Быть режиссером — значит быть канатоходцем: художественный руководитель Ленкома — о мире театрального искусства
Ксения Ламшина: Здравствуйте. Мы с вами находимся в Ленкоме, в кабинете Марка Анатольевича Захарова. И мы записываем интервью с Владимиром Николаевичем Панковым, которого в этом году назначили художественным руководителем театра. Владимир Николаевич также остается художественным руководителем и SounDrama, и Центра драматургии и режиссуры. Но с начала — о том месте, где мы находимся. До того, как начали записывать интервью, Владимир Николаевич мне уже сказал, что кабинет не будет музеем. Важный момент, я его зафиксировала: кабинет будет вполне рабочим. И это очень важно. Что вы задумали сделать с кабинетом?
Владимир Панков: На самом деле, это не первостепенная история с кабинетом. Хотя немножко иногда удивляюсь, первые всегда, кого встречаешь, спрашивают, что с кабинетом? Я говорю: успокойтесь. На самом-то деле, мне кабинет не нужен. Мой кабинет — это площадка. Я все время на площадке. В Центре драматургии очень маленькое пространство. Нам даже не хватает гримерок. И даже в моем кабинете артисты переодеваются. Я просто ухожу, говорю, давайте, чтобы вам было комфортно, переоденьтесь уж и так далее.
Очень важен один момент — память. Очень к ней уважительно надо относиться. Очень важно, чтобы она шла и развивалась, эта память. И кабинет останется кабинетом Марка Анатольевича Захарова. Здесь мы будем проводить встречи, здесь будут читки, но он будет открыт. На днях уже состоятся встречи с артистами, замечательными артистами Ленкома. Я думаю, они нервничают, и я нервничаю. Потому что надо встречаться, и вообще у меня традиция всегда встречаться с глазу на глаз.
Ксения Ламшина: Я вас очень понимаю, но я почему начала так издалека и через музей, потому что даже сейчас важно понимать, каким должен быть музей или, например, знаете, исторический центр какого-то города. Да, мы должны сохранять, но мы не должны все музеефицировать. Любое наследие должно быть живым. Очень многие хотят законсервировать, а консервация убивает. Любая консервация приводит к стагнации, ну и дальше, конечно, приводит к каким-то уже последствиям.
Владимир Панков: Вода должна быть проточная, тогда она будет все время свежая.
Ксения Ламшина: Когда вы в одном интервью рассказывали про прекрасного деда Егора, который учил вас играть на рожке и даже делать рожок, и было очень важно, что вы ходили в этой деревне — я сейчас весьма условно — на поляну, место общего сбора, где люди пропевали песни, где делились своим живым наследием, — на самом деле, это же просто был их способ бытования, да? Не то чтобы они специально какие-то создавали культурные объекты. Это способ бытования.
И вы тогда сказали, что в какой-то момент вы поняли, почему вам это нужно, почему вам это важно. Потому что эти люди сохраняют и в итоге передают некий код. Ленком тоже, конечно же, наследие, тоже код. Во-первых, для вас это какой код? И как с этим со всем работать, чтобы было деликатно и без нарушения границ… в памяти опять же?
Владимир Панков: Я бы назвал не то что деликатно — не нарушать границ, не совсем так. Я бы сказал, гигиена взаимоотношений. Вот как мы начинаем чистить зубки утром, ну и дальше, дальше, без подробностей — вот эта гигиена. Есть интимные вещи, которые мы не должны переходить, должны держать дистанцию. А есть то счастье, когда ты хочешь обнять человека и вместе с ним отправиться в путь, делая тот или иной спектакль, или вечер, или концерт. Или просто встречи.
Понимаете, мы говорим «код». На самом деле, я недавно об этом тоже подумал, а что такое код? Понятно, традиции, понятно, наши отцы и деды. Ну а что суммарно? Это память. Как только мы теряем память, вот тут начинаются войны. Память — самое важное, ты должен… какая-никакая была история — неважно, но это твоя история, и ты должен ее уважать в первую очередь. И, основываясь на этом, идти дальше.
Я все время цитирую бабу Дашу Ходосову, Дарью Семеновну. Вот вы упомянули деда Егора, Песцова Егора Степановича, село Плехово, Суджанский район, где сейчас идут бои. Деревни нет уже. Я все время вспоминаю слова бабы Даши… Мы много ездили и записывали… Я сначала думал: мы ездим за фольклором, в экспедиции, а потом я понял, что нет: мы не просто ездим, мы ездим еще общаться.
Самое важное — общаться, не материал собирать, а общаться. Сначала ездили материал собирать, а потом я понял, что материал, да, хорошо, это записывается, но я прежде всего общаюсь, смотрю в глаза. И вот код здесь передается. И как-то раз мы записали бабу Дашу — замечательная песня, свадебная, по-моему. И мы приехали в Москву, у нас тогда была уже портативная студия. Это сейчас можно на телефон все записать, у тебя студия в кармане.
В принципе, если бы у Тарковского был айфон, он давно бы уже снял столько всего. А с приходом такого изобилия мы почему-то вдруг тормозим по этому поводу. Но я отвлекся.
И тогда у меня была портативная студия. Я работал на разных работах, ездил на гастроли, зарабатывал, старался копеечку отложить и купил первую портативную студию, как сейчас помню, Roland 808. Восьмиканальная цифровая, представляешь? В Москве еще такой не было, во Франции было. И, представляете, восемь наложений можно сделать, восемь разных инструментов положить, можно записаться, можно эффект сделать. Это раньше мы на двух магнитофонах записывались, два магнитофона ставишь, чтобы было наложение.
Ну, и все, мы записали бабы-Дашину песню, добавили туда индийские инструменты — таблы. В те времена, тогда только начинался world music, такое направление, ACM такой, когда традиционная фольклорная музыка разных стран мира соединялась с роком, с джазом, с классикой — неважно. Только тогда это все начиналось.
И вот мы сделали такую песню бабы Даши. Я приезжаю. Думаю, она такая хранительница традиции. У меня этот CD-плеер, я думаю, дать ей послушать, не дать. Думаю, сейчас убьет, что мы сделали с ее песней. Говорю, баб Даш, послушаешь, скажешь что-то?
Диалектно они называли меня Вовка. Вовка приехал, собираемся, сразу петь, сразу столы накрываются прямо на улице. Она надевает наушники, слушает, я, уже зажмурившись, сижу и думаю: сейчас по башке даст, выгонит из дома вообще. Вдруг она снимает наушники и говорит: «Знаешь, Вовка, это старым послушать и молодым». Дальше смотрите, человек с тремя классами образования, Великую Отечественную войну прошел: «Эта музыка должна идти в ногу со временем, но не выскакивать и не отставать». Я часто вспоминаю, для меня эти слова — это такая путеводная звезда.
Ксения Ламшина: Это хорошая ремарка о балансе, о балансе в искусстве, о балансе внутри художника. Я иногда думаю, например, про «Саунд-драму», про то, чем вы занимаетесь, если рассматривать вас как композитора и человека, который занимается какими-то музыкальными форматами. Вы работаете в зоне экспериментов, у вас все на стыке, потому что у вас есть просто режиссура, есть музыка, есть хореография, есть много других жанров, которые вы абсолютно все перемешиваете и соединяете.
Но вы в принципе живете на стыке. Мне чуть проще сейчас вам объяснить через музыку. Мы все знаем такое прямое течение истории музыки. Вот есть жанры, есть композиторы, как сейчас бы сказали, хедлайнеры, которых все знают, но это как некий путь. Но по краям пути очень много тропинок или, может быть, всего лишь две, справа и слева, в которых происходит тоже много невероятного. Там тоже есть композиторы, там рождаются другие жанры. И этот путь — это как будто бы просто один ракурс на историю музыки. И тут еще важно понимать, что, если бы не было этих тропинок, возможно, через 50–100 лет не появлялись бы новые жанры. Но в любом случае это всего лишь ракурс. Но тропинки — это стык.
Вот вы как будто бы для меня человек, который на этой тропинке, принципиально важной для меня, потому что люди, занимающиеся более-менее авангардом, строят площадку для того, что потом становится классикой. Это мы тоже понимаем, особенно на примере музыки. Но это стык. И это особый способ существования. Ленком — это путь, но такой явный, проявленный. И вы тоже ведь должны будете на стыке существовать? Или нет? Ну, как эти две ипостаси, огромный путь, ваша тропинка, все это будет соединяться? Внутри вас прежде всего.
Владимир Панков: Я не знаю. Вперед мне не хочется забегать, потому что мы предполагаем — Бог располагает. Но всему, понимаете, я даже рад, что всему свое время, что, когда мы встречались с Марком Анатольевичем Захаровым, говорили о встречах, о постановках.
Ксения Ламшина: И он звал вас сюда бесконечно.
Владимир Панков: Да, и Марк Борисович (Варшавер. — Прим. mos.ru) потом звал. Вот опять же всему свое время. Мне кажется, если бы я тогда пришел, было бы, может быть, и неправильно. Может быть, сейчас есть некий опыт, есть та институция, которую мы прошли в «Саунд-драме». Это уже и кафедра саунд-драмы, и ученики, и факультет новых направлений в ГИТИСе.
Уже есть ученики, которые ставят свою саунд-драму. Театр, Центр драматургии и режиссуры — целое поколение выросло. Как мне кажется, мне есть что рассказать, есть чем поделиться. И уже, знаете, даже в «Саунд-драме»… Да, привнести и на самом деле поделиться, по большому счету. Я ничего не хочу ломать с колена.
Ксения Ламшина: Привнести — это не про ломку, это как раз тоже значит добавить аккуратно.
Владимир Панков: Нет, это просто я успокаиваю людей, потому что, понимаете… Понимаете, страх иногда возникает отчего? Когда возникает что-то новое, что мы не знаем. От этого возникает страх, и возникает защитная форма существования. В данном случае я прихожу вот так. Пока я живу, я так и буду существовать. Когда Валерий Иванович Шадрин, царство небесное, великий чеховский фестиваль, сделал совместную постановку с белорусским великим Театром Янки Купалы, великим театром, это был тоже сложный путь. Но когда я пришел, я сказал: вот так, так и так. И вы знаете, когда мы сделали премьеру, прошло какое-то количество времени. Мы так полюбили друг друга, в хорошем смысле этого слова.
Вся труппа была задействована театром. Делали «Свадьбу» Чехова. И мы ехали куда-то на гастроли, проезжая через Белоруссию. В шесть утра стоял поезд, минут 10–15. Я просыпаюсь от стука в окно — смотрю, в шесть утра стоит вся труппа. Просто увидеть на пять минут и помахать нам рукой. Я вспоминаю это. Зинаида Петровна Зубкова, замечательная актриса, старейшина. Я ее называю Пина Бауш. Она очень похожа на Пину Бауш.
Ксения Ламшина: В ваших интервью довольно часто упоминается слово «уважение». Это ровно то, о чем вы сейчас говорите: сначала бывает какой-то первый посыл, желание, потом взаимная любовь, а потом это все, как мне кажется, — и, кстати, это в обычных человеческих отношениях тоже — должно закрепиться на глубоком уважении. И это уважение в итоге должно быть фундаментом. Но уважение как к людям, как друг к другу, как к тому наследию, которое мы имеем, к тем образам, к которым хотим прийти, это вообще, конечно, такое очень серьезное и сложное понятие.
Владимир Панков: Уважение, я бы сказал, и трепет. Это важное слово, потому что в слове «трепет» есть вибрация.
Ксения Ламшина: Трепет — это про жизнь.
Владимир Панков: Это как Фаина Георгиевна Раневская сказала: трепета нет. Когда струну вы дергаете на гитаре либо на других музыкальных инструментах, они же она же вибрирует. Вот что такое труппа — это струны. Если труппа не настроена — как если вы не настроите музыкальный инструмент, вы же не сможете сыграть правильный аккорд. Да, он не будет звучать. А каркас, допустим, гитары — это сам театр. Дека, колки, кобылка, которая держит струны на гитаре, — это кто? Это технические службы театра. Вот, пожалуйста, вам пример театра на музыкальном инструменте. Если ты не ухаживаешь за музыкальным инструментом, если ты его забываешь, если он стоит у тебя в углу, пылится — что с возрастом? Он трескается.
Когда я пришел в Ленком, с каким трепетом Марк Борисович меня водил по всему театру, я просто обалдел, как он говорит: «Смотри, вот видишь, вот эта паркетинка, она тогда отваливалась, вот мы ее сделали. А это бра, мы тоже сделали и восстановили». Он с таким трепетом обо всем рассказывает, я понимаю, что… И он переживает за это. Это должно остаться, должно… Он замечательный хозяйственный человек, он создал… Вы походите: здесь идеальная чистота, вот, проведи просто пальцем. Это трепет, который очень важно уважать и ценить.
Ксения Ламшина: Владимир Николаевич, тот театр, которым вы занимались и будете заниматься — я сейчас имею в виду SounDrama, — это театр минимум двух человек, режиссера и композитора. Это очень важно, это принцип музыкальных театров. Кстати, уже давно все осознали, что хореограф тоже должен быть вписан в труппу, потому что пластика — серьезный соавтор.
Но в любом случае вы всегда говорили и подчеркивали: не может быть режиссер главным, что есть, например, еще композитор и вы работаете в связке — что абсолютная правда. Но Ленком — это театр, который воспринимается как театр режиссера все-таки.
Владимир Панков: Послушайте, вот мы делаем как раз ежегодную лабораторию, «Акустическая читка» она называется, куда набираются и композиторы, и молодые режиссеры, и хореографы. И мы объясняем, как это работает. Режиссер, начинаем с того, кто главный, — все сыпятся на этом, честно вам могу сказать. Все сыпятся, кто главный. Ну конечно же, режиссер. Безусловно.
Я вам скажу, режиссер — это третейский судья, который пытается сбалансировать ситуацию, за ним последнее слово, это да. И добровольный диктат никто не отменял в театре. При всем нашем розовом благоухающем разговоре, добровольный диктат никто не отменял. Это тоже баланс, иначе мы все такие белые и пушистые, и понятно, чем это может закончиться.
В данном случае это так, но принцип, который мы проповедуем, как работать с композитором, как работать с хореографом, как работать с художником, как работать со всеми сотворцами. Это, знаете… Ткацкий станок когда-нибудь видели?
Ксения Ламшина: Конечно, шелковый.
Владимир Панков: Бёрда называется, и они ходят. Как во время репетиции. Это способ репетиции, мы пропускаем друг друга. Импульс идет либо от режиссера, неважно, по-разному — каждая репетиция по-разному, поэтому театр и живой. Или от композитора пошел импульс. Я подхватываю, он меня пропускает, потом я его пропускаю. Пока он работает, я смотрю и держу дистанцию, что, где его поймать, как в джазе.
Пожалуйста, еще одна ассоциация. Когда одна тема возникает, как джазовые музыканты пропускают друг друга, как они говорят: давай, давай, как от этого строится ритм репетиции. Это тоже очень важно, ритм репетиции — это такой же ритм спектакля. Артисту должно быть интересно. Это тоже спектакль, репетиции — это тоже спектакль для нас, только спектакль играет режиссер, композитор.
Ксения Ламшина: Который еще меняется. Когда зрители приходят, этого уже нет. Там есть, конечно, какая-то заданная импровизация, она возможна, но это уже все-таки монолит. Конечно, ваши репетиции, куда не пускают никого, и правильно делают, — совершенно другое действо.
Владимир Панков: Бывает, и мы это делали, и я открыт в этом отношении. Были открытые репетиции. То, что и Мейерхольд делал. Когда открывается, и ты репетируешь, и зритель сидит, артисты на сцене. Таких покладистых артистов я в жизни не вижу, как на открытых репетициях. Там такой стресс идет. У меня тоже стресс, но вот этот азарт. Это еще Мейерхольд писал. Говорил: как артисты существуют? Емко, внятно, не задают лишних вопросов, что я тут делаю, вот эту всякую ерунду. Этот выпендреж куда-то уходит. Статусность куда-то уходит. Потому что все, миленький, ты уже на площадке. Тебя уже смотрят. Ты должен емко существовать, выдавать.
Ксения Ламшина: Все-таки не могу не спросить, как вас приняла труппа?
Владимир Панков: Вы знаете, я почувствовал тепло, когда был назначен.
Ксения Ламшина: Вы свое тепло тоже отдали людям.
Владимир Панков: Знаете, при всем этом официозе и статусности, нельзя забывать про иронию. Про иронию, что мы все равно в театре находимся, все равно мы коллеги. Мы все равно немножечко шалим оттого, что мы все-таки играем. И это важная составляющая, чтобы не бронзоветь. Очень хорошее слово: бронзоветь. Вот так ты сидишь: уже все, бронзовый, уже памятник. Только чтобы не было скучно. Скукота в театре — это самая страшная, убийственная история, какая может ыть. Только чтобы не было скучно.
Ксения Ламшина: Но вы в итоге не то чтобы успокоились — это как фигура речи. То есть все спокойно восприняли, вы почувствовали любовь, вы почувствовали взаимное стремление к сотворчеству?
Владимир Панков: Да, это правда. Я понимаю, что театр большой, все разные, кто-то опасается, но тепло, энергию ты не обманешь. Тепло было. Это как с Анатолием Александровичем Васильевым мы разговаривали. Он мне говорит: «Володь, нужен холод». А я: «Да, да, да». Но холода не будет без тепла. Баланс — вы хорошо это слово сказали, — я о нем твержу постоянно.
Я говорю студентам, артистам, говорю: баланс, балансировать — путь нашего театра. Во всяком случае то, что я хочу передать, — это путь канатоходца, который идет балансируя, чуть вправо возьмешь — это падение, чуть влево — тоже падение. Ладно, если ты идешь невысоко, есть такие ученические два метра, — это одна ситуация, а когда канат натянут между двумя небоскребами…
Ксения Ламшина: Фотографию сразу вспомнили, да.
Владимир Панков: Кстати, я очень люблю фотографию, я занимаюсь ей плотно, обожаю объективы разные.
Ксения Ламшина: Это мы все видим. Отсюда и простроенность кадра, потому что фотография — это фиксация. Я тоже люблю фотографию, тоже радуюсь, что в какой-то мере сейчас новый виток любви к фотографии у молодого поколения. Я имею в виду художественные фотографии, и есть понимание, что фотографии в социальных сетях — это далеко не художество. И люди приходят — это важно, это тоже способ видеть мир. Вообще любое творчество — способ видеть мир.
Владимир Панков: Сейчас безумная популярность у молодежи стрит-фотографии. Они просто запоем занимаются этим и делают потрясающие работы.
Ксения Ламшина: Мы с вами все время говорим и довольно часто сравниваем работу в театре, вашу работу и театр как таковой, с музыкальными инструментами, и вообще многое понимаем через музыку. Но это понятно, потому что вы к музыке имеете прямое отношение. Но… Вы одним из первых своих спектаклей ставите «Репетицию оркестра» Феллини. И это, мне кажется, с одной стороны, очень серьезно, с другой стороны, конечно, это тонна иронии, а с третьей — это как будто бы я сейчас сам поставлю такой спектакль, в котором и отработаю все внутренние психотипы и все, что может у нас происходить в театре в свете моего прихода. Человеческие отношения на примере оркестра. Почему вы решили это делать?
Владимир Панков: Здесь много связей. Понимаете, каждое пространство или каждый театр — или любое пространство — диктует свое, оно же наэлектризованное, оно… На стены посмотрите: куча информации. Все вовне. Меня иногда спрашивают, как вы выбираете материал, репертуар строите? Я говорю: посмотрите на своих артистов в первую очередь. Смотри, какой у тебя артист. Ох, смотри какой! Вот этот давно не играл. И от этого тоже возникают идеи.
Я хожу по 10–15 километров по Москве после репетиции. Просто пешком. Закончилась репетиция, и я пошел, просто иду, иду, иду, иду. И фотоаппарат чтобы был рядышком, если вдруг какой-то кадр будет красивый. Или солнце в режимное время, если вдруг я попал. Но, как правило, я не попадаю в режимное время, потому что репетиции заканчиваются поздно. Солнышко ушло, ладно.
Ксения Ламшина: Огни Москвы.
Владимир Панков: Да, но это красиво. Если вдруг получается, это здорово. Все находится вокруг. Я помню, на курсе Олега Львовича Кудряшова — мастеру всегда поклон, всегда ты должен помнить, откуда ты, кто тебя воспитывал. Я помню, он задал задание: пародии, наблюдение за рокерами, за людьми эстрады и так далее. И когда мы сидели со студентами, вот так, полукругом, и когда он говорил только, я медленно скользил глазами по нашему курсу. А у нас училась японка Юми. И я скользил — и думал: что ж мне делать, что ж мне делать. Смотрю на нее и говорю: «О, я понял, что я буду делать. Джон Леннон и Йоко Оно». Это идеи, которые вокруг тебя. Было бы странно прийти в Ленком и брать какое-то другое название. Марк Анатольевич — если вы посмотрите его фильмы, его спектакли, — это такое тяготение к Феллини, к музыке Нино Роты, потом Рыбникова, Гладкова, когда все пересекается. Человек явно восторгался этим.
Ксения Ламшина: Это посвящение — дань памяти, получается.
Владимир Панков: И памяти, конечно, Марка Анатольевича. Потому что мы будем еще разговаривать, как это сделаем. Основной каркас — репетиция оркестра, а внутри будет автобиография Марка Анатольевича. Это будет авторское сочинение. Я его называю спектаклем-акцией, где будет занято очень много людей, не только оркестр. Важно все: оркестр и труппа — как мы соединимся в этом, — текст, пересечение драм и, безусловно, пластика.
Ксения Ламшина: Я, как человек насмотренный, уже пытаюсь это все себе визуализировать. Это, мне кажется, очень интересная и честная история. А чувство аудитории? Здесь же все-таки, я предполагаю, аудитория сильно отличается от той, с которой вы раньше работали. Это вас — в хорошем смысле — сейчас не пугает?
Владимир Панков: Знаете, я могу так ответить на вопрос: если тебя уже ничего не пугает и ты ни в чем не сомневаешься, ты умер.
Ксения Ламшина: Канатоходец.
Владимир Панков: Совершенно верно.
Ксения Ламшина: Но все равно ведь перестраиваться придется. Или нет?
Владимир Панков: По поводу аудитории скажу — я часто репетицию называю так: вот что мы намолили. Вот если мы намолили, то и будет, понимаете. И по поводу аудитории я не боюсь, потому что человек остается человеком. Либо в нашем разговоре эта вибрация ведет к взаимопониманию, либо — нет. То, что мы намолим — даже, допустим, наш сейчас разговор, — вот что мы намолим с вами, будем ли улыбаться, будем ли фантазировать, какая вибрация будет, такой будет результат.
Ксения Ламшина: Согласна. И еще, на самом деле, встреча с аудиторией Ленкома — это, в общем-то, как встреча с труппой. Поскольку все боятся, как вы правильно заметили, всего лишь нового, важно всем вовремя познакомиться — и правильно познакомиться. И я надеюсь, тогда это встречное движение, импульс тоже случится. Если все настроены на то, чтобы получить этот встречный импульс.
А что вы думаете про новые управленческие кадры в театре, про их нехватку и про ту инициативу, которую сейчас в Москве запустили? Именно по поиску, взращиванию и и дальнейшему курированию этих прекрасных молодых людей.
Владимир Панков: Я хочу сказать: слава Богу.
Ксения Ламшина: Слава Богу. Не все же актеров воспитывать, правда?
Владимир Панков: Но, если честно, я и радуюсь, и опасаюсь одновременно. Главное, чтобы не сбавлять темпы: начали — давайте идти дальше. А то я, знаете, всегда боюсь — начали и бросили. Вот этого я очень боюсь.
Ксения Ламшина: Это наши любимое в культурной зоне — правильные безумие и отвага, то есть чтобы не остановиться, чтобы у тебя хватало задора двигаться вперед. Но, как говорила ваша бабушка в деревне, все должно быть на своем месте. Как вы сказали, не отставать и не выскакивать — вот что важно. Но при этом идти вперед и быть в авангарде.
Владимир Панков: Что касается этих вещей, я могу вам просто по факультету сказать. Время такое быстрое у нас, мы хотим очень быстрого результата. И здесь самое важное — не сдаваться на пути. Это последовательная работа, и даже иногда ты думаешь: вот ты вырастил ученика, вот он твой, вот он сейчас пойдет. Это может сломаться в любой момент.
А что ты можешь сделать в отчаянии? Все, я не хочу больше этим заниматься. Вот здесь важно не сдаваться. Важно последовательно идти, идти, идти. Если будет один из 10 — это большая победа. Вот сейчас «Курьера» выпустили, Александр Фокин — восходящая звезда. Что он творит на сцене! Только вот-вот выпускник нашего факультета.
И знаете, такая отрада, ты смотришь и думаешь: господи, ну наконец-то. А бывает, думаешь: вот курс у тебя, вот сейчас он будет театром. Знаете, такое некое заблуждение. А потом к четвертому курсу — пшик, они начинают: сколько я буду получать, сколько я буду это, а будут ли у меня эти блага. Очень важный момент воспитания. Не что ты будешь получать, а что ты можешь, что ты хочешь делать.
Ксения Ламшина: А еще важный вопрос: что ты можешь отдать.
Владимир Панков: Конечно, в первую очередь.
Ксения Ламшина: Это вообще самое важное. Но я тоже верю в эту инициативу, потому что я много знаю про голод в культуре с точки зрения кадров, именно разнообразных. Надо воспитывать, воспитывать, воспитывать, передавать, передавать, передавать. И тогда будут появляться новые люди.
Владимир Панков: Я хочу вам сказать: ребята, не сдавайтесь. И это не один год, это 10 как минимум.
Ксения Ламшина: И потом вся ваша жизнь в этой профессии, это оно и есть. Это же непрерывный способ самообразования. Придя сюда, в Ленком, у вас сейчас новый этап собственного образования начинается.
Владимир Панков: Мне сказали — виток.
Ксения Ламшина: Хорошо, виток.
Владимир Панков: Все время говорят: Владимир Николаевич, поздравляем вас с витком новым. Я говорю: с каким свитком? Что там, цветком или еще что-то? Вообще было бы здорово, чтобы мы так и думали про SounDrama. Это целая институция от студента, экспериментальные площадки малой формы, маленький театр, где они могут пробовать, ошибаться. Без ошибки ничего невозможно сделать. Кстати, мои мастера мне давали право на ошибку, а потом большой процесс, смотрите, какой фильтр, это целая институция получается.
Ксения Ламшина: Но я вам желаю, чтобы и Ленком тоже стал в каком-то смысле кузницей кадров или просто местом, где будут проявляться талантливые, разные.
Владимир Панков: Я об этом и говорил, важно воспитать еще целое поколение ленкомовцев. Театр — это не только производство спектаклей, театр — это еще воспитание. В первую очередь воспитание, молодежь нас воспитывает, мы молодежь воспитываем. И вот этот обмен энергиями очень важен. Чтобы они не плевали в колодец, в котором находятся или из которого вышли. Неважно, будет он здесь, пойдет ли дальше… А может, он будет снимать потрясающее кино. Нам, старикам, в данном случае надо быть, в хорошем смысле этого слова, щедрее. Щедрее. Когда ты можешь радоваться успеху других — это очень хорошее качество.
Ксения Ламшина: В итоге надо быть канатоходцем, надо быть щедрым, надо выступать с позиции любви и уважения, с позиции сохранения и бесконечного, непрерывного поиска. И не забывать про иронию. Так у меня сплелось все, о чем мы говорили, очень коротко. Я вам желаю, чтобы у вас все было хорошо. Чтобы театр был живым, оставался живым, становился еще живее. Чтобы было это волшебство, когда внутри театра все друг другом напитываются и, соответственно, рождают что-то невероятное, что потом как раз и полюбит зритель. Тогда и будет воспитываться новое поколение ленкомовцев, даже с точки зрения аудитории. Я вам всего этого желаю. И конечно, не оставлять ничего, чем вы занимались до этого. Вы нам нужны.