Швыдкой: Повторить Виктюка невозможно и бессмысленно

Когда после перемен в московском театральном ландшафте меня попросили прокомментировать новые назначения, слияния и поглощения, то отвечал коротко: "Звоните, пожалуйста, года через два". Но сегодня можно поговорить не о том, что будет, но о том, чего точно не будет, и - главное - чего не надо ожидать, - велика опасность разочароваться в своих ожиданиях.

Совершенно очевидно, что со смертью художника исчезает целый мир, неповторимый, уникальный, имеющий продолжение лишь в его произведениях. Если они сохраняют свое физическое бытие, - как книги, картины или нотные записи, - к ним, естественно, обращаются как к некоей реальной духовной подлинности. В ином случае - речь о театре или музыкальном исполнительстве - творец продолжает жить легендами. Даже если сохранились видео- или аудиозаписи, которые, разумеется, дают некоторое представление о масштабе художественного явления. Но представление это лишь частичное, а иногда и искаженное.

Произведения театрального и музыкального исполнительского искусства получают завершенность лишь в пограничье сцены и зрительного зала. Только профессионалы могут разглядеть черты былого величия в снятом на кинопленку диалоге Раневской и Пети Трофимова в исполнении великих мхатовцев О. Л. Книппер-Чеховой и В. И. Качалова. Менее искушенные зрители просто не поймут, почему использую эпитет "великие".

Легенды должны оставаться легендами. В некотором смысле это относится и к кинематографу. Как писал замечательный английский критик Кеннет Тайнен, "мы никогда не скажем, что прочитали старый роман Золя, но всегда говорим, что посмотрели старый фильм Марселя Карне". В этом есть своя логика. В интимном, личностном общении с текстом у читателя сохраняется свобода, которой его лишает интепретатор. Текст классика живет вне времени. Интерпретация - всегда укоренена в определенности "здесь и сейчас", она живет в настоящем и настоящим, которое неизбежно становится прошлым.

После смерти Л. Н. Толстого или А. П. Чехова никто не требует от современных писателей, чтобы они впрямую наследовали им, и уж точно никто не может назначить профессионального литератора на их место в качестве продолжателя творческого процесса. Такие попытки делались, но они смехотворны.

Но при этом - по умолчанию - считают, что в театре это возможно. Что вновь назначенный художественный руководитель или главный режиссер должен продолжать дело своего предшественника. Этого ждет коллектив, который, как правило, боится перемен. Этого ждет начальство, которое в значительной степени хочет, чтобы новое назначение не вызвало ненужного шума. В известном смысле это напоминает старый анекдот, когда мама говорит сыну: "Не раскачивайся на папе, он повесился не для того, чтобы ты из него делал качели, а для того, чтобы дома было тихо..."

Нужно отдавать себе отчет, что с уходом режиссера, обладавшего яркой индивидуальностью, даже если он, как Г. А. Товстоногов, О. Н. Ефремов, А. В. Эфрос или Ю. П. Любимов создал театр с уникальными актерскими индивидуальностями, завершается эпоха, полноценное продолжение которой невозможно. Безукоризненно преданный памяти Г. А. Товстоногова, истово самоотверженный К. Ю. Лавров изо всех сил старался сохранить товстоноговский БДТ не как легенду, а как живой творческий организм. Но даже ему это удалось лишь отчасти. И ускорило его уход. Нужно было назначение А. Могучего, его десятилетняя работа, чтобы БДТ обрел новое мощное качество.

С уходом яркого режиссера в театре завершается эпоха, повторение которой невозможно

Художественный руководитель в полном и высшем смысле этого слова - всегда творческий идеолог. Он не может быть продолжателем. При желании он может быть наследником. Но при этом воплощая известный гегелевский закон отрицания отрицания. В этом смысле В. Э. Мейерхольд был не меньшим наследником идей К. С. Станиславского, чем, скажем, Н. П. Хмелев.

Чем ярче режиссерская индивидуальность, тем меньше шансов сохранить ту художественную среду, те творческие результаты, которые определяли жизнь того или иного театрального коллектива. Именно поэтому сегодня говорят о Ленкоме как о театре Марка Захарова, но редко вспоминают уникальное время Анатолия Эфроса, который сделал Театр им. Ленинского комсомола в середине 1960-х годов одним из лучших театров страны. Сегодня, когда говорят о "Современнике", то вспоминают прежде всего О. П. Табакова и Г. Б. Волчек. И это по-человечески понятно - В. Л. Машков один из любимых учеников Табакова, который вырос в подвальной "табакерке" около "Современника". Но для меня, при всей моей безграничной любви и к Галине Борисовне, и к Олегу Павловичу, "Современник" - прежде всего О. Н. Ефремов, который "смазал" карту театральных будней в середине 1950-х, дерзновенный театральный деятель, возродивший великую идею Московского художественного театра, освободив ее от всего мертвого, бессмысленно официозного.

Худрук - всегда творческий идеолог. Он может быть наследником, но не продолжателем

Поэтому не стоит ждать, что К. Богомолов, режиссер с яркой творческой интеллектуальной индивидуальностью, будет продолжать дело Р. Г. Виктюка - это невозможно. Все, что сочинял Роман Григорьевич, Ромочка, было его волшебством, его фантазиями и мистификациями. Его жизнью, которая завершилась вместе с ним. Повторять его невозможно и бессмысленно. Равно как и в стенах Театра на Малой Бронной, которым сегодня руководит К. Богомолов, возрождать трепетную эстетику А. В. Эфроса или величие закрытого после убийства С. М. Михоэлса ГОСЕТа.

Станет ли Е. Герасимову близок творческий дух отцов-основателей Театра Сатиры, укрепившийся в пору ученика В. Э. Мейерхольда В. Н. Плучека и сохраненный А. А. Ширвиндтом? Он вырос на другой почве.

Каждый художник хочет говорить своим голосом о том, что ему кажется важным. Захочет ли его расслышать публика? Для ответа на этот вопрос нужно время.