«Советский гражданин не жаловался на жизнь» Дефицит, самиздат и роскошная жизнь элиты: будни СССР глазами Запада

Советский социальный эксперимент на протяжении всех десятилетий своего существования привлекал внимание западных историков и мыслителей. В 1920-1930-х им чаще всего восхищались, во второй половине ХХ века — скорее опасались. На русский язык перевели книгу австралийского и американского историка-советолога Шейлы Фицпатрик «Кратчайшая история Советского Союза». Автор, насколько это возможно кратко, выстраивает хронологию возникновения, развития и конца СССР. С разрешения издательства «Альпина нон-фикшн» «Лента.ру» публикует фрагмент, посвященный повседневной жизни в послевоенный период.

«Мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что нам платят», — гласила шутка, которая среди западных журналистов пользовалась даже большей популярностью, чем в Советском Союзе. Но, как обнаружили граждане СССР, когда страна распалась, у советской сферы занятости были преимущества и помимо снисходительного отношения к низкой производительности труда.

Место работы, при котором имелись специальные магазины и буфеты, служило сотрудникам источником дефицитных товаров (качество этого источника зависело от престижности и состояния предприятия, конкретной отрасли промышленности или вышестоящего министерства) и форумом дружеского общения.

Если бы экономисты вместо производительности труда измеряли бы уровень счастья на рабочем месте, цифры определенно были бы выше.

Рядовому советскому гражданину в брежневские годы не приходилось жаловаться на жизнь: это было время, когда обещания защиты всех слоев населения со стороны «государства всеобщего благосостояния», даваемые с первых дней советской власти, были наконец в полной мере исполнены. Гарантированный минимальный размер оплаты труда, впервые введенный в 1956 году, повысили; увеличились и пенсии, которые советские мужчины могли получать по достижении 60, а женщины — 55 лет.

На социальный пакет, который раньше был доступен только рабочим и служащим, теперь имели право и колхозники. Социальное расслоение — что необычно для страны, которая совсем недавно стала промышленно развитой, — сократилось, и в целом в обществе господствовал дух равноправия.

Иностранные наблюдатели обожали педалировать тот факт, что при социализме тоже существует неравенство, а начальство пользуется привилегиями. Безусловно, неравенство существовало, и, разумеется, советская сторона пыталась притворяться, будто его нет. Но по сравнению с положением дел в других странах неравенство в СССР было сравнительно невелико и не росло.

С точки зрения советского среднего класса привилегий было не слишком много, а скорее недостаточно; причем этот самый средний класс переживал период резкого роста. Если в 1941 году в экономике было занято 2,4 миллиона человек с высшим или полным средним образованием, то к 1960 году их число достигло 8,8 миллиона, а к концу 1980-х годов — 37 миллионов человек.

Многие из них, следуя заведенному порядку, вступали в коммунистическую партию, число членов которой продолжало расти, к 1976 году приблизившись к 16 миллионам.

Эти объекты желаний по-прежнему были в дефиците; к тому же в стране существовало недостаточно рабочих мест с окладом и статусом, которые позволяли бы их иметь.

Когда в 1970-х и 1980-х годах послевоенный рост уровня жизни замедлился, у людей, чьи ожидания в предыдущие десятилетия так резко возросли, появилась масса вполне законных поводов для недовольства. В среде интеллигенции воцарилось чувство неудовлетворенности. Пьянящий оптимизм хрущевских лет испарился; конец ему положило вторжение в Чехословакию в 1968 году.

Надежды интеллектуалов на духовное лидерство рассыпались прахом; им казалось, что общество становится все более материалистическим. Но и люди с материальными устремлениями тоже были недовольны.

Граждане рассказывали политически немного рискованные, но при этом пропитанные самоиронией анекдоты вроде этого, действие которого происходит на политинформации:

Слушатель: Скажите, есть ли жизнь на Луне?Политинформатор: Нет, товарищ, советские космонавты не обнаружили на Луне никаких признаков жизни.Слушатель (грустно): Что, и там нет?

Хотя характерной чертой этой эпохи был уход в частную жизнь, в обществе пробивались ростки самоорганизации, независимой от государства и вдохновляемой в основном идеями защиты природы и сохранения памятников истории и культуры. Эти вопросы заботили в основном «либерально» настроенных граждан, но если говорить об объединениях нелиберальных и даже потенциально националистических, то бывшим военным, например, все-таки удалось добиться разрешения создавать ветеранские организации, что было очень важно для поколения мужчин, которые воевали на фронтах Второй мировой и годами поддерживали неформальные связи с однополчанами, регулярно собираясь, чтобы крепко выпить.

По-прежнему издавались толстые журналы, процветавшие при Хрущеве, хотя многим из них пришлось смириться со сменой главного редактора и ужесточением ограничений на политические, особенно антисталинские тексты. «Октябрь», консервативный конкурент «Нового мира», снискал скандальную славу, опубликовав роман Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?», в котором автор в духе ностальгии по сталинским временам обличал тлетворное влияние Запада.

Серьезную конкуренцию толстым журналам составлял «самиздат» — самостоятельно распространяемые, а значит, не подвергнутые цензуре рукописи, посвященные самым разным щекотливым темам, от политики и религии до йоги; их перепечатывали на пишущих машинках и передавали из рук в руки. Его менее заметный собрат, «тамиздат», распространял запрещенную литературу, привезенную с Запада.

Число работающих женщин выросло втрое: с 20 миллионов в 1960 года до почти 60 миллионов в 1989-м; женщины теперь составляли 50,6 процента трудовых ресурсов страны.

В 1979 году среди граждан СССР от 10 лет и старше 60 процентов женщин имели высшее или среднее образование (для мужчин эта цифра составляла 69 процентов) — и такой высокий уровень сохранялся даже в Узбекистане, одной из тех республик, где женщины традиционно подвергались дискриминации.

Женщины гораздо чаще, чем раньше, вступали в партию: в 1979 году они составляли в ней 25 процентов, а в 1990 году — 30 процентов. Но двойная нагрузка — полный рабочий день в сочетании со стоянием в очередях, работой по дому и воспитанием детей (а все это считалось «женским делом») — давала о себе знать. Ее в опубликованной в «Новом мире» повести «Неделя как неделя» убедительно описала Наталья Баранская; правда, проблемы, связанные с недоступностью медикаментозной контрацепции, ею в открытую не упоминались — это было бы уже слишком для ханжеской цензуры.

Несмотря на широкую доступность государственных яслей и детских садов, работающая советская женщина могла по-настоящему справляться со всеми своими заботами только при помощи неработающей бабушки, проживающей вместе с младшим поколением.

Согласно опросам, половина работающего населения Москвы слушала западные радиостанции; молодые люди вместо «Саша» и «Миша» называли друг друга «Алекс» и «Майк». К 1980-м годам даже мужчин среднего возраста можно было увидеть по выходным в джинсах и черных кожаных пиджаках; в таком наряде они, скажем, отправлялись на дачу за рулем собственного автомобиля (водить который они обожали, хотя и не очень хорошо умели, поскольку учиться им пришлось уже в зрелые годы).

На даче — после того как Дональд Кендалл заключил беспрецедентную сделку о производстве Pepsi в СССР в обмен на закупку водки «Столичная» для продажи в США — они пили и то и другое; бутылка пепси-колы на кухонном столе символизировала космополитическую «красивую жизнь». В кругу западных советологов какое-то время модно было говорить о «конвергенции», теории, построенной на предположении, что по мере модернизации советское общество неизбежно станет более либеральным, демократическим, индивидуалистическим и плюралистическим — короче говоря, больше похожим на западные общества.

В СССР эта идея импонировала многим, хотя конвергенция, которая интересовала советского человека в первую очередь, заключалась в возможности покупать западные товары.

«Самиздат» и «тамиздат», а также обратная связь, обеспечиваемая иностранными радиостанциями, позволяли инакомыслящим и распространять свои идеи в Советском Союзе, и формировать аудиторию и группу поддержки за рубежом. Поначалу желание выражать нестандартные идеи не обязательно подразумевало критику советской действительности, но, после того как в 1966 году писателей-сатириков Андрея Синявского и Юлия Даниэля отправили под суд, обвинив в «антисоветской пропаганде» за публикацию текстов за рубежом, эти два дискурса начали все теснее сплетаться воедино.

Ввод советских войск в Чехословакию, после которого интеллектуалы, подписывавшие протестные письма против вторжения, обзавелись черными метками в своих личных делах, придал диссидентскому движению дополнительный толчок. Синявскому после отбытия наказания позволили эмигрировать во Францию; с тех пор с писателями-диссидентами в СССР предпочитали бороться именно таким способом, хотя некоторых помещали в психиатрические лечебницы, исходя из предположения, что любой, кто беспричинно подвергает себя риску, не отказываясь от своих непопулярных убеждений, должно быть, сошел с ума.

Иосифу Бродскому, русскому поэту еврейского происхождения, осужденному в 1964 году по хрущевскому закону о тунеядцах, в 1971-м КГБ предложил эмигрировать, а когда тот воспротивился, в следующем году его без обиняков посадили на самолет, вылетавший в Вену. В 1974 году Александра Солженицына лишили советского гражданства и против его воли выслали в Европу. В смысле укрепления репутации СССР на международной арене эта стратегия явно не была выигрышной: изгнанные диссиденты, окруженные ореолом мученичества, продолжали критиковать страну, к радости ловящей каждое их слово западной публики.

Конфуз усугублялся всплеском числа широко освещаемых историй с «невозвращенцами», в числе которых оказались глубоко несчастная дочь Сталина Светлана и танцор Рудольф Нуреев.

Спектр политических убеждений диссидентов был чрезвычайно широк: от в большей или меньшей степени разочарованных коммунистов вроде близнецов Жореса и Роя Медведевых до либералов типа Андрея Сахарова (известного физика, действительного члена Академии наук СССР, высланного в 1980 году в город Горький) и консерваторов-русофилов, к которым в итоге примкнул Солженицын. Признаками, которые объединяли их всех, были защита прав человека и использование в качестве трибуны западных средств массовой информации.

Они контрабандой вывозили его труды за рубеж; и они же выносили его имя на первые страницы американских и европейских газет, если тот вдруг попадал в неприятности.

ЦРУ и другие западные разведывательные службы также обеспечивали диссидентам негласную поддержку, о которой те не всегда просили и даже не всегда знали, но которую советская пресса усиленно педалировала. Естественно, это не добавляло диссидентам популярности в глазах советских граждан, и, за исключением деятелей националистического толка, движение мало контактировало с широкими слоями населения.

Диссиденты, чьи имена гремели на Западе, практически не упоминались в циркулировавших в народе крамольных материалах, информацию о которых регулярно собирал КГБ (в основном это были дерзкие частушки, непристойности и анекдоты, жалобы на дефицит и рост цен, а также высказанные в состоянии подпития оскорбления руководителей страны).

Со временем, однако, диссидентские идеи вкупе с воспоминаниями об осуждении Хрущевым сталинизма в 1956 году укоренились в сознании представителей элиты: сначала молодого поколения, а затем и поколения их родителей. К 1980-м годам вполне уважаемый советский гражданин с хорошим местом работы мог смеяться над диссидентами в беседе с иностранцами, пусть даже и конфиденциальной, но в то же самое время критиковал советскую жизнь в выражениях, совершенно невозможных двадцатью годами ранее.

Переводчик Галина Бородина