Леонид Радзиховский: В жизни кнут и пряник раздаются часто случайно

Сейчас, когда отмечается 80 лет переломного события в ВОВ и всей 2-й МВ - Сталинградской битвы, - естественно продолжить разговор о роли писателей в войне, об их жизни, мыслях, поступках. Я не отбирал знаменитых или малоизвестных - речь просто о разных людях и ситуациях, которые кажутся показательными.

Вера Кетлинская в 1941-1942-м, в самую страшную блокадную зиму, была ответсекретарем Ленинградской писательской организации. "Считаю, что в трудных условиях того времени мне удалось выполнить основную возложенную на меня задачу - творчески мобилизовать писателей и не допустить паники и деморализации в дни штурмов города и месяцев голода".

Понятно, какое отношение могло быть у голодающих к тому, кого они молили о ломтике хлеба, а взамен получали кирпич лозунгов. Кетлинскую долго и прочно ненавидели. "Общее собрание писателей сразу же после блокады резко и отрицательно выступило против Кетлинской. Говорили, что много людей из-за нее умерли. В феврале или в январе, в самые трудные времена, когда многие писатели уже не в состоянии были передвигаться, они просили Кетлинскую, чтобы она разрешила эвакуироваться. Она говорила, что против этого партийные организации, что писатели не должны бежать из города, что это трусость. Но были писатели, которые изнемогли, в частности, был критик Цырлин. Он обратился ко мне: "Попросите за меня Кетлинскую, если я не уеду, я умру!" Я пришел к Кетлинской и говорю, что "он просит, чтобы уехать". Она говорит: "Он притворяется!" На другой день Цырлин умер".

Безжалостная, бесчеловечная партовчарка? Но вот Евг. Шварц считал иначе. "Вера Казимировна с полной верой и полной последовательностью проводила ту линию, которую ей указывали. Не Вера Казимировна придумала слово "дистрофия". Назови голодающего дистрофиком - и уже все пристойно. Холод и грязь - "трудности". Смерти нет. Есть "потери". Но при всем том Вера Казимировна неустанно хлопотала об облегчении писательской участи. Хлопотала так, словно бы дистрофия была не лучше голода. Кетлинская очень любила свою мать. И никто не хочет вспоминать, что умерла она, бедняга, от дистрофии. А Вера Казимировна делила с ней последний кусок". Ольга Берггольц: "Я видела мужчин, которые почти падали на колени с просьбой их эвакуировать. Я уверена, что эти мужчины до сих пор не могут простить этого Кетлинской. Я помню, как она плакала, когда у нее сгорели два сухаря в печке. У нее мать умерла от голода, и сама Кетлинская, зеленая и опухшая, все время работала".

Все знают, что в жизни кнут и пряник раздаются часто случайно. Но на войне - из-за остроты ситуации, неизбежности мгновенных решений - это много очевидней. От случайной пули до ошибочных приказов, которые обязан выполнять, часто - ценой жизни. Так на фронте, но так и в тылу.

Нет сомнений, что самым важным, самым любимым, самым народным фильмом в годы ВОВ были "Два бойца", причем до такой степени, что одна эта картина по своей популярности, по воздействию на бойцов перевешивала все остальные вместе взятые. "Темная ночь" и "Шаланды" остались народными песнями по сей день! А одессит Аркадий по своей популярности (именно потому, что это был единственный киногерой с легким намеком на "приблатненность") был вполне сравним с самим Чапаевым.

И что же? Не только фильм не получил никаких премий (то ли дело "Георгий Саакадзе" или "Секретарь райкома" - лауреаты Сталинской премии 1943 г.!), но автор слов этих народных песен - Вл. Агатов - был и остался никому не известен. В марте 1944-го, когда в стране не осталось ни одного человека, который бы не знал и не пел эти "анонимные песни", он обратился в президиум ССП СССР с нижайшей просьбой перевести его наконец из кандидатов в члены ССП (а кандидатом он стал аж в 1937 г.!). Не знаю, чем закончилась эта история, но знаю, что все книги, статьи и стихи всех членов президиума (кроме "Жди меня" Симонова) весили на солдатских весах в тот момент меньше, чем две песни Агатова. История с ним похожа на то, как если бы сержант Павлов не получил ордена. Впрочем, ведь Павлов и получил свою Звезду Героя только в июне 1945-го! (Согласно одной из солдатских баек, ее снял с груди и повесил Павлову сам Жуков.)

Бывали и обратные случаи "странной милости".

1 августа 1941 г. писатель Ф. Панферов должен был поехать на фронт военкором "Известий". Этот 45-летний главный редактор журнала "Октябрь" и член Президиума правления ССП 4 августа пишет Сталину письмо: он "никогда в военном строю не был и военному делу не обучался", он болен, а также занят литературным трудом. Впрочем, "если Вы считаете разумным при всех этих обстоятельствах послать меня на фронт, я безоговорочно поеду". Что ж, если бы обычный призывник нечто подобное сказал в военкомате, "безоговорочно поехал" бы в штрафбат. Если бы любой из тех "рядовых писателей"-белобилетников, которых добровольно-принудительно заставляли идти в народное ополчение, выступил таким образом, вылетел бы из ССП. А в 1941-м это означало не потерю престижа, а потерю продовольственной карточки. А Панферов? Исключен из партии. Впрочем, нет! Вскоре... восстановили с выговором! Почему? Незаменим? Это вряд ли. Любимец Вождя? Да нет. Тогда почему?! По кочану.

Истинные чудеса показывал Фадеев. Приехав с фронта в Москву в сентябре 1941-го, ушел в недельный запой, а в объяснительной записке валил все на вдову М. Булгакова - Е. Булгакову, "женщину антисоветскую" (считается, что в 1941-м она была любовницей Фадеева). Впрочем, милые бранятся - только тешатся, и через месяц, в октябре, "женщина антисоветская" едет в эвакуацию с сыном в личном купе Фадеева.

Кстати, об эвакуации. Эвакуация писателей из Москвы шла 14-15 октября, около 200 членов ССП с семьями. При этом, по словам Фадеева, "Лебедев-Кумач привез на вокзал два пикапа вещей, не мог их погрузить в течение двух суток и психически помешался". 16 октября уехал сам Фадеев. Многие его обвиняли, что просто сбежал, бросив ССП. Сам же он перекладывал вину на своего зама Кирпотина ("моих распоряжений не выполнил и уехал один, не заглянув в Союз"). В 1956-м, перед самоубийством, Фадеев написал секретарю ЦК КПСС Шепилову, что на самом деле Кирпотин "уехал не только по моему разрешению, но по моему указанию, на что мне в то время дано было полное право".

Эвакуация писателей шла в режиме обвала. Одни бежали сломя голову. Некоторые остались - и сразу пополз бездоказательный шепот "ждали немцев".

Вообще же 16 октября 1941-го - один из страшных дней в истории Москвы. Вот что вспоминал Давид Самойлов: "Это был день безвластия. В трамваях открыто ругали советскую власть. В военкоматах никого не было. Власти молчали. Говорили, что немцы ночью будут в городе. Была тяжелая атмосфера ненависти". Ненависти к кому? К зашатавшейся власти, которой вдруг вспомнили все обиды?

Да, на Краю Истории стояла Россия. Но Победа не была Чудом или "стечением обстоятельств". О ее ЗАКОНОМЕРНОСТИ попробую поговорить в следующий раз.