Нашего полку прибыло

Рождение нового театра… Момент волнительный и ответственный. И страшно подумать – какой сложный в своей неподъемности! Ибо театр – предприятие громоздкое и многотрудное, у которого зритель-слушатель видит только самую привлекательную, парадную сторону – готовый спектакль, его премьеру – и, слава богу, даже не догадывается обо всем остальном, что сокрыто от его взора. Но во все времена находились энтузиасты, кто брался за это "безнадежное дело": Москва, кстати, в плане театральных начинаний в разные эпохи – город, весьма богатый традициями, может быть, даже уникальный в мире. Фото: пресс-служба театра И вот подобное чудо совершается в очередной раз, теперь уже на наших глазах. В конце ноября сего года заявил о себе "Московскiй Новый театръ" (именно так, дореволюционной орфографией обозначенный в программке), а инициатором его создания выступил Эдуард Бояков – человек, которому создавать что-то новое и необычное не впервой. Стопроцентный человек театра, Бояков "замутил" собственное дело в знаменитой усадьбе Черткова: уникальном архитектурном комплексе на Мясницкой, в самом центре исторической Москвы, пережившем еще пожар 1812 года. Чего здесь только не было и кто здесь только не бывал за долгую историю этого мини-дворца – известнейшие и первейшие имена русской истории и культуры гостили здесь (Пушкин, Гоголь, Толстой etc, etc…), разнообразные и порой удивительные организации находили здесь полноценный приют. Театра, правда, здесь еще не было, хотя зал, способный выполнять театральный функции, имеется. Бояков в сотворчестве режиссерами Валентином Клементьевым и Ренатой Сотириади использует особость места на все сто процентов, предложив театральное высказывание нового типа – некий синтез традиционного и иммерсивного театра. Последнее Москва для себя открыла относительно недавно, был всплеск невероятного интереса к этой новой форме, сейчас он чуть поутих, однако, безусловно, к ней будут обращаться еще не раз – увлекательного и перспективного для театра в этом формате очень много. Свою первую премьеру – "Лубянского гримера" - авторы решают как театральное действо в двух частях. Фото: пресс-служба театра Первая – тот самый иммерсивный театр, экскурсия-бродилка по интерьерам усадьбы: выстроившимся в шеренгу вдоль одной из стен зрителям (всех пришедших на спектакль делят на несколько групп и водят по усадьбе разными маршрутами, поэтому имеет смысл сходить на "Гримера" несколько раз – иммерсивная часть спектакля вариативна) в разных пространствах показывают сценки-мини-зарисовки, конечно же, имеющие прямое отношение к общему замыслу. Это своего рода прелюдия-вводная, предваряющая собственно театральное действо и следующую за ней развязку, но вовсе не необязательный модный довесок – именно в этой части зритель может детально прочувствовать дух и нравы русского крепостного театра, о котором собственно и идет речь в спектакле. Вот гример Аркадий и юная актриса крепостного театра Люба ощущают зарождающееся между ними первое чувство; вот неудачливая примадонна того же театра Луиза бравирует перед товаркой своим особым положением у графа-самодура – а вот она же уже и при смерти, поскольку на репетиции ее зашибло падающей декорацией; вот и сам граф-тиран распускает хвост павлином и пускается в пустопорожнее философствование об искусстве, которому он, как ему кажется, покровительствует и даже претендует на некую миссию в русском театре; вот по углам две актрисы сплетничают про Любу и Аркадия, а потом услужливо перед графом разыгрывают шутливую пастораль. Вторая – это когда публика наконец доходит до главного зала, рассаживается в кресла и смотрит готовое представление крепостного театра графа – инсценировку "Прекрасной Саконталы", древнеиндийской драмы не то IV, не то V века, эдакую схематизированную сказочку в экзотических костюмах. Успешный дебют Любы в ориентальной пьесе взамен погибшей Луизы имеет только единственный возможный итог – ей суждено занять место упокоившейся дивы, то есть стать наложницей графа. Но крепостной гример Аркадий вдруг обнаруживает неожиданное мужество и увозит крепостную актрису прочь – наспех и втайне венчается с ней. Не возвращаясь к иммерсивному формату, зритель остается в зале и проникается уже не стилизованной под Восток, а реальной историей несчастной любви двух бесправных. Фото: пресс-служба театра В основу сюжета нового спектакля положен "Тупейный художник" Лескова, но, конечно, это скорее фантазия на тему – пьеса Алексея Зензинова вполне самостоятельна, в ней много такого, чего у Лескова нет вовсе или же рассказано совсем не так. Например, неожиданным выходит духоподъемно-оптимистический финал: сосланный в солдаты Аркадий Ильич погибает не от рук грабителя, а героем на поле брани, а Любови Анисимовне и вовсе граф все не только простил, но и вольную отписал вместе со всем крепостным театром – она становится ни много ни мало хозяйкой свободной труппы, импресарио. Такой неожиданный поворот (и в судьбах лирической пары, и особенно в поведении графа) волей-неволей навевает мысль о другом крутом развороте – о том, как сам Эдуард Бояков превратился из либерала-постмодерниста "святых девяностых" в традиционалиста-охранителя нынешнего времени, чего многие из театрально-художественной и вообще интеллигентской среды ни понять, ни простить ему не могут. Именно поэтому любой его проект, любая его деятельность последних лет заведомо обречена на отнюдь не мягкую критику, если не на обструкцию со стороны определенных кругов творческой интеллигенции. И совершенно напрасно. За исключением сомнительного мажора в конце, "Лубянский гример" получился более чем интересным театральным продуктом, достойным внимания и профессионалов, и публики. В нем есть новизна и искренность, в нем есть идея и качественное актерское воплощение, есть привлекательная синтетичность высказывания, есть удивительная игра с пространством, живой контакт со зрителем, есть многослойность драматургических ходов и смыслов. Есть своя философия и понимание реалий русской жизни – и тогдашней, и даже нынешней. Фото: пресс-служба театра Что касается финального мажора, то неубедителен он не потому, что "так нельзя" поступать – с Лесковым или вообще – а потому, что выглядит он как "вставная челюсть", очень неправдоподобно по отношению к целому произведению, нарочито трескуче. Потому как все оно (Лесков постарался, а Зензинов не смягчил) буквально вопиет осуждением той самой России, "которую мы потеряли", которая по нынешним временам очень в моде, которой пытаются даже подражать многие, рядясь в охранительно-патриотические и прочие религиозно-традиционные наряды. Но крепостной театр – есть крепостной театр: и никакой "прозревший" граф его сути изменить не может, да и прозрение его очень сомнительно – от этого deus ex machinа сильно веет фальшью. Но, как говорится, не ошибается тот, кто ничего не делает. Эдуард Бояков делает – много и интересно. Планы Нового театра грандиозны – вся усадьба Черткова увешана постерами будущих спектаклей: что-то восстановят из того, что было при Боякове во МХАТе, но в основном москвичей и гостей столицы ожидают новинки. Что ж – в добрый путь! Почин состоялся – теперь самое время работать и удивлять.