне» был тотальный дождь в попытке природы охладить страсти людей. Неудавшаяся попытка, когда нужно залить всех, чтобы они немного пришли в себя. А они, наоборот, только под дождем еще больше сходят с ума от любви и одиночества. И это разные вещи.
— А «Лес» — это стагнация?
— «Лес» — статичная история, как бы такое болото.
— Все замерли, ничего не происходит.
— Если к воде относиться как к фактуре, нас же не смущает, что есть много-много спектаклей, где декорация из дерева? Потому что дерево — привычная фактура. Мы можем в любой спектакль сделать деревянную декорацию — по русской классике, Шекспиру, Мольеру, чему угодно. Дерево и дерево, мы не следим за его формой. А вода — фактура, очень сложно поддающаяся, в отличие от дерева, обработке и дрессировке, она производит впечатление сама по себе, но она такая же фактура, как дерево, или металл, или стекло, или пластик, или экран.
Когда открывается занавес, идет туман, на протяжении всего спектакля «Евгений Онегин» течет вода. Иногда слышно, иногда почти не слышно, но это все время некий камертон, фон для поэзии. Или когда сосульки капают.
— Вы ставили спектакли и работали в разных театрах — это в том числе и «Мастерская Петра Фоменко», и «Современник», и Театр имени Владимира Маяковского. Как влияет театр, в котором вы работаете, на вас как на режиссера?
— Влияет довольно сильно, поэтому я стараюсь работать, как с автором: есть мир автора, а есть театр и его законы, энергия, темы, способ. У каждого театра — своя тональность, например женская. Ты можешь с закрытыми глазами определить, спектакль какого театра идет. Мне всегда было важно соединиться с тональностью, но остаться собой, куда-то шагнуть, не ломая театр.
Репертуарный театр — это и счастье, и несчастье, потому что у нас 86 человек, которые хотят работать, кто-то больше, кто-то меньше, но хотят развиваться, играть роли. А еще надо брать молодых, потому что они сами по себе не появляются: их надо выращивать, и давать им работать, и рисковать.
Театр имени Владимира Маяковского исторически построен на том, что есть мощная труппа, которая является главным магнитом для зрителя.
— Какие премьеры нас ждут в Театре Маяковского?
— У нас сейчас вышла лаборатория «Маяковка + бутусовцы. Итоги». Три молодых режиссера, выпускники мастерской Бутусова, сделали три маленьких спектакля по рассказам Набокова, Горького и Андреева — очень разные театральные высказывания. И по театральному языку в том числе.
Театральный коктейль: бутусовцы и русская классика на сцене Театра имени Владимира Маяковского
В апреле на сцене на Сретенке пройдет премьера «Разбойников» Евгения Закирова, который поставил очень удачный спектакль «Палата № 6». Он сделал композицию, взял новый перевод, сократил, перемонтировал, потому что это огромная-огромная пьеса с большими монологами. Романтическая трагедия. Я очень на эту работу рассчитываю.
Вышел «Багдадский вор и черная магия», музыкальный спектакль. В следующем сезоне еще работа: современная проза, называется «Типа я», повесть Ислама Ханипаева. Будет делать Саша Золотовицкий. История подростка, о Махачкале, но более универсальная тема — о парне, который придумывает себе супергероя. Очень смешная и классная, хорошая литература, современная проза, она, мне кажется, важна сейчас. Тоже на Сретенке.
И расскажу про еще один проект, максимально странный, — называется «Шесть персонажей с вопросами к автору». Вместе с Верой Богдановой и Рагимом Джафаровым — молодыми писателями, очень интересными — мы придумали такой формат: берем роман, например Яны Вагнер (тоже замечательная знаменитая писательница, автор детективов, мистических триллеров) и делаем постановку в игровой форме. Персонажи романа собираются либо на суд, либо на какой-то диспут и вызывают автора, в данном случае Яну Вагнер, задают ей вопросы. «Почему ты убила меня на третьей странице?» То есть то, что мы делаем с Александром Сергеевичем или Львом Николаевичем, когда разбираем их произведения, только не можем задать вопросы.